И.Тургенев. Морское плавание
Я плыл из Гамбурга в Лондон. Нас было двое пассажиров: я да маленькая обезьянка, самка из породы уистити, которую один гамбурский купец отправлял подарком своему английскому компаньону.
Она была привязана тонкой цепочкой к одной из скамеек на палубе и металась, и пищала жалобно, по-птичьи.
Всякий раз, когда я проходил мимо, она протягивала мне свою черную холодную ручку и взглядывала на меня своими грустными, почти человеческими глазенками. Я брал ее руку, и она перестава пищать и метаться.
Стоял полный штиль. Море растянулось кругом неподвижной скатертью свинцового цвета.
Непрестанно и жалобно, не хуже писка обезьяны, звякал небольшой колокол у кормы.
Изредка всплывал тюлень и , круто кувыкнувшись, уходил под едва возмущеннную гладь.
А капитан, молчаливый человек с загорелым, сумрачным лицом, курил короткую трубку и сердито плевал в застывшее море.
На все мои вопросы от отвечал отрывистым ворчанием; поневоле приходилось обращаться к моему единст венному спутнику - обезьяне.
Я садился возле нее; она перставала пищать и опять протягивала мне руки.
Снотворной сыростью обдавал нас обоих неподвижный туман; и погруженные в одинаковую безсознательную думу, мы пребывали друг возле друга, словно родные.
Я улыбаюсь теперь... но тогда во мне было другое чувство.
Все мы - дети одной матери, и мне было приятно, что бедный зверок так доверчиво утихал и прислонялся ко мне, словно к родному.
Она была привязана тонкой цепочкой к одной из скамеек на палубе и металась, и пищала жалобно, по-птичьи.
Всякий раз, когда я проходил мимо, она протягивала мне свою черную холодную ручку и взглядывала на меня своими грустными, почти человеческими глазенками. Я брал ее руку, и она перестава пищать и метаться.
Стоял полный штиль. Море растянулось кругом неподвижной скатертью свинцового цвета.
Непрестанно и жалобно, не хуже писка обезьяны, звякал небольшой колокол у кормы.
Изредка всплывал тюлень и , круто кувыкнувшись, уходил под едва возмущеннную гладь.
А капитан, молчаливый человек с загорелым, сумрачным лицом, курил короткую трубку и сердито плевал в застывшее море.
На все мои вопросы от отвечал отрывистым ворчанием; поневоле приходилось обращаться к моему единст венному спутнику - обезьяне.
Я садился возле нее; она перставала пищать и опять протягивала мне руки.
Снотворной сыростью обдавал нас обоих неподвижный туман; и погруженные в одинаковую безсознательную думу, мы пребывали друг возле друга, словно родные.
Я улыбаюсь теперь... но тогда во мне было другое чувство.
Все мы - дети одной матери, и мне было приятно, что бедный зверок так доверчиво утихал и прислонялся ко мне, словно к родному.