«РЕВИЗОР». ГОГОЛЬ - ХЕРМАНИС
«РЕВИЗОР»
Николай Гоголь
Бургтеатр, Вена
Постановка и сценография - Алвис Херманис
Эпиграф: «Я пригласил вас сюда, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет аудитор».
Это невероятно смешно!
Премьера в Бургтеатре - редакция замысла латышского постановщика Алвиса Херманиса 2002 года, явленного много лет назад Новым Рижским театром на фестивалях в Москве. Даже творческая команда осталась той же. За декорации с большим количеством новых подробностей и деталей отвечал постановщик, а за костюмы, ставшие более стильными, художник Кристина Юряне. Язык, правда, со сцены теперь звучал немецкий, но также мягко и по-домашнему. Время действия - 1970-е. Место - одна из глухих провинций многонационального СССР в эпоху развивающегося социализма, увиденного глазами доброй памяти. И, хотя о предыдущей версии критики писали, как об отпевании культуры совка, новая версия комедии Николая Гоголя поразила торжеством лирики и напоминала ладно сделанную добрую сказку с заставляющим задуматься концом.
Крен от «ревизора» к «аудитору» легко осовременил действие, сделав его понятным даже для редко посещающей театр бюргерской среды - люда добропорядочного, законопослушного, активно обсуждающего сходство поднимаемой в пьесе темы нечестного служения стране с еще не успевшей закончиться судебной тяжбой бывшего руководителя Бургтеатра М.Хартмана и его команды, изрядно опустошившей золотые закрома австрийского Министерства культуры.
В многочисленных интервью Алвис Херманис настаивал на том, что его не интересовали аллюзии на современность, он ставил об утраченной экзистенциальной тоске по своему детству, сохранившему много добра и теплых воспоминаний. В таком премилом состоянии духа мы и встретили начало спектакля, показавшегося, несмотря на пятичасовой ход, динамичным, смешным и легким.
По сцене вольно гуляла троица куриц, таких упитанных, мохноногих, породистых пеструшек, о которых всяких истинный хозяйственник только мечтает. А тут они - нате вам, запросто, как у себя дома, расхаживали меж стульев и столов просторной, но видавшей виды столовой.
На вращающейся сцене Бургтеатра были выстроены две выгородки - в одной соединился кусок столовой и хосписа для бедных, где транзитом следовал бы наш герой со-товарищем, если бы мэр со своей командой не подвергся панической атаке и не принял их парочку за весьма важных персон. Вторая картина этой больнички - общественный туалет в том же здании. Причем в обоих случаях точно воспроизводился типичный для советских учреждений антураж. Облезлая побелка, плохо окрашенные армейской зеленью стены, противоударные светильники, металлическая мебель и посуда, стойка для коллективной раздачи еды и отдельно вынесенная касса с недовольной учетчицей передового производства.
На заднике открывался вид то на индустриальные трубы, то на кафельные стены второго этажа, где даже и пола не было, но имелась рабочая парочка дверей, а к стенам крепились клетки с курами. Такое стахановское выращивание еды «без отрыва от производства» поражало воображение, внося в атмосферу свой деревенский шарм.
Заполнившие кухонную зону справа пышногрудые и толстозадые поварихи под руководством главной мастерицы (обладательницы низкого женского тембра Бригиты Фюрглер) устроили десятиминутную увертюру - гимн социалистической едальне. В их чудесных умелых ручках даже жестяные тарелки, кострюльки и поварешки начали звучать, как музыкальные инструменты. Когда краснощекие девицы закончили свой фейерверк перкуссии, чисто буржуазный зал взорвался аплодисментами, как на открытии съезда коммунистической партии.
И, как говорится, в самое подходящее для важного сообщения время! Ибо в эту зависшую на высокой ноте паузу встрял обеспокоенный пренеприятным известием мэр. Он, прерывая аплодисменты хлопаньем подносов, сообщил о скором приезде аудитора, вызвавшим вытекание на сцену надутых деревенским пафосом и лишними калориями государственных лиц провинциального пошиба.
Принятые немецкоговорящей прессой за персонажей Кафки оказались традиционными академическими, вышедшими из советского прошлого «мхатовской гоголиады», гротесными пузанами, готовыми на любые глупости, лишь бы не худеть.
В воссоздании духа эпохи Херманис был подчеркнуто детален. Кроме отыгрывания артистами чудовищных общепитовских запахов, начал звучать лейтмотив из легендерного телефильма о неуловимом Штирлице «Не думай о минутах свысока», поддавая жару и без того ироничному действу, в котором все вызывало щемящее чувство ностальгии по утраченному советскому прошлому, такому раритетному, ничем и никогда из памяти не убиваемому. Казалось, что Херманис и прекрасные австрийские актеры купались в этом прошлом, вызывая в зале реакцию попискивания узнавания «рожденных в СССР».
Конечно, перенос из 1836 года в 1970е рождал у публики больше вопросов, чем ответов. Но коррупции в госаппарате по всей планете не стало меньше. А взяточников продолжает интересовать лишь вопрос размера и валюты торга. Поэтому после динамичной гоголевской завязки балом начала править мистификация Гоголя, перекликающаяся со знакомой европейцам гофманианой.
В этом мельтешении двойников Херманис дарит публике чудесного проводника - патлатого слугу Осипа (Оливер Стоковский) с небольшим пузиком и потертой рыжей джинсой американского кантри, оказавшегося жертвой эпохи свободолюбивых хиппи, справляющей нужду в рукомойник и таскающей с собой из прошлого полупустой гастрольный чемодан и электрогитару. Режиссер раскрывает бэкграунд этого персонажа постепенно, из сцены в сцену, превращая его в представителя целого поколения западной культуры, в котором публика легко найдет родные черты. Распрощавшись с иллюзиями пропагандируемой в 1960-е идеологии, теперь он стал прожженным материалистом, рекомендующим товарищу спуститься на землю, не упускать шанс и брать больше, коль дают. Осип - твердая, основательная рамка прагматизма для иррационального поведения Хлестакова. Слуга то уносил его на руках «от греха подальше» и непрошенных гостей, то по-товарищески кормил и поил просто из почитания редких качеств, на которые сам Осип не способен.
А Хлестаков (Фабиан Крюгер) - наоборот, «не от мира сего». В растянутой майке и расклешенных брюках, пантомимой тощего тела часто материализующий вопросительный знак в воздухе. В отличии от остальных героев гоголевской комедии, он глуп лишь по части житейского опыта, почему так и привязан к Осипу. Этот транзитный пассажир - персонаж из разряда советских рационализаторов. Долговязый и пугливый, как таракан, прячется под кроватью, а может появиться даже из вентиляционной трубы. Совершенно не обращает внимания на свой неряшливый внешний облик, потому что весь наполнен одним сплошным внутренним куражом от предощущения реализации бредовых идей коммунизма и утопии светлого будущего. Монолог Хлестакова о прекрасной столичной жизнм напоминал обещания промытого пропагандой сознания лектора-политинформатора, энергично живописующего картины предстоящего коммунистического рая.
И эта милая парочка вдруг обретает таких чудесатых слушателей! Просто сказка! Четверка казнокрадов: судья (Фальк Рокштрох), директор школы (Иоганн Адам Оэст), руководитель больницы (мартин Рейнке) и почтмейстер (Дитмар Кониг). Троица тупиц, не способных даже украсть: врач (Франц Дж. Ксенкзитц), окруженный комическим дуэтом непохожих сиамцев Бобчинско-Добчинского (Герман Шейдлидер - Дирк Нокер). Чиновники - закоренелые перфекционисты. Им требуется много места для их масштабного маневра. Испуганные простофили, принявшие в качестве столичного проверяльщика обыкновенное, «транзитное лицо», согласное делить гостиничный номер с обнаглевшими крысами, по-гофмански выросшими в человеческий рост и чувствующими себя хозяевами забытого всеми богоугодного заведения, названного в программке «хосписом для бедных». Интересно, что с одной из крыс в финале Осип даже обменяется нежностями, приобняв ее за талию и одарив поцелуем в щеку.
А чинуши, осторожные, как испуганные курицы, ради сокрытия скелетов в шкафу пускаются дальше во все тяжкие. Известная сцена давания на лапу случилась прямо в туалете, где народные избранники застают врасплох прибывшего по нужде в тубзик Хлестакова. Ему кроме туалетной бумаги ничего, в общем-то, и не нужно было, если бы не Осип и дрожащие коленки зарвавшейся городской банды. За денежными взятками представители криминальной исполнительной власти начнут предлагать натурой, и в ход Осипу пошли девицы с кухни, а столичному гостю - дочь и супруга мэра. Так и в жизни Хлестакова, наконец, случилось чудо любви...
Под музыку Таривердиева все из того же сериала «17 мгновений весны» явилась Хлестакову подосланная мэром дочь Мария (Дорте Лиссевски) в кухонном чаду, с пылу, с жару, вся румяная и кроткая. Там, где в кино под лиричную музыку Штрирлиц глядел украдкой на свою жену, в спектакле Хлестаков пугливо не верил чуду явления его эротической фантазии. Решенная в балетно-пасторальном ключе картина утраты героя сознания и надкусывания от стыда героиней толстой девичьей косы трогает до глубины души. И, кажется, что еще чуть-чуть, и подхватил он ея... Ну, в смысле, увлек бы герой ее в пену страстей. Но, куда уж этим детям недостроенного коммунизма было деться, если секса в стране не было?! Зато была нескончаемая песнь о большой безответной любви, за которую отвечал не только репертуар Аллы Пугачевой, но и фурией появившаяся на сцене Бургтеатра супружница мэра Анна Андреевна Сквозник-Дмухановская. В исполнении Марии Хаппель эта похотливая баба была оснащена таким количеством комических приемов, что любой ее незначительный жест вызывал в зале бурление юмористической природы с раскатывающимися волнами смеха и взрывами утробного хохота. Как же она долго ждала любви, и вот, наконец, дождалась!
Сцена любовного треугольника решалась иконографически. Хлестаков оголил свои худые длани, превратившись в библейское терзаемое страданиями и ранами тело, к которому припали две грешницы. Дочура руками и губами впилась в лицо, а мамаша целовала реликтовые ноги обманщика и закатывала глаза в ничем не предвещающем такого поведения эпизоде встречи с женихом дочки. И пока зал бился в истерике, глава семейства от удовольствия потирал свои жирные бока и приглаживал мокрой ладонью взъерошенные от волнения на лысине волосы.
Так самый главный коррупционер спектакля в исполнении Микаэля Мартенса многократно за спектакль терял человеческое достоинство, пока испытывал страх перед разоблачением, и лишь теперь позволил себе расслабиться и утонуть в эйфории счастья, понимая, что вопрос окончательно решен и он останется «при своем». И тут бы наш, российский чиновник, которому Херманис слал свой месседж, должен был пустить большую крокодилову слезу, глядя на эту разразившуюся ляпоту, когда вся семья гурьбой уселась рядком и замечтала о светлом бу... Такой тут подкатил комок к горлу, такая бы вышла жалость по исчезающему виду советского человека, заносимому временем в Красную книгу, что в душе рождались странные и редкие чувства. Пусть в театре звучит неминуемость наказания сплотившихся казнокрадов и взяточников, нехай, в жизни все равно не так.
Смотреть на это сборище «нежных разбойников» с трясущимися от страха пивными животиками и нереализованным чиновничьим либидо было уморительно. Сквозная экзистенциальная тоска Херманиса звучала сквозь море доброй иронии, трепетного паритета к утраченному раю советской эпохи, в проигрывании самых ее милых черт. Режиссер аккуратно воспроизводил рабочие ритуалы в виде попыток даже в туалете оказать содействие заезжему из госорганов контролеру или традиционных советских целовашек при встрече. Как на картине Димы Врубеля на Берлинской стене «Братский поцелуй», где генсекретарь ЦК КПСС Леонид Ильич лобызал в самые десны руководителя ГДР Эриха Хонеккера так называемым «Тройным Брежневым»: в левую щеку, потом в правую, а затем в губы, и в спектакле Херманиса нежным «тройным» встречали чиновники друг друга.
Столь же мило выглядела любовная поддержка сердобольных плакальщиц поварского цеха, готовых грудью утирать не только подоконник, но и залитые слезами пухлые лица пойманных с поличными госслужащих. И, прежде, чем сдернуть пелену с глаз перепуганных преступников, Херманис устроил трогательно-ностальгическую сцену проводов холостяцкой жизни дочери Марьи Антоновны, когда накануне свадьбы в том же хосписе накрыли столы и собравшиеся гости устроили живой музыкальный оркестр, виртуозно играя на полупустых бутылках из-под шампанского. А невеста под звуки знакомой мелодии из кино исполнила трогательный танец со счастливым отцом...
Как и предписано автором, немая сцена возникла по факту прочтения письма от оказавшегося подделкой чиновника - своему знакомому в Петербург, вскрытая ушлым почтмейстером. Но протянуть паузу не удалось. Надутые, как шарики, сановники не смогли удержаться в периметре столешницы большого стола, отправив контрольным толчком пузяшек на пол самого слабого -мэра. Тот по-балетному спикировал на коленки, начав шепотом молиться Богу о спасении своей души. И, откуда ни возьмись, тут на сцене появилась гигантское тело курицы, которая сначала робко постучала в стеклышко дверцы, а потом поскакала по свадебным столам, нервно дрыгая ножками и кокетливо вытягивая носочек, в странном танце-визитке.
Этими па, вызвавшими немую оценку функционеров провинциального городка, режиссер завершил плести конфликт мечтательности и реальности, являя в ногодрыге наглого бройлера крах построенных на лжи надежд и благую весть о поре платить по счетам. В русском фольклоре по такому случаю вспоминают поговорку «пока петух не клюнет». А тут - настоящая курица-аудитор из столицы по зернышку бряк-бряк-бряк-бряк, прыг-прыг-прыг-прыг и шмыг-шмыг-шмыг-шмыг. Многозначительно и душевно!
По контракту «Ревизор» должен был пройти всего восемь раз (последний - 8 ноября с.г.). Но зрительский ажиотаж вокруг успешной премьеры внес коррективы и до конца года комедию Гоголя дадут еще шесть раз (22 и 26 ноября, 12,14,16 и 26 декабря). То ли еще в 2016 году будет! Учитывая тенденцию превращение австрийской столицы во вторую Юрмалу, верю, что русской классики в репертуаре Бургтеатра станет больше.
Уже и Венская опера рекламирует соглашение с даровитым режиссером, по которому в 2017 году Херманис явит свою версию «Парсифаля» Рихарда Вагнера. Как и все театралы Вены, очень ждем.
ВИДЕО см. в новом окне
«РЕВИЗОР»
Бургтеатр, Вена
Текст - Николай Гоголь
Перевод - Маттиас Кнол
под редакцией Алвиса Херманиса
Постановка и сценография - Алвис Херманис
Костюмы - Кристина Юряне
Свет - Фридрих Рим
Драматургия - Клаус Миссбах
Действующие лица и исполнители:
Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, мэр - Микаэль Мартенс
Анна Андреевна, жена - Мария Хаппель
Марья Антоновна, дочь - Дорте Лиссевски
Иван Александрович Хлестаков, транзитное лицо - Фабиан Крюгер
Осип, его спутник - Оливер Стоковский
Петр Иванович Бобчинский, бюргер - Герман Шейдлидер
Петр Иванович Добчинский, бюргер - Дирк Нокер
Лука Лукич Хлопов, директор школы - Иоганн Адам Oэст
Его жена, повариха - Бригитта Фюрглер
Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, судья - Фальк Рокштрох
Артемий Филиппович Земляника, директор больницы и бомбоубежища - Мартин Рейнке
Христиан Иванович Гибнер, доктор хостела для бедных - Франц Дж. Ксенкзитц
Иван Кузьмич Шпекин, почтмейстер - Дитмар Кониг
Девушки на кухне - Мария Лиза Хубер, Лилиан Цильнер
Цыплята и крысы - Томас Баумль, Альбан Нолл, Йозеф Манске
Премьера - 4 сентября 2015
Продолжительность - 4 часа 30 минут с 2 антрактами
В этом спектакле курят на сцене из художественных соображений.
Официальная страница спектакля
P.S.
В качестве лейтмотива спектакля используется известный хит из телефильма «17 мгновений весны»
(после прочтения статьи можно распевать хором)
М. Таривердиев, Р. Рождественский «Мгновения»
1. Не думай о секундах свысока.
Наступит время - сам поймешь, наверное:
Свистят они, как пули у виска,
Мгновения, мгновения, мгновения.
2. У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают: кому - позор,
Кому - бесславье, а кому - бессмертие.
3. Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная,
И ты порой почти полжизни ждешь,
Когда оно придет, твое мгновение.
4. Придет оно, большое, как глоток,
Глоток воды во время зноя летнего.
А в общем, надо просто помнить долг
От первого мгновенья до последнего.
5. Мгновения спрессованы в года.
Мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
Где первое мгновенье, где последнее.
6. Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное:
Свистят они, как пули у виска,
Мгновения, мгновения, мгновения.
1972
о