Не так сложна тема, как язык её изложения (часть 1)
С языками есть такая проблема, что они почти всегда достаются нам по наследству. Даже если кто-то создаёт новый язык сознательно, а не, как это обычно бывает, он складывается из множества мелких локальных изменений, автор языка всё равно создаёт его не с нуля. Некие вещи, уже существующие в других языках, всё равно с неизбежностью оказываются какими-то «опорными точками» его построений. Пусть улучшенные и упорядоченные, но всё же.
Этот процесс похож на то самое, что описывается теорией эволюции, и имеет соответствующие проявления.
С одной стороны, эволюционный алгоритм приводит ситуацию к некому локальному оптимуму в том или ином смысле (с языками это, видимо, некое сочетание гибкости в выражении мыслей, лёгкости использования и лёгкости обучения этому языку).
С другой стороны, за счёт того, что эволюционный маршрут не содержит сильных изменений сразу большого количества параметров, этот оптимум всегда локальный. И по ряду критериев он может очень сильно отличаться от глобального оптимума.
Сознательная модификация позволяет «прыгнуть дальше», но этот «прыжок» всё равно ограничен тем, что фантазия человека не способна выдавать радикально новое по всем параметрам - она лишь модифицирует известное на примере. Что тоже порождает новое, однако тоже имеет старое в качестве наследства.
Кроме того, когда людям было ещё весьма немногое понятно по некоторой теме, всё уже равно складывалась некоторая терминология и синтаксис языка, чтобы хоть как-то выражать уже им в этой теме понятное (пусть даже часть его потом оказалось ошибочным). Потом что-то стало понятно лучше. Потом что-то ещё. И что-то ещё. Но терминология и синтаксис на каждом этапе модифицировались с заметным отставанием от уровня понимания.
То есть на каждом этапе новые идеи выражались старым языком, затруднявшим их понимание и допускающим неверные трактовки сказанного, а иногда и побуждающие к ним.
На каждом этапе развития доставшийся в наследство и модифицирующийся с заметным запозданием по отношению к идеям язык тормозит и сам процесс рассуждений тоже. Поскольку в изрядной степени оттягивает на самого себя интеллектуальные ресурсы человека: вместо того, чтобы думать над идеей, человек часть времени думает над тем, как её составляющие вообще можно записать на этом устаревшем языке так, чтобы они не исказились до неузнаваемости. Ну или хотя бы вообще оказались записанными хоть в каком-то виде.
Вдобавок, другие люди, которые могли бы ему помогать, тратят кучу времени на изучение неудачного на фоне возможных альтернатив языка.
Сколько-то времени на обучение языку пришлось бы потратить в любом случае, но есть разница. Если при той же или даже меньшей выразительной силе старый язык гораздо сложнее, чем новый, и гораздо менее интуитивный, время, требующееся на овладение им, может отличаться на два порядка, равно как и интеллектуальное напряжение в процессе обучения. А ведь эти силы и время можно было бы направить на что-то иное - например, на познание пока ещё никому не известного.
Можно, скажем, сравнить английский язык, произошедший в основном стихийно, а не в результате неких волевых усилий, и сконструированный сознательно язык Эсперанто.
В английском мы имеем кучу правил чтения, которые, к тому же, в половине случаев не работают, поскольку в языке очень много слов-исключений. Аналогично очень много исключений и в синтаксисе. Одновременно с тем синтаксис таков, что очень разные по смыслу конструкции образуются одними и теми же синтаксическими или морфологическими единицами.
Например, окончание «-s» - это и образование множественного числа, и окончание настоящего времени третьего лица единственного числа.
А «have» может означать «имеет», но одновременно с тем - «нужно», «придётся» или одно из времён группы perfect.
На этом список сложностей не кончается - есть ещё разные для разных слов способы образования «производных понятий», разные для разных глаголов предлоги для вроде бы одинаковых ситуаций и так далее.
И вот Эсперанто. Исключений нет вообще. Все времена для всех глаголов образуются единообразно. По самому слову всегда однозначно понятно, существительное это, глагол или прилагательное. Все производные слова образуются одними и теми же суффиксами и приставками для каждого смысла.
Например, суффикс «-et-» означает «маленький», чем подобен русскому суффиксу «-ик». И дальше понеслось.
Domo - дом, dometo - домик.
Kubo - куб, kubeto - кубик.
Lupo - волк, lupeto - маленький волк.
Не «волчонок», нет, просто волк маленького размера. «Маленький по возрасту» обозначается суффиксом «-id-», то есть «волчонок» будет «lupido».
До Эсперанто предпринималось довольно много попыток сознательного построения разговорного языка, базировавшихся на знаниях о языках разговорных, и, самое главное, в дальнейшем такие попытки тоже будут предприниматься, поэтому Эсперанто нельзя считать «идеалом на все времена», однако совершенно понятно, что усилий и времени на его изучение нужно заметно меньше, чем на английский. Равно как и количество залезаний в словарь при его использовании будет радикально меньше, чем в случае с английским: ведь, как минимум, поняв одну языковую конструкцию в эсперанто, вы можете быть уверены, что она работает во всех случаях без исключений.
Может показаться, будто бы Эсперанто в результате своей «сконструированности» менее выразителен, чем «естественные» английский, русский или китайский. Но нет, как ни странно, он более выразителен - как раз за счёт вот этой вот «сознательной регулярности». В частности, для ряда вещей в русском или английском просто нет сложившихся понятий, выражаемых одним словом. Мы можем их произвести как словотворчество, и оно даже наверно будет до какой-то степени понятно хорошо знающим язык, но такие слова каждый раз окажутся «не в сложившейся традиции», а потому будут требовать времени на своё внедрение и принятие, равно как и допускать альтернативные трактовки своего смысла слушателем. В эсперанто же такой способ образования понятий с самого начала «в традиции» - не в меньшей степени, чем в русском языке образование уменьшительных форм при помощи суффикса «-ик», а, напротив, в гораздо большей.
И вот, кстати, расширение ранее данного примера.
В русском слово «волчонок» означает детёныша волка. Но как на русском сказать «маленький волк» одним словом?
По логике и аналогиям должно быть «волчик». Однако в отличие от «зайчика» такое слово кажется каким-то «кривым». То есть суффикс «-ик» хоть и позволяет образовать целый ряд уменьшительных названий, срабатывает такое не всегда. Часть слов воспринимается гармонично, хотя мы их вроде бы никогда не слышали, а другая часть, образованная тем же способом для схожих исходных слов, гармоничной не кажется.
Теперь представьте себе, как удобно с этим делом в Эсперанто: вообще любое исходное существительное можно превратить в уменьшительную форму одним и тем же способом. И это всегда будет восприниматься гармоничным, ввиду регулярности языка.
И при этом вам никогда не придётся думать о чередовании согласных и гласных, как в «заяц» - «зайчик» или «моряк» - «морячок». Если есть корень, то автоматически есть и регулярная уменьшительная форма, которую вы гарантированно знаете, если знаете этот корень и уменьшительный суффикс, даже если уменьшительной формы в явном виде нет в вашем словаре: «leporo» - «leporeto», «maristo» - «maristeto».
При этом слово «моряк» вы автоматически знаете, если знаете слово «море» - «maro» - и суффикс, образующий сопряжённую со словом профессию - «-ist-».
Иными словами, единственный минус Эсперанто на фоне языков почти и совсем естественного происхождения - эти языки их носители уже знают. Мысли лучше и проще было бы выражать на Эсперанто, художественные метафоры - за исключением игры слов, которая возможна как раз из-за исторических шероховатостей каждого языка - лучше было бы генерировать на Эсперанто, формулировки законов естественных наук на Эсперанто звучали бы более однозначно, и его при этом проще изучить как иностранный, однако вместо него в подавляющем большинстве случаев используются естественные языки, поскольку они уже известны их носителям и уже «внедрены».
Это - наследие прошлого, приложившееся ко всему остальному опыту.
Другой пример - музыка.
«Традиционная» нотная запись, на мой взгляд, это то, что на данный момент времени является самым ярким примером чудовищно неудобного, крайне плохо читаемого даже при наличии опыта и одновременно с тем очень неполного способа записи.
Реально, всю содержательную часть теории музыки в том виде, в котором она существует сегодня, можно изложить с нуля за пару-тройку часов. После этого останется только стопицот частных примеров, которые, конечно, как и в любой развитой области, можно по отдельности разбирать десятилетиями.
Но ведь чтобы изложить теорию, понадобится какая-то запись. А «традиционный» язык нотной записи столь неудачен, что очень часто им не владеют даже те, кто отлично исполняет музыку и/или сочиняет музыкальные произведения - в том числе, весьма нетривиальные.
Одновременно с тем, весьма часто тот, кто этот язык записи понимает, всё равно не может им пользоваться на «интуитивном уровне». Ну, чтобы как с хорошо известным разговорным языком - глянул на текст и сразу же всё понял.
Тех же, кто этот способ записи ещё не знает, он своим видом пугает до дрожи в коленях. При взгляде на «традиционные» ноты интуитивно кажется, что ну её эту музыку - займусь лучше квантовой механикой, там всё-таки как-то попроще, а тут я точно никогда ничего не пойму.
И в данном случае эти чувства вполне обоснованы: ведь, как говорилось выше, многие из тех, кто всё это честно выучил, тоже всё ещё не могут свободно читать с листа. Не говоря уже о том, что специальных правил записи там чуть ли не больше, чем исключений в английском, и отслеживать их как при записи, так и при чтении, весьма тяжело, поскольку запись ещё и не совсем линейная.
В результате теория, по содержанию полностью укладывающаяся в несколько часов, если не считать разбора частных случаев, на практике зачастую не укладывается в месяцы и годы обучения. Причём основная масса времени уходит на героическое преодоление терминологии и «традиционных» способов изложения. Но самое главное - на упорную борьбу со способом записи, то есть с «традиционным» письменным языком музыки. Именно вот это оттягивает на себя все силы.
Это, как если бы вам начали рассказывать про арифметику на китайском, записанном в двоичном коде - расшифровать и перевести на русский, конечно, возможно, однако именно на это у вас уйдёт почти всё затраченное время, и только изредка, посреди дешифровок рядов цифр, сложностей перевода китайских языковых конструкций и неустанного лазанья по китайско-русским словарям, вы будете получать какие-то обрывки сведений о сложении и вычитании.
Альтернативный «традиционному» способ записи - «пиано-ролл» - при этом столь прост и интуитивен, что его с нуля можно объяснить за десять минут, а если человек уже имел дело с чем-то вроде монтажа видео - вообще за две-три.
И при этом, снова, его выразительность не меньше, а больше, чем у «традиционного» способа. Вообще говоря, им возможно единообразно и точно записать абсолютно всё, что вообще возможно воспроизвести. Даже импровизационное булькание джазового саксофониста в его саксофон можно будет записать, если хоть кто-то сумеет определить необходимый набор параметров такого способа исполнения.
Иными словами, в этом способе ограничением является только текущий уровень знаний о том, что реально происходит во время исполнения чего-то очень нетривиального по способу звукоизвлечения, но не способ записи этого.
Тогда как в традиционной записи весьма странно и не интуитивно выглядят даже довольно тривиальные элементы.
Например, даже если вы никогда не имели дело с пиано-роллом, но всё-таки пользовались компьютером, вы скорее всего даже сумеете вычислить сами, что вот тут обозначено.
Ну, видимо, слева клавиатура фортепьяно, а справа временна́я шкала. В начале прямоугольника мы нажали клавишу, а в конце - отжали. Ну, как при монтаже видео с клипами: в начале прямоугольника он начал воспроизводиться, а в конце - закончил.
На другом инструменте надо будет узнать, где у него та же нота, и тоже начать её исполнять в начале прямоугольника, закончив в его конце. То есть клавиши фортепьяно тут исключительно для упрощения визуального распознавания, но можно было бы и просто рядом со строками написать имена соответствующих им нот, не рисуя клавиши.
Наверно в этом примере нам сообщается, что мы по очереди нажали три клавиши, продолжая удерживать ранее нажатые, а потом одновременно их отпустили. Ну или, если угодно, зажали три струны гитары на нужных ладах и по очереди дёрнули эти струны, не заглушая дёрнутые ранее.
Очевидно, весьма стандартный приём - чего тут может быть сложного?
Но если записать это «традиционным» способом…
Ну да, с пиано-роллом тоже придётся ещё разобраться, в каких единицах там измеряется время на временно́й шкале, но вот эта куча значков, она вообще про что?
Почему, например, нарисовано шесть кружочков, хотя мы извлекаем всего три звука?
Ну я, предположим, знаю, что куча похожих на букву «b» значков слева - это перманентные знаки изменения ноты, которые приводят к тому, что все ноты справа надо читать так, будто эти знаки прямо к ним приписаны, а «дуга» между кружочками означает, что нота длится всё это время, а не играется два или три раза подряд, и даже знаю «традиционные» наименования этих обозначений: «ключевые знаки альтерации», «бемоль», «лига». То есть мне наверняка будет несколько проще, чем начинающим.
Особенно мне все эти красивые названия, конечно, сильно помогут.
Однако всё равно я буду вынужден это дешифровывать, если только у меня нет большого опыта исполнения произведений в ре-бемоль мажоре с листа, благодаря которому я просто помню, какие ноты входят в эту тональность, и опознаю их сразу по примерному расположению на линейках.
Ведь заметьте, например, что похожие на «b» «бемоли» написаны на линейках сверху, но действуют при этом и для нот снизу. Причём очевидной регулярности в расположении на линейках не прослеживается. Вместо этого надо помнить, что нота под нижней линейкой - это та же, что на второй линейке сверху, хоть и на октаву ниже, а потому написанный сверху знак действует и для неё тоже.
Простейший пример, который любой человек после пяти минут с нуля мог бы прочесть и даже правильно исполнить, не имея никакого опыта игры на фортепьяно, обрастает совершенно неоправданной сложностью. Которая абсолютно ничего не добавляет к смыслу записанного, несмотря на часто предпринимаемые попытки задним числом увязать это с глубочайшей теорией, чем и обосновать такую запись.
Нет, более вероятное объяснение это не «потому что так ближе к теории». Такой способ записи сложился исторически, поскольку раньше в теории музыки были менее очевидны регулярности, а традиция наделяла то, что сейчас считается структурно идентичным, религиозными и метафизическими смыслами, и это тоже побуждало считать всё это совсем разным и, таким образом, по-разному записывать.
Но люди всё-таки со временем всё сильнее склонялись к регулярности описания, модифицируя теорию и адаптируя способ записи к новым для тех времён способам построения композиций. Да и сама настройка инструментов под воздействием наблюдений и стремлений тоже менялась. Однако способ записи всё время отставал от появляющихся идей и желаний, что ему и позволило продержаться до сего дня, в котором кто-то всё ещё продолжает его воспроизводить и даже использовать его при обучении, продлевая ему жизнь и дальше.
Те же мысли и идеи и даже большее можно было бы выразить с гораздо меньшими усилиями и временем подготовки, но полученное в наследство тянет назад: ведь оно, как и в случае с разговорными языками, многим уже известно. В данном случае - учителям музыки и части музыкантов/композиторов, которые как раз и являются основным источником сведений по данной теме.
Понятно, что ещё даже полвека назад пиано-ролл существовал только в виде ленты для механических пианино и, хоть и рассматривался горсткой музыкантов и теоретиков как более удачная альтернатива, без компьютеров его преимущества были несколько менее очевидны. Но в современности-то компьютеры давно уже есть.
Надо было глубоко вздохнуть и сказать: «ну, мы, конечно, мучились, но, слава богу, сейчас есть способ лучше, поэтому хотя бы следующее поколение не будет мучиться», - после чего овладеть более удачным способом и преподавать уже его. Оставив старый в качестве исторического курьёза или, быть может, опциональных знаний для трансляции ранее записанного прежним способом в записанное новым. Но вместо этого многие продолжают использовать для обучения язык, преимущество которого только в том, что лично они его давно уже знают. Игнорируя то, что следующие поколения из-за этого тратят существенно больше времени на тот же результат, чем могли бы. И при этом ещё и имеют худшее понимание закономерностей.
И да, если это делается с целями изучения истории - всё нормально: человек разобрался в запутанных методах прошлого, чтобы его описать и изучить, честь ему и хвала.
Но если этим собираются пользоваться для практики, то оно уже очень странно.
Понятно, например, что для беседы с японцами на их родном языке полезно знать этот язык, однако вряд ли по этому поводу стоило бы настаивать, что именно этот язык должен быть международным - «ведь он хорош тем, что в нём так много исключений и нерегулярностей, и так много разных символов, которые все придётся запоминать».
В случае с распространённостью разговорных языков исторический фактор вряд ли удалось бы отбросить. Английский, например, занял своё место не потому, что он очень удобный и понятный, а потому, что сначала Англия, а потом США доминировали на мировой арене, склоняя тем самым остальных знать родной язык «главных» на данный момент стран. Но для специализированных языков - записи математики, музыки, логики и т.п. - фактор национального доминирования уже не особо важен. И мешает внедрению их более удобных альтернатив в основном инерционность мышления, желание сохранить свой статус, не прилагая дополнительных усилий, и банальный страх новизны.
Часть 2
Этот процесс похож на то самое, что описывается теорией эволюции, и имеет соответствующие проявления.
С одной стороны, эволюционный алгоритм приводит ситуацию к некому локальному оптимуму в том или ином смысле (с языками это, видимо, некое сочетание гибкости в выражении мыслей, лёгкости использования и лёгкости обучения этому языку).
С другой стороны, за счёт того, что эволюционный маршрут не содержит сильных изменений сразу большого количества параметров, этот оптимум всегда локальный. И по ряду критериев он может очень сильно отличаться от глобального оптимума.
Сознательная модификация позволяет «прыгнуть дальше», но этот «прыжок» всё равно ограничен тем, что фантазия человека не способна выдавать радикально новое по всем параметрам - она лишь модифицирует известное на примере. Что тоже порождает новое, однако тоже имеет старое в качестве наследства.
Кроме того, когда людям было ещё весьма немногое понятно по некоторой теме, всё уже равно складывалась некоторая терминология и синтаксис языка, чтобы хоть как-то выражать уже им в этой теме понятное (пусть даже часть его потом оказалось ошибочным). Потом что-то стало понятно лучше. Потом что-то ещё. И что-то ещё. Но терминология и синтаксис на каждом этапе модифицировались с заметным отставанием от уровня понимания.
То есть на каждом этапе новые идеи выражались старым языком, затруднявшим их понимание и допускающим неверные трактовки сказанного, а иногда и побуждающие к ним.
На каждом этапе развития доставшийся в наследство и модифицирующийся с заметным запозданием по отношению к идеям язык тормозит и сам процесс рассуждений тоже. Поскольку в изрядной степени оттягивает на самого себя интеллектуальные ресурсы человека: вместо того, чтобы думать над идеей, человек часть времени думает над тем, как её составляющие вообще можно записать на этом устаревшем языке так, чтобы они не исказились до неузнаваемости. Ну или хотя бы вообще оказались записанными хоть в каком-то виде.
Вдобавок, другие люди, которые могли бы ему помогать, тратят кучу времени на изучение неудачного на фоне возможных альтернатив языка.
Сколько-то времени на обучение языку пришлось бы потратить в любом случае, но есть разница. Если при той же или даже меньшей выразительной силе старый язык гораздо сложнее, чем новый, и гораздо менее интуитивный, время, требующееся на овладение им, может отличаться на два порядка, равно как и интеллектуальное напряжение в процессе обучения. А ведь эти силы и время можно было бы направить на что-то иное - например, на познание пока ещё никому не известного.
Можно, скажем, сравнить английский язык, произошедший в основном стихийно, а не в результате неких волевых усилий, и сконструированный сознательно язык Эсперанто.
В английском мы имеем кучу правил чтения, которые, к тому же, в половине случаев не работают, поскольку в языке очень много слов-исключений. Аналогично очень много исключений и в синтаксисе. Одновременно с тем синтаксис таков, что очень разные по смыслу конструкции образуются одними и теми же синтаксическими или морфологическими единицами.
Например, окончание «-s» - это и образование множественного числа, и окончание настоящего времени третьего лица единственного числа.
А «have» может означать «имеет», но одновременно с тем - «нужно», «придётся» или одно из времён группы perfect.
На этом список сложностей не кончается - есть ещё разные для разных слов способы образования «производных понятий», разные для разных глаголов предлоги для вроде бы одинаковых ситуаций и так далее.
И вот Эсперанто. Исключений нет вообще. Все времена для всех глаголов образуются единообразно. По самому слову всегда однозначно понятно, существительное это, глагол или прилагательное. Все производные слова образуются одними и теми же суффиксами и приставками для каждого смысла.
Например, суффикс «-et-» означает «маленький», чем подобен русскому суффиксу «-ик». И дальше понеслось.
Domo - дом, dometo - домик.
Kubo - куб, kubeto - кубик.
Lupo - волк, lupeto - маленький волк.
Не «волчонок», нет, просто волк маленького размера. «Маленький по возрасту» обозначается суффиксом «-id-», то есть «волчонок» будет «lupido».
До Эсперанто предпринималось довольно много попыток сознательного построения разговорного языка, базировавшихся на знаниях о языках разговорных, и, самое главное, в дальнейшем такие попытки тоже будут предприниматься, поэтому Эсперанто нельзя считать «идеалом на все времена», однако совершенно понятно, что усилий и времени на его изучение нужно заметно меньше, чем на английский. Равно как и количество залезаний в словарь при его использовании будет радикально меньше, чем в случае с английским: ведь, как минимум, поняв одну языковую конструкцию в эсперанто, вы можете быть уверены, что она работает во всех случаях без исключений.
Может показаться, будто бы Эсперанто в результате своей «сконструированности» менее выразителен, чем «естественные» английский, русский или китайский. Но нет, как ни странно, он более выразителен - как раз за счёт вот этой вот «сознательной регулярности». В частности, для ряда вещей в русском или английском просто нет сложившихся понятий, выражаемых одним словом. Мы можем их произвести как словотворчество, и оно даже наверно будет до какой-то степени понятно хорошо знающим язык, но такие слова каждый раз окажутся «не в сложившейся традиции», а потому будут требовать времени на своё внедрение и принятие, равно как и допускать альтернативные трактовки своего смысла слушателем. В эсперанто же такой способ образования понятий с самого начала «в традиции» - не в меньшей степени, чем в русском языке образование уменьшительных форм при помощи суффикса «-ик», а, напротив, в гораздо большей.
И вот, кстати, расширение ранее данного примера.
В русском слово «волчонок» означает детёныша волка. Но как на русском сказать «маленький волк» одним словом?
По логике и аналогиям должно быть «волчик». Однако в отличие от «зайчика» такое слово кажется каким-то «кривым». То есть суффикс «-ик» хоть и позволяет образовать целый ряд уменьшительных названий, срабатывает такое не всегда. Часть слов воспринимается гармонично, хотя мы их вроде бы никогда не слышали, а другая часть, образованная тем же способом для схожих исходных слов, гармоничной не кажется.
Теперь представьте себе, как удобно с этим делом в Эсперанто: вообще любое исходное существительное можно превратить в уменьшительную форму одним и тем же способом. И это всегда будет восприниматься гармоничным, ввиду регулярности языка.
И при этом вам никогда не придётся думать о чередовании согласных и гласных, как в «заяц» - «зайчик» или «моряк» - «морячок». Если есть корень, то автоматически есть и регулярная уменьшительная форма, которую вы гарантированно знаете, если знаете этот корень и уменьшительный суффикс, даже если уменьшительной формы в явном виде нет в вашем словаре: «leporo» - «leporeto», «maristo» - «maristeto».
При этом слово «моряк» вы автоматически знаете, если знаете слово «море» - «maro» - и суффикс, образующий сопряжённую со словом профессию - «-ist-».
Иными словами, единственный минус Эсперанто на фоне языков почти и совсем естественного происхождения - эти языки их носители уже знают. Мысли лучше и проще было бы выражать на Эсперанто, художественные метафоры - за исключением игры слов, которая возможна как раз из-за исторических шероховатостей каждого языка - лучше было бы генерировать на Эсперанто, формулировки законов естественных наук на Эсперанто звучали бы более однозначно, и его при этом проще изучить как иностранный, однако вместо него в подавляющем большинстве случаев используются естественные языки, поскольку они уже известны их носителям и уже «внедрены».
Это - наследие прошлого, приложившееся ко всему остальному опыту.
Другой пример - музыка.
«Традиционная» нотная запись, на мой взгляд, это то, что на данный момент времени является самым ярким примером чудовищно неудобного, крайне плохо читаемого даже при наличии опыта и одновременно с тем очень неполного способа записи.
Реально, всю содержательную часть теории музыки в том виде, в котором она существует сегодня, можно изложить с нуля за пару-тройку часов. После этого останется только стопицот частных примеров, которые, конечно, как и в любой развитой области, можно по отдельности разбирать десятилетиями.
Но ведь чтобы изложить теорию, понадобится какая-то запись. А «традиционный» язык нотной записи столь неудачен, что очень часто им не владеют даже те, кто отлично исполняет музыку и/или сочиняет музыкальные произведения - в том числе, весьма нетривиальные.
Одновременно с тем, весьма часто тот, кто этот язык записи понимает, всё равно не может им пользоваться на «интуитивном уровне». Ну, чтобы как с хорошо известным разговорным языком - глянул на текст и сразу же всё понял.
Тех же, кто этот способ записи ещё не знает, он своим видом пугает до дрожи в коленях. При взгляде на «традиционные» ноты интуитивно кажется, что ну её эту музыку - займусь лучше квантовой механикой, там всё-таки как-то попроще, а тут я точно никогда ничего не пойму.
И в данном случае эти чувства вполне обоснованы: ведь, как говорилось выше, многие из тех, кто всё это честно выучил, тоже всё ещё не могут свободно читать с листа. Не говоря уже о том, что специальных правил записи там чуть ли не больше, чем исключений в английском, и отслеживать их как при записи, так и при чтении, весьма тяжело, поскольку запись ещё и не совсем линейная.
В результате теория, по содержанию полностью укладывающаяся в несколько часов, если не считать разбора частных случаев, на практике зачастую не укладывается в месяцы и годы обучения. Причём основная масса времени уходит на героическое преодоление терминологии и «традиционных» способов изложения. Но самое главное - на упорную борьбу со способом записи, то есть с «традиционным» письменным языком музыки. Именно вот это оттягивает на себя все силы.
Это, как если бы вам начали рассказывать про арифметику на китайском, записанном в двоичном коде - расшифровать и перевести на русский, конечно, возможно, однако именно на это у вас уйдёт почти всё затраченное время, и только изредка, посреди дешифровок рядов цифр, сложностей перевода китайских языковых конструкций и неустанного лазанья по китайско-русским словарям, вы будете получать какие-то обрывки сведений о сложении и вычитании.
Альтернативный «традиционному» способ записи - «пиано-ролл» - при этом столь прост и интуитивен, что его с нуля можно объяснить за десять минут, а если человек уже имел дело с чем-то вроде монтажа видео - вообще за две-три.
И при этом, снова, его выразительность не меньше, а больше, чем у «традиционного» способа. Вообще говоря, им возможно единообразно и точно записать абсолютно всё, что вообще возможно воспроизвести. Даже импровизационное булькание джазового саксофониста в его саксофон можно будет записать, если хоть кто-то сумеет определить необходимый набор параметров такого способа исполнения.
Иными словами, в этом способе ограничением является только текущий уровень знаний о том, что реально происходит во время исполнения чего-то очень нетривиального по способу звукоизвлечения, но не способ записи этого.
Тогда как в традиционной записи весьма странно и не интуитивно выглядят даже довольно тривиальные элементы.
Например, даже если вы никогда не имели дело с пиано-роллом, но всё-таки пользовались компьютером, вы скорее всего даже сумеете вычислить сами, что вот тут обозначено.
Ну, видимо, слева клавиатура фортепьяно, а справа временна́я шкала. В начале прямоугольника мы нажали клавишу, а в конце - отжали. Ну, как при монтаже видео с клипами: в начале прямоугольника он начал воспроизводиться, а в конце - закончил.
На другом инструменте надо будет узнать, где у него та же нота, и тоже начать её исполнять в начале прямоугольника, закончив в его конце. То есть клавиши фортепьяно тут исключительно для упрощения визуального распознавания, но можно было бы и просто рядом со строками написать имена соответствующих им нот, не рисуя клавиши.
Наверно в этом примере нам сообщается, что мы по очереди нажали три клавиши, продолжая удерживать ранее нажатые, а потом одновременно их отпустили. Ну или, если угодно, зажали три струны гитары на нужных ладах и по очереди дёрнули эти струны, не заглушая дёрнутые ранее.
Очевидно, весьма стандартный приём - чего тут может быть сложного?
Но если записать это «традиционным» способом…
Ну да, с пиано-роллом тоже придётся ещё разобраться, в каких единицах там измеряется время на временно́й шкале, но вот эта куча значков, она вообще про что?
Почему, например, нарисовано шесть кружочков, хотя мы извлекаем всего три звука?
Ну я, предположим, знаю, что куча похожих на букву «b» значков слева - это перманентные знаки изменения ноты, которые приводят к тому, что все ноты справа надо читать так, будто эти знаки прямо к ним приписаны, а «дуга» между кружочками означает, что нота длится всё это время, а не играется два или три раза подряд, и даже знаю «традиционные» наименования этих обозначений: «ключевые знаки альтерации», «бемоль», «лига». То есть мне наверняка будет несколько проще, чем начинающим.
Особенно мне все эти красивые названия, конечно, сильно помогут.
Однако всё равно я буду вынужден это дешифровывать, если только у меня нет большого опыта исполнения произведений в ре-бемоль мажоре с листа, благодаря которому я просто помню, какие ноты входят в эту тональность, и опознаю их сразу по примерному расположению на линейках.
Ведь заметьте, например, что похожие на «b» «бемоли» написаны на линейках сверху, но действуют при этом и для нот снизу. Причём очевидной регулярности в расположении на линейках не прослеживается. Вместо этого надо помнить, что нота под нижней линейкой - это та же, что на второй линейке сверху, хоть и на октаву ниже, а потому написанный сверху знак действует и для неё тоже.
Простейший пример, который любой человек после пяти минут с нуля мог бы прочесть и даже правильно исполнить, не имея никакого опыта игры на фортепьяно, обрастает совершенно неоправданной сложностью. Которая абсолютно ничего не добавляет к смыслу записанного, несмотря на часто предпринимаемые попытки задним числом увязать это с глубочайшей теорией, чем и обосновать такую запись.
Нет, более вероятное объяснение это не «потому что так ближе к теории». Такой способ записи сложился исторически, поскольку раньше в теории музыки были менее очевидны регулярности, а традиция наделяла то, что сейчас считается структурно идентичным, религиозными и метафизическими смыслами, и это тоже побуждало считать всё это совсем разным и, таким образом, по-разному записывать.
Но люди всё-таки со временем всё сильнее склонялись к регулярности описания, модифицируя теорию и адаптируя способ записи к новым для тех времён способам построения композиций. Да и сама настройка инструментов под воздействием наблюдений и стремлений тоже менялась. Однако способ записи всё время отставал от появляющихся идей и желаний, что ему и позволило продержаться до сего дня, в котором кто-то всё ещё продолжает его воспроизводить и даже использовать его при обучении, продлевая ему жизнь и дальше.
Те же мысли и идеи и даже большее можно было бы выразить с гораздо меньшими усилиями и временем подготовки, но полученное в наследство тянет назад: ведь оно, как и в случае с разговорными языками, многим уже известно. В данном случае - учителям музыки и части музыкантов/композиторов, которые как раз и являются основным источником сведений по данной теме.
Понятно, что ещё даже полвека назад пиано-ролл существовал только в виде ленты для механических пианино и, хоть и рассматривался горсткой музыкантов и теоретиков как более удачная альтернатива, без компьютеров его преимущества были несколько менее очевидны. Но в современности-то компьютеры давно уже есть.
Надо было глубоко вздохнуть и сказать: «ну, мы, конечно, мучились, но, слава богу, сейчас есть способ лучше, поэтому хотя бы следующее поколение не будет мучиться», - после чего овладеть более удачным способом и преподавать уже его. Оставив старый в качестве исторического курьёза или, быть может, опциональных знаний для трансляции ранее записанного прежним способом в записанное новым. Но вместо этого многие продолжают использовать для обучения язык, преимущество которого только в том, что лично они его давно уже знают. Игнорируя то, что следующие поколения из-за этого тратят существенно больше времени на тот же результат, чем могли бы. И при этом ещё и имеют худшее понимание закономерностей.
И да, если это делается с целями изучения истории - всё нормально: человек разобрался в запутанных методах прошлого, чтобы его описать и изучить, честь ему и хвала.
Но если этим собираются пользоваться для практики, то оно уже очень странно.
Понятно, например, что для беседы с японцами на их родном языке полезно знать этот язык, однако вряд ли по этому поводу стоило бы настаивать, что именно этот язык должен быть международным - «ведь он хорош тем, что в нём так много исключений и нерегулярностей, и так много разных символов, которые все придётся запоминать».
В случае с распространённостью разговорных языков исторический фактор вряд ли удалось бы отбросить. Английский, например, занял своё место не потому, что он очень удобный и понятный, а потому, что сначала Англия, а потом США доминировали на мировой арене, склоняя тем самым остальных знать родной язык «главных» на данный момент стран. Но для специализированных языков - записи математики, музыки, логики и т.п. - фактор национального доминирования уже не особо важен. И мешает внедрению их более удобных альтернатив в основном инерционность мышления, желание сохранить свой статус, не прилагая дополнительных усилий, и банальный страх новизны.
Часть 2