гарантия безопасности
В пятницу 22 мая сосед с пятого этажа позвал пенсионера Родионова на день рождения. Обычно Петр Ильич ходил на вечеринки вместе с женой - Ниночкой Сергеевной. Но в этот раз Ниночка раскапризничалась, недолюбливала она супругу именинника. И отставной бухгалтер отправился выпивать и закусывать один, отпросившись у благоверной всего на пару часиков.
Сначала Петру Ильичу было непривычно без жены, даже как-то не по себе. Но после первых двух стопочек неловкость улетучилась. Стало весело. Это только новые русские из анекдотов считают, что без гусиной печени счастья нет. Дурачье. Счастья нет, когда нет самой печени. А когда она есть, жива - здорова, голубушка, и принимает холодный, ядреный, домашний самогончик, и нежнейшую селедочку под шубой, и картошечку молодую, отварную, с таящим от пара сливочным маслицем и посыпанную душистым укропчиком, то счастье - есть!
Значит, справляли скромненько, но со вкусом. Кроме двух соседских пар заглянула хозяйская сноха, рыжая, говорливая Любочка. Будучи моложе всех и быстро заскучав, она начала шутливо поддевать Петра Ильича на предмет его нынешней свободы, и даже потащила отставного бухгалтера танцевать, чего тот уже лет тридцать, как не делал.
65-ти летний именинник, тоже отставной, но технолог, и закадычный друг Петра Ильича по бутербродному бизнесу, глядя на это соблазнительное безобразие со стороны, только с завистливым неодобрением цокал языком: «Ох! Любка! Ох! Любка!» и качал головой.
Они с Петром Ильичом подрабатывали «бутербродами», неся людям свет правды на двухсторонних плакатах от модного мехового салона, притаившегося в засаде в начале Ленинградского проспекта.
Зазывали покупать шубы друзья посменно, дефилируя по улице в просторной плюшевой тигриной шкуре с пристегивающейся пластиковой мордой.
Летом, конечно, запаришься, и дети норовят дернуть за хвост, а зимой и осенью - ничего. К хозяйскому «бутербродному» у них был пристегнут свой собственный малый питейный бизнес. В одном тигрином кармане бутыль самогона со стопкой пластиковых стаканчиков, в другом - закуска: соленые огурчики в фольге. И то и другое домашнего изготовления, от души. И всего-то по шесть рубликов сто грамм. Поправиться. И самим иной раз пропустить для согреву. Собственно, на эти шестирублевки и гуляли. Питейным делом заправляла жена юбиляра, поэтому благоверная самого Петра Ильича ее и недолюбливала.
Петр Ильич после плясок раздухарился, стал анекдоты про новых русских травить. Анекдоты были старые, засаленные, но все смеялись, а Любаша так просто заливалась и даже восторженно вскидывала полные руки, словно собиралась бить в ладоши, от чего грудь ее поднималась, и свитер обольстительно натягивался.
Петр Ильич с некоторым стыдом поймал себя на мысли, что ему легко и весело без жены, которая не только по трудовой книжке, но и по призванию была педагогом младших классов, и поэтому все время одергивала мужа, как первоклашку: «Так не говори, этого не делай. Много не пей. Это жирное, тебе нельзя». Даже салфетку сама ему разворачивала и, по-хозяйски подпихивая под ремень, раскладывала на коленях. Забота эта была привычной и приятной, но тесной, сковывающей даже не очень широкую бухгалтерскую душу.
Теперь же Петр Ильич разошелся, плечи расправил, живот втянул, даже ростом стал выше и счастливо казался себе душой общества, особенно после восьмой рюмки ядреного первача. Новые русские из анекдотов Петра Ильича будут смеяться, но и у 67-них бухгалтеров жизнь иногда выдается, как погожий майский денек, свежий и солнечный.
Когда же очередь дошла до десятой стопки, он уже решительно запевал «Из-за острова на стрежень…» и пытался обнять довольно внушительный стан Любы, демонстрируя, как именно бросал Сенька Разин невесту в набежавшую волну.
Дальше сознание у Петра Ильича перешло в дискретный режим. Он помнил, как бил себя в грудь и в чем-то клялся у лифта, возможно в вечной любви к Любочке. Потом вспышка выхватила из памяти двор, так как он вызвался идти с Любочкой на край света, но добрел только до автобусной остановки. Потом снова зиял провал и вот теперь, пол первого ночи, его кто-то тормошил, наклонившись к кустам сирени, под которыми Петр Ильич вольготно раскинулся. Его нашел по сладкому храпу именинник, обеспокоенный долгим отсутствием друга и подгоняемый истеричными звонками Ниночки Сергеевны с категорическими требованиями немедленно вернуть ей супруга в целости и сохранности. С трудом поднявшись с земли, кое-как отряхнувшись и уже слегка придя в себя, Петр Ильич виновато пробормотал:
- Извини, дружище. Как это я набрался!? Первый раз со мной такое. Я ведь свою меру знаю.
- Потому что без Нинки пришел! «Я свою меру знаю»! Это она твою меру знает, только и зудит: «Все - это последняя!».
- Да? - искренне изумился Петр Ильич, - А я всегда думал, что это мой внутренний голос.
Сначала Петру Ильичу было непривычно без жены, даже как-то не по себе. Но после первых двух стопочек неловкость улетучилась. Стало весело. Это только новые русские из анекдотов считают, что без гусиной печени счастья нет. Дурачье. Счастья нет, когда нет самой печени. А когда она есть, жива - здорова, голубушка, и принимает холодный, ядреный, домашний самогончик, и нежнейшую селедочку под шубой, и картошечку молодую, отварную, с таящим от пара сливочным маслицем и посыпанную душистым укропчиком, то счастье - есть!
Значит, справляли скромненько, но со вкусом. Кроме двух соседских пар заглянула хозяйская сноха, рыжая, говорливая Любочка. Будучи моложе всех и быстро заскучав, она начала шутливо поддевать Петра Ильича на предмет его нынешней свободы, и даже потащила отставного бухгалтера танцевать, чего тот уже лет тридцать, как не делал.
65-ти летний именинник, тоже отставной, но технолог, и закадычный друг Петра Ильича по бутербродному бизнесу, глядя на это соблазнительное безобразие со стороны, только с завистливым неодобрением цокал языком: «Ох! Любка! Ох! Любка!» и качал головой.
Они с Петром Ильичом подрабатывали «бутербродами», неся людям свет правды на двухсторонних плакатах от модного мехового салона, притаившегося в засаде в начале Ленинградского проспекта.
Зазывали покупать шубы друзья посменно, дефилируя по улице в просторной плюшевой тигриной шкуре с пристегивающейся пластиковой мордой.
Летом, конечно, запаришься, и дети норовят дернуть за хвост, а зимой и осенью - ничего. К хозяйскому «бутербродному» у них был пристегнут свой собственный малый питейный бизнес. В одном тигрином кармане бутыль самогона со стопкой пластиковых стаканчиков, в другом - закуска: соленые огурчики в фольге. И то и другое домашнего изготовления, от души. И всего-то по шесть рубликов сто грамм. Поправиться. И самим иной раз пропустить для согреву. Собственно, на эти шестирублевки и гуляли. Питейным делом заправляла жена юбиляра, поэтому благоверная самого Петра Ильича ее и недолюбливала.
Петр Ильич после плясок раздухарился, стал анекдоты про новых русских травить. Анекдоты были старые, засаленные, но все смеялись, а Любаша так просто заливалась и даже восторженно вскидывала полные руки, словно собиралась бить в ладоши, от чего грудь ее поднималась, и свитер обольстительно натягивался.
Петр Ильич с некоторым стыдом поймал себя на мысли, что ему легко и весело без жены, которая не только по трудовой книжке, но и по призванию была педагогом младших классов, и поэтому все время одергивала мужа, как первоклашку: «Так не говори, этого не делай. Много не пей. Это жирное, тебе нельзя». Даже салфетку сама ему разворачивала и, по-хозяйски подпихивая под ремень, раскладывала на коленях. Забота эта была привычной и приятной, но тесной, сковывающей даже не очень широкую бухгалтерскую душу.
Теперь же Петр Ильич разошелся, плечи расправил, живот втянул, даже ростом стал выше и счастливо казался себе душой общества, особенно после восьмой рюмки ядреного первача. Новые русские из анекдотов Петра Ильича будут смеяться, но и у 67-них бухгалтеров жизнь иногда выдается, как погожий майский денек, свежий и солнечный.
Когда же очередь дошла до десятой стопки, он уже решительно запевал «Из-за острова на стрежень…» и пытался обнять довольно внушительный стан Любы, демонстрируя, как именно бросал Сенька Разин невесту в набежавшую волну.
Дальше сознание у Петра Ильича перешло в дискретный режим. Он помнил, как бил себя в грудь и в чем-то клялся у лифта, возможно в вечной любви к Любочке. Потом вспышка выхватила из памяти двор, так как он вызвался идти с Любочкой на край света, но добрел только до автобусной остановки. Потом снова зиял провал и вот теперь, пол первого ночи, его кто-то тормошил, наклонившись к кустам сирени, под которыми Петр Ильич вольготно раскинулся. Его нашел по сладкому храпу именинник, обеспокоенный долгим отсутствием друга и подгоняемый истеричными звонками Ниночки Сергеевны с категорическими требованиями немедленно вернуть ей супруга в целости и сохранности. С трудом поднявшись с земли, кое-как отряхнувшись и уже слегка придя в себя, Петр Ильич виновато пробормотал:
- Извини, дружище. Как это я набрался!? Первый раз со мной такое. Я ведь свою меру знаю.
- Потому что без Нинки пришел! «Я свою меру знаю»! Это она твою меру знает, только и зудит: «Все - это последняя!».
- Да? - искренне изумился Петр Ильич, - А я всегда думал, что это мой внутренний голос.