СЕЙЧАС ИЛИ НИКОГДА! «ТРИ СЕСТРЫ» ЮРИЯ БУТУСОВА
«ТРИ СЕСТРЫ»
по мотивам драмы в 4-действиях Антона Чехова
Санкт-Петербургский театр им. Ленсовета
Постановка - Юрий Бутусов
Съедаемые любопытством, тысячи повитух нескончаемой вереницей тянулись к зданию петербургского театра им. Ленсовета. Пришепётывая и бубня, кто молитвы, кто заклинания, предвкушая свежие мысли и новые ощущения, они рьяно взялись принять роды. Каково же было их удивление, когда вместо премьеры команда Юрия Бутусова родила целый Театр, такое детище, которое еще неделю назад трудно было себе представить. А теперь, глядите, ребенок растёт, ни на кого не похожий, инакий, отличный, радуя родителей и родственников семьи...
Юрий Бутусов вновь ставит классику, на этот раз «Три сестры», решая пьесу в стилистике «волшебной сказки для взрослых» с непременным путешествием по таинственному лесу, встречами с загадочными существами и необыкновенными превращениями. Неожиданно для традиции чеховских постановок. Сюжет сказки известен: три дочки (царевны) покойного генерала с помощью брата (помощника) намереваются вернуться в Москву и начать новую жизнь, но их планам мешает Соленый и Наташа (антагонисты-вредители) и содействуют Тузенбах (герой), Вершинин (даритель), Чебутыкин (отправитель), и Федотик с Ферапонтом (ложные герои).
СРЕДА
На сцене - пространственно-временной коллапс. Приметы времени и места - эффект иглоукалывания - тонизируют ощущение реальности в выстроенном на сцене художником Александром Шишкиным мире морока и наваждений. Это условный подвал, в котором от чеховской террасы остался лишь слегка вздыбленный к заднику пол. В глубине - стена из деревянных брусков. За ней рояль. Справа традиционный для вокзалов переход над ж/д путями - сварная площадка, в глубине которой, как рекламный плакат утраченного детства, большое изображение фарфоровой куклы. От площадки спускается пара десятков металлических ступеней. Слева вверху, в том месте, где на странице в социальных сетях обычно размещен аватар, висит вертикальный дисплей - магическое око, laterna magica, циклопий глаз, отражающий статусы действия: лампочку накаливания, запотевшее окно, хрустальную люстру, остановившиеся часы, платье инфанты, крест в пунце, благословенную десницу, земной шар и рефреном бесконечно нудный вид из окна поезда, идущего то круто вверх, то резко вниз. К финалу изображение все чаще будет окрашено красным фильтром, словно дьявольскими огоньками колдовского озера. Еще столы и стулья.
Никаких картин солнечных пятен на пасмурном небе. Мрак и нуар. Несколько разномасштабных абажуров. «Дневной» свет холодного люминесцентного свечения из больших коробов. Бункер в черно-белой гамме, с оттенками серого и несколькими пестрыми акцентами, выглядящими дико на аскетичном фоне. «Синий» тон крейсером бороздит из сцены в сцену: большой шар, бант и ирокез Соленого, платья сестёр, парик Ирины. У Чехова синий - традиционный цвет казенной, унифицированной жизни, лишающий носителя индивидуальных черт. Парадокс в том, что в любом другом мире отсутствие ярких красок и есть признак уныния. А тут - Лукоморье, такой мир «под лестницей».
ЧЕХОВ ЛИ?
Это Чехов эпохи, когда обыватель уже победил. Об этом понимаешь до начала спектакля, читая программку, из которой вишневым садом исчезли два сентиментальных персонажа - нянька Анфиса и подпоручик Родэ. Оба, будто по команде Натальи, отправлены в деревню/ отставку. Нет в спектакле и лягушек с коростелями. На кабацкой гармонике не играют. Ряженые в дверь не звонят. На тройках не катаются. В набат не бьют. Да и «соносфера» жизни губернского городка выглядит странной.
Чу. Показалось, будто постановщик открывает дверь пьесы руками Тузенбаха. Миг иллюзии. Мерцающая зыбь обмана. За фокусом барона еще 10 жизненных позиций. И все ищут смысл.
Перед началом каждого акта, еще до выключения света в зале, актеры выходят на сцену и принимают позы. Зал погружается во мрак, чтобы через мгновение сменить маску и превратиться из реального пространства в театральное (художник по свету - Александр Сиваев). Вроде обычное дело, но тут его особо замечаешь.
«Ожив», четыре актрисы неподвижно сидят лицом к залу и скупо «читают» текст, чеканя ритм, как в классической радио-пьесе, а за их спинами семеро актеров устраивают парад костюмных перемен. Пиджаки, брюки, рубашки и галстуки надеваются, оценивающе разглядываются у зеркала и снимаются, чтобы переодеться вновь. Федотик говорит, что в подарок принес волчок, делает вид, что ставит его на стол, «запускает», и все действующие лица, глядя на пустое место, завороженно покачиваясь, падают в обморок. Все, кроме сестер…
Так команда Юрия Бутусова впускает зрителя в «святая святых» актерского ремесла - мастерскую, где творятся миры персонажей противоречивых, ломких, парадоксальных. Эти миры - плод изнурительных репетиций, множества бессонных ночей и заговорщицкого бдения с ролью. Эта самая закрытая часть профессии Актера, такой оазис между тем, что пьесой допустимо и что востребовано режиссерским замыслом. Сложенные из этюдов, воспоминаний, ассоциаций, фантазий, одиннадцать дискретных, как пунктир, «потоков сознания», к финалу собирающих образ в целое, привносят в зал ощущение магии. Чеховские герои с их полутонами и оттенками, как «маски», надеваются и снимаются актерами, совершающими многократные превращения волшебной сказки. При этом за каждой ролью звучит личная тема неустроенности и сомнений в себе.
ГЕРОИ
Герои спектакля не восторженны, не воодушевлены и не очарованы жизнью. Их внутренние переживания наглухо закрыты внешним панцирем суровости, безразличия, светскости. Женщины по-мужски отдают команды и устраивают истерики. Мужчины падают в обморок, рисуются у зеркала и балагурят. Каждая роль в спектакле заслуживает отдельного внимания, так как все они большая удача театра, и вызывают желание о них говорить.
Ольга (Анна Алексахина), по-детски затягивающая резинкой хвостики, опережает всех на несколько шагов, кидая на чашу чужих весов свою свободу, счастье, судьбу. Маша (Ольга Муравицкая), главная амазонка, настроенная силой добиться к себе уважения у мужского мира, в любовном треугольнике с Кулыгиным-Вершининым стала «краденной невестой» без прав, личного счастья и перспектив. Сгорающая, как свеча, Ирина (Лаура Пицхелаури) со «следом пренебрежения к миру», в котором любви нет. И победительница Наташа (Анна Ковальчук), строящая свое счастье на несчастье других. Не за невежеством, как у Чехова, а за обманом, манипуляциями и капризами скрывается Наташина холодная душа, по неведомым причинам пока не проснувшаяся.
У всех есть оружие. Но только женщины, как амазонки, воинственны. Глубина декольте соразмерна опыту. Характеристики ствола выдают принадлежность разным эпохам: у Ольги - револьвер, у Маши - ТТ, у Ирины - калаш. Понятно, что арсенал в руках сестер не «заговорит», сколько бы они не направляли дуло на непрошенных гостей и друг на друга. А вот в руках Натальи даже вилки становятся опасными. За кипучей суетой этих героинь много воли, деланного пафоса, но почти нет страсти. Все четверо, как лягушки-царевны, хладнокровны. Поначалу разницу между одетыми в маленькие черные платья сестрами и Наташей не замечаешь, хотя Маша и держит соседку с зеленым поясом на прицеле. Но отличия проявятся, когда невестка начнет творить «дела»: рожать детей, гулять с Протопоповым, переселять и выгонять сестер из дома.
Оружие для мужчин - игрушки. Стреляют в воздух по любому поводу. Носят с собой ножи и саблю. Много обещают и ничего не делают. «Толстый недотепа», падающий в обморок от поцелуя невесты, и заговаривающий кукол Андрей (Виталий Куликов). Вечно живой не то титан, не то лже-Сизиф, вместо камня таскающий большой гимнастический шар, петербургский интеллигент Тузенбах (Григорий Чабан). Ярый борец с нарушениями норм Соленый (Илья Дель), пародист-маргинал с серьгой в ухе и крашеным ирокезом, прячущий за манерами дуэлянта отсутствие веры в себя. Раблезианец и циркач Вершинин (Олег Андреев) - такие разрывали стальные цепи и кидали пудовые гири под купол провинциального цирка - глух к ударам судьбы, языкам пламени и нежности одиноких сестер. Рядом с ним «худой недотепа» Кулыгин (Олег Фёдоров), римлянин-теоретик, готовый на самопожертвование ради чужой любви. Эксцентричный шаман Чебутыкин (Роман Кочержевский), скрывающий за накладными париком и бородой способность измерять градус старения. Меломан, льющий слезы по утраченной любви, Федотик (Иван Бровин), записав послание миру на магнитофон, пускает себе пулю в голову. Он же Ферапонт - слуга бесовской стихии, кружа, по-цыплячьи переставляя ноги, требуя «бумажку подписать», закручивает Андрея убийственным для творческой натуры водоворотом рутины и бюрократии.
Кажется, что между героями общения нет. Они произносят монологи, открыто обращаясь к зрителю, хотя на сцене не одни. В диалогах же от партнера отворачиваются, кидая реплики своему главному адресату в зал. К концу спектакля действующие лица не раз повернутся спиной и к нам. Всеобщая разобщенность. Абсурд. Бег по кругу. Враждебные обстоятельства. Мышечное напряжение. Сантименты. Слезы. Новый рывок. Все сначала. Дальняя дистанция. Сон воли. Пробуждение. Усилия. Тщета.
Карусель чередования сцен «надежд» и «утрат» везет мучающегося на наших глазах актера/персонажа к смыслу жизни, на размышление о котором многим из нас часто не хватает времени. Сквозные темы дум - «миф или реальность», «зачем живем, зачем страдаем», что после нас и каковы смысл, цель творчества, цена славы, таланта, забвения - болевые точки всякого творческого человека.
МОСКВЫ НЕТ
«Никакой Москвы нет, конечно. Это же ясно»! - заявил Юрий Бутусов в интервью каналу 100тв. Чеховская «москва», как нарицательный «алик» в «Утиной охоте» Вампилова, - непременный символ прозаичности жизни. Следуя ее логике, каким бы ярким не казался свет в конце тоннеля, стремления человека непременно увязнут, потонут в болоте обывательщины и пошлости.
В финале случится последнее превращение этой сказки для взрослых - изгнанные из дома сестры в ярких платьях (бирюза, крем, изумруд) под курортный шлягер испанского гитариста Марко Сончини и бразильской певицы Янайны исполнят танец уличных гетер. Нечто подобное видит замерзающий в стужу человек - приметы обывательского досуга, жаркие лучи солнца, вокруг улыбающиеся лица близких, легкий бриз эротики и вселенского счастья. Так приходит смерть.
На сцену выкатывают тележки. Из обрезков производства завода Тузенбаха, делающего вовсе не кирпичи, как он мечтал, а гробы, актеры с усердием возводят мавзолей, закладывая стену между сценой, где гибнут сестры, и зрительным залом. Как и положено персонажам чеховских драм, в финале зритель почувствует свое одиночество остро.
НОВЫЙ ТЕАТР
Юрий Бутусов предпринимает попытку отвести мучающийся бытийными вопросами актерский мир к Чехову, как к доктору. И эта встреча становится толчком для осмысления духовных ориентиров. Здесь именно такой Чехов, опытный терапевт, целитель тел и душ, еще и акушер нового направления в искусстве. Как мы могли забыть об этой способности автора?
Бутусов вершит переворот традиции постановок Чехова, прогнав госпожу Заурядность с «питьем чая и крушением судеб», кажется, навсегда. Вернуться к атмосфере разрушающегося дома с монотонностью и скукой провинциальной жизни, - лишний аргумент в пользу рутины.
Бутусов отступает и от принципа повествования, создавая новый Театр со сложным метаязыком, явной саморефлексией режиссерского метода и особым способом существования актера, совершающего множественные скачки из образа в образ.
Вступая в диалог с когнитивным диссонансом публики, Бутусов рассыпает в ткани спектакля маячки смысла так, что восприятие, логика, воображение зрителя просто вынуждены работать, отыскивать связи, включаться на полную катушку, и родить либо слона, либо мышь.
Подбрасывая все новые и новые порции угля впечатлений в топку нашего мозаичного восприятия, давно нездорового и деструктивного, новый театр Бутусова обнадеживает, позволяет верить, что болезнь излечима, только следует потрудиться: научиться распознавать, присваивать и понимать. Как вызывающий симпатию Соленый в спектакле заставляет Тузенбаха подпрыгивать и защищаться, стегая его красной перчаткой, режиссер не оставляет выбора и нам. Сейчас или никогда!
P.S.
Роды Tеатра состоялись. Ребенок жив и здоров. Осталось вырастить его и зрителей, которые придут этого ребенка воспитывать.
[Чуть сокращенный вариант статьи публикован в блоге журнала "Театр@л" 15.02.14.]
«ТРИ СЕСТРЫ»
по мотивам драмы в 4-действиях Антона Чехова
Постановка - Юрий Бутусов
Художник - Александр Шишкин
Композитор - Фаустас Латенас
Балетмейстер - Николай Реутов
Художник по свету - Александр Сиваев
Ведет спектакль - Юлия Смелкина
Звукорежиссёр - Екатерина Павленко
Действующие лица и исполнители:
Ольга - Народная артистка России Анна Алексахина
Маша - Ольга Муравицкая
Ирина - Лаура Пицхелаури
Андрей - Виталий Куликов
Наташа - Заслуженная артистка России Анна Ковальчук
Тузенбах - Григорий Чабан
Соленый - Илья Дель
Вершинин - Олег Андреев
Чебутыкин - Роман Кочержевский
Кулыгин - Олег Фёдоров
Федотик, Ферапонт - Иван Бровин
Премьера - 04 Февраль 2014
Продолжительность - 4 часа 30 минут с двумя антрактами
В спектакле звучит музыка:
Nils Frahm, NecroPhorus, Johann Sebastian Bach, Valgeir Sigurdsson, Maurice Ravel, Deep Purple, Roger Eno & Lol Hammond, Brian Eno, Hauschka, Gary Moore, Amiina, The Cinematic Orchestra, Eminem, Arild Andersen, Johnny Cash, Elvis Presley, Pochill, Marisa Fiordaliso & Carlo Buti - Blue Canary, песня «Руки» в исполнении Клавдии Шульженко и песня Леонида Фёдорова «Зимы не будет»
Одна из музыкальных тем спектакля:
«Ping» немецкого пианиста Фолкера Бертельмана,
работающего под псевдонимом Hauschkа
Click to viewОфициальная страница спектакля «Три сестры»
Фото - Юлия Кудряшова
P.S.
1.
Джонни Кэш «Personal Jesus» [Личный Иисус]
(перевод с англ.)
Обрети веру
Твой личный Иисус,
Который слышит твои молитвы,
Кто заботится о тебе.
Твой личный Иисус,
Который слышит твои молитвы,
Кто всегда с тобой.
Незнакомое чувство -
Ты совсем один,
Просто человек
У телефона.
Подними трубку.
Я сделаю тебя верующим
Используй свой шанс.
Проверь меня.
Тяжесть у тебя на груди.
Тебе надо признаться.
Я прощу твои грехи.
Знай, что я могу прощать.
Обрети веру.
Обрети веру.
Твой личный Иисус,
Который слышит твои молитвы,
Кто заботится о тебе.
Твой личный Иисус,
Который слышит твои молитвы,
Кто всегда с тобой.
Незнакомое чувство -
Ты совсем один,
Просто человек
У телефона.
Подними трубку.
Я сделаю тебя верующим.
Я прощу твои грехи.
Знай, что я могу прощать.
Обрети веру.
Обрети веру.
2.
Песня «Руки» композитора Ильи Жака и поэта Василия Лебедева-Кумача была лирическим хитом, под который танцевали и учились танцам люди военной и послевоенной СССР. Написана для Клавдии Шульженко в период ее работы в джаз-оркестре Якова Скоморовского в Ленинграде. В 1937 году Василий Лебедев-Кумач приехал в Ленинград к Дунаевскому сочинять песни для фильма «Волга-Волга» и попал на одно из первых выступлений Шульженко со Скоморовским. После концерта, в ресторане «Норд» Лебедев-Кумач экспромтом написал стихотворение «Руки» на салфетке, передав певице со словами: «Других таких рук в мире нет!». Илья Жак - пианист оркестра, аккомпаниатор и любимый композитор Шульженко, создал к тексту музыку и долгое время сам аккомпанировал. Как вспоминает К.Шульженко: «Илюша играл как бог. И в каждом выступлении слова «Когда по клавишам твои скользили пальцы, каким родным казался каждый звук» я пела непосредственно ему».
Нет, не глаза твои я вспомню в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине -
Я вспомню ласковые, трепетные руки.
И о тебе они напомнят мне.
Припев:
Руки! Вы словно две большие птицы.
Как вы летали, как оживляли всё вокруг!
Руки! Как вы могли легко обвиться
И все печали снимали вдруг!
Когда по клавишам твои скользили пальцы,
Каким родным казался каждый звук.
Под звуки старого и медленного вальса
Мне не забыть твоих горячих рук!
Припев:
Руки! Вы словно две большие птицы.
Как вы летали, как оживляли всё вокруг!
Руки! Как вы могли легко проститься
И все печали мне дали вдруг!
3.
Финальная песня спектакля
Pochill - Porque [Зачем]
(перевод с испанск.)
Куда же ты, где же ты,
Облако печали,
Облако, что пролилось дождём из слёз?
Куда же ты теперь, я совсем одна?
Куда же ты, ты уносишь
Мою боль?
Зачем ушёл и где же ты?
Я написала эти слова мои:
Зачем? Ведь мы же - я и ты,
Двое.
Все эти песни, все для тебя они.
Куда же ты? Что теперь с песнями моими?
Эти песни - для тебя они.
Куда же ты теперь? Я совсем одна,
Совсем одна и одна я пою:
Зачем ушёл и где же ты?
Я написала эти слова мои:
Зачем? Ведь мы же - я и ты,
Двое.
Все эти песни, все для тебя они.
Куда же ты? Где же ты,
Облако печали?
Не будешь плакать больше никогда?
Куда же ты теперь? Я совсем одна,
Совсем одна, я одна.
Больше никогда…
Зачем ушёл и где же ты?
Я написала эти слова мои:
Зачем унёс печаль мою?
Слушай
Все эти песни, я для тебя пою.
Тебе пою.
Тебе пою.
Тебе пою…
4.
Нильс Фрам [Frahm] - молодой (1982) берлинский композитор, по образованию пианист, автор светлой лирической музыки.
5.
Фортепианная миниатюра «Ping» создана немецким пианистом Фолкером Бертельманом, работающим под псевдонимом Hauschkа. Добивается оригинального звучания фортепиано, подкладывая разные предметы и материалы под струны и молоточки инструмента.
6.
Вальгейр Сигурдсон - молодой (1971) исландский композитор, классический гитарист и музыкальный продюсер. Среди самых известных его произведений - музыка к «Танцующей в темноте» Ларса фон Триера.
7.
Шведская группа «NecroPhorus» - проект Питера Андерсона (1991), мастер стиля «dark ambient», направления электронной музыки, появившегося в конце 1980-х. Монотонность и минимализм с естественными шумами, а также психоакустическими приемами включения в композиции низкочастотных звуков и резонансов.
8.
Музыкальные композиции Гари Мура «Picture Of The Moon» и Эминема «Kim» используется в двух последних премьерах Ю.Бутусова - «Отелло» Московского театра «Сатирикон» и «Трех сестрах» Петербургского театра им.Ленсовета.
9.
В третьем акте, во время исполнения дуэта (Соленый на барабане, Чебутыкин на басгитаре) в циклоповом оке появляется фрагмент мужского портрета с благословенной десницей: сложенными пальцами так - указательный и средний пальцы подняты вверх, а безымянный прижимался к большому. В живописи использовался и как символ христианства, и как знак «преподавания благости», применяемый в древней риторике. А на заднем плане, на фоне яркого светового короба стоит Тузенбах, чей силуэт напоминает московский памятник М.Ю.Лермонтова скульптора И.Д.Бродского (1965).
10.
К образу Чебутыкина.
Тертуллиан: «Все парики являются личинами и измышлениями дьявола… Если вы не отвергнете чужой волос как богопротивный, я вызываю ненависть к нему у вас, напоминая, что он может происходить с головы проклятого или нечистого человека». Климент Александрийский (ок. 200 г. н. э.) писал, что тот, кто носит парик, не может получить сан священника, поскольку благословение Божие не может пройти сквозь искусственные волосы. На Константинопольском соборе (692 год) ряд христиан за ношение париков были осуждены.
11.
Портрет, который сжигает плачущий Федотик Ивана Бровина, - Ирины Прозоровой (Лауры Пицхелаури).
12.
Федотик Ивана Бровина перед самоубийством читает отрывок из <ЗАПИСЕЙ НА ОТДЕЛЬНЫХ ЛИСТАХ> А.П.Чехова. Л. 1
Соломон (один). О, как темна жизнь! Никакая ночь во дни детства не ужасала меня так своим мраком, как мое не постигаемое бытие. Боже мой, отцу Давиду ты дал лишь дар слагать в одно слова и звуки, петь и хвалить тебя на струнах, сладко плакать, исторгать слезы из чужих глаз и улыбаться красоте, но мне же зачем дал еще томящийся дух и не спящую, голодную мысль? Как насекомое, что родилось из праха, прячусь я во тьме и с отчаянием, со страхом, весь дрожа и холодея, вижу и слышу во всем непостижимую тайну. К чему это утро? К чему из-за храма выходит солнце и золотит пальму? К чему красота жен? И куда торопится эта птица, какой смысл в ее полете, если она сама, ее птенцы и то место, куда она спешит, подобно мне должны стать прахом? О, лучше бы я не родился или был камнем, которому бог не дал ни глаз, ни мыслей. Чтобы утомить к ночи тело, вчера весь день, как простой работник, таскал я к храму мрамор; но вот и ночь пришла, а я не сплю... Пойду опять и лягу. Форзес говорил мне, что если вообразить бегущее стадо овец и неотступно думать о нем, то мысль смешается и уснет. Я это сделаю... (уходит).