Пролегомены к историософии-3
"Поэтому тотальность всемирной истории полностью и абсолютно схвачена умозрительной трихотомией, но, чтобы не разрывать свободу развития, тотальность не является разделом истории, такой как прошлое, а является именно её [истории] тотальностью, которая должна быть схвачена именно умозрительно и органически. Но тотальность истории должна состоять из прошлого и из будущего, из уже пройденного и из ещё продолжающегося пути, и отсюда возникает первое требование: познать сущность будущего - чтобы защитить умозрение.
В науке также есть предрассудки, которые имеют несчастное свойство укореняться даже у самых сильных Духом и, конечно же, парализовывать дальнейший ход. Как часто такие теоретические предрассудки душат живое, и человечество оказывается ограбленным тем, что стоит за его спиной! Если кто-то и мог быть свободен от таких предрассудков, то это, без сомнения, спекулятивный ум (Geist) Гегеля, но именно в этом пункте он впадает в указанную аномалию. Хотя он не мог проследить все последствия своих открытий, и как много ещё совершить требовалось; однако он нигде не ставил под сомнение возможности дальнейшего развития, так что его ошибки почти всегда являются только частными, но не абсолютно отрицательными. Но именно в философии истории он предался таким негативному предрассудку, который, каким бы естественным и бесспорным он ни казался, тем не менее, не помешал нормальному пониманию.
В своих работах он ни слогом не упомянул будущего; более того, по его мнению, что философия может обладать только обратной силой в обосновании истории, но будущее должно быть полностью исключено из сферы умозрения. Мы же, со своей стороны, должны прежде всего утверждать, что без познаваемости будущего, без будущего как интегрированной части истории, которая есть реализация предназначения человечества, невозможно достигнуть познания органическую и идеальную тотальность, как аподиктический (1) процесс мировой истории. Поэтому утверждение познаваемости будущего есть необходимый предварительный вопрос для организма истории; ибо с непознаваемостью будущего у Гегеля дело обстоит так же, как и в критической философии Канта с недостижимостью абсолютного вообще, с той только разницей, что это у Канта это было необходимым результатом его точки зрения и системы, в то время как у Гегеля оно было привнесено извне и, таким образом, мешает в целом правильному выводу (из его системы). И как позднейшая философия осмелилась разбить это Кантово ограничение на поле чистого умозрения, так назначение философии истории сейчас в том, чтобы переступить через указанный предрассудок Гегеля; и как мы никогда не могли бы достичь абсолютного познания в философии вообще без этого первого прорыва, так мы никогда не сможем достичь абсолютного познания в философии истории без второго. И если на деле это требование может показаться дерзким и парадоксальным, то таково оно не более чем то, которое достигло великой победы над критической философией. Итак, если для разума существует возможность понять сущность Бога, свободы и бессмертия, почему сущность будущего должна оставаться исключенной из этой возможности? Здесь мы в основном делаем акцент на сущности, потому что именно сущность и именно в этом случае может быть объектом философии; ибо необходимая сущность может открывать себя в бесконечном множестве бытийствующих случайностей, которые всегда должны оставаться произвольными и, следовательно, не могут быть предугаданы в их единичности, но которые всегда должны являться как достойное и адекватное сущности вместилище [Receptaculum] Внутреннего и Всеобщего. В этом и заключается преимущество прошлого в отношении философского обоснования деятельности [Thaten], ибо то, что уже лежит позади нас как развитое и ставшее, во всех бытийственных единичностях мы можем видеть насквозь как законы, и восхищаться тем, как превосходно открывается глубина и Всеобщее, в них находящееся, и насколько адекватно сущее являет свою сущность. Однако, в отношении будущего мы можем познать только сущность прогресса, поскольку возможность реализации настолько богата, свобода и полнота духа настолько велики, что нам всегда грозит опасность быть либо превзойдёнными, либо просто обманутыми конкретной действительностью. В этом вопросе, как и в любом логическом исследовании, мы должны точно различать сферу Всеобщности и необходимости от сферы Особенности и случайности, для того, чтобы затем в истинном движении Духа познать конкретно-синтетическую свободу. Каждая сущность должна являться, но поскольку сущность сама по себе есть Единое и необходимое, постольку способ его откровения многообразен и произволен, и если не в этой форме и образе, так это будет происходить в другой форме и другим образом: если это конкретное место и этот конкретный индивид не годятся для откровения сущности, так другие будут к этому определены и т. д. На этом различении покоится пропасть между спекулятивным познанием будущего и теми отдельными предсказаниями, которые могут быть только предсказанием будущего (praesagium), но отнюдь не его предзнанием (praescientia). Речь идет не об угадывании той или иной особенности, не о предсказании конкретного героя или события: но только о том, чтобы исследовать собственную природу человечества, определить законы его прогресса - и разумно познать его проявления в истории; чтобы определить возвратный путь в себя в его отношении к будущему, чтобы, наконец, твёрдо установить периоды этих неустанно продолжающихся самообразований [Sichgestaltens] с их определенными содержательными типами, которые являются законной реализацией виртуально запечатленных элементов человечества. И вот это-то как раз есть собственное дело философии.
Определению возможности познаваемости будущего могут служить нижеследующие замечания. Как известно, Кювье потребовался только один зуб, чтобы по нему исследовать весь организм допотопного животного. Никто не сопротивлялся такому парадоксальному утверждению, и естественные науки, в которых все априорные умозрения обычно высмеиваются и которые хотят верить только в эмпирию, вместо того, чтоб сделать Кювье упрёк в самонадеянности, превратили его утверждение в аксиому, ибо познали, что оно было основано на глубочайшем понятии природы.
Но что же сделало его настолько неопровержимым? - Не что иное, как познание сущности организма вообще, а именно понимание того, что в каждой органической тотальности каждое звено должно вполне соответствовать всем остальным, что все звенья взаимно относительны и обоснованы друг другом. Но почему тогда мы не признаем этот организм в истории? Почему бы нам не сконструировать из уже пройденной части целого исторического процесса его идеальную целостность вообще и, в частности, недостающую будущую часть, которая должна соотноситься с прошлым, и интегрирование которой с прошлым установит истинную идею человечества? Прошлые действия - это наши окаменелости, наши допотопные останки, из которых мы должны построить Всеобщее жизни человечества".
(Далее следует обширное примечание самого Цешковского. Продолжение следует.)
Примечания переводчика:
(1) Аподиктический - логически необходимый.
В науке также есть предрассудки, которые имеют несчастное свойство укореняться даже у самых сильных Духом и, конечно же, парализовывать дальнейший ход. Как часто такие теоретические предрассудки душат живое, и человечество оказывается ограбленным тем, что стоит за его спиной! Если кто-то и мог быть свободен от таких предрассудков, то это, без сомнения, спекулятивный ум (Geist) Гегеля, но именно в этом пункте он впадает в указанную аномалию. Хотя он не мог проследить все последствия своих открытий, и как много ещё совершить требовалось; однако он нигде не ставил под сомнение возможности дальнейшего развития, так что его ошибки почти всегда являются только частными, но не абсолютно отрицательными. Но именно в философии истории он предался таким негативному предрассудку, который, каким бы естественным и бесспорным он ни казался, тем не менее, не помешал нормальному пониманию.
В своих работах он ни слогом не упомянул будущего; более того, по его мнению, что философия может обладать только обратной силой в обосновании истории, но будущее должно быть полностью исключено из сферы умозрения. Мы же, со своей стороны, должны прежде всего утверждать, что без познаваемости будущего, без будущего как интегрированной части истории, которая есть реализация предназначения человечества, невозможно достигнуть познания органическую и идеальную тотальность, как аподиктический (1) процесс мировой истории. Поэтому утверждение познаваемости будущего есть необходимый предварительный вопрос для организма истории; ибо с непознаваемостью будущего у Гегеля дело обстоит так же, как и в критической философии Канта с недостижимостью абсолютного вообще, с той только разницей, что это у Канта это было необходимым результатом его точки зрения и системы, в то время как у Гегеля оно было привнесено извне и, таким образом, мешает в целом правильному выводу (из его системы). И как позднейшая философия осмелилась разбить это Кантово ограничение на поле чистого умозрения, так назначение философии истории сейчас в том, чтобы переступить через указанный предрассудок Гегеля; и как мы никогда не могли бы достичь абсолютного познания в философии вообще без этого первого прорыва, так мы никогда не сможем достичь абсолютного познания в философии истории без второго. И если на деле это требование может показаться дерзким и парадоксальным, то таково оно не более чем то, которое достигло великой победы над критической философией. Итак, если для разума существует возможность понять сущность Бога, свободы и бессмертия, почему сущность будущего должна оставаться исключенной из этой возможности? Здесь мы в основном делаем акцент на сущности, потому что именно сущность и именно в этом случае может быть объектом философии; ибо необходимая сущность может открывать себя в бесконечном множестве бытийствующих случайностей, которые всегда должны оставаться произвольными и, следовательно, не могут быть предугаданы в их единичности, но которые всегда должны являться как достойное и адекватное сущности вместилище [Receptaculum] Внутреннего и Всеобщего. В этом и заключается преимущество прошлого в отношении философского обоснования деятельности [Thaten], ибо то, что уже лежит позади нас как развитое и ставшее, во всех бытийственных единичностях мы можем видеть насквозь как законы, и восхищаться тем, как превосходно открывается глубина и Всеобщее, в них находящееся, и насколько адекватно сущее являет свою сущность. Однако, в отношении будущего мы можем познать только сущность прогресса, поскольку возможность реализации настолько богата, свобода и полнота духа настолько велики, что нам всегда грозит опасность быть либо превзойдёнными, либо просто обманутыми конкретной действительностью. В этом вопросе, как и в любом логическом исследовании, мы должны точно различать сферу Всеобщности и необходимости от сферы Особенности и случайности, для того, чтобы затем в истинном движении Духа познать конкретно-синтетическую свободу. Каждая сущность должна являться, но поскольку сущность сама по себе есть Единое и необходимое, постольку способ его откровения многообразен и произволен, и если не в этой форме и образе, так это будет происходить в другой форме и другим образом: если это конкретное место и этот конкретный индивид не годятся для откровения сущности, так другие будут к этому определены и т. д. На этом различении покоится пропасть между спекулятивным познанием будущего и теми отдельными предсказаниями, которые могут быть только предсказанием будущего (praesagium), но отнюдь не его предзнанием (praescientia). Речь идет не об угадывании той или иной особенности, не о предсказании конкретного героя или события: но только о том, чтобы исследовать собственную природу человечества, определить законы его прогресса - и разумно познать его проявления в истории; чтобы определить возвратный путь в себя в его отношении к будущему, чтобы, наконец, твёрдо установить периоды этих неустанно продолжающихся самообразований [Sichgestaltens] с их определенными содержательными типами, которые являются законной реализацией виртуально запечатленных элементов человечества. И вот это-то как раз есть собственное дело философии.
Определению возможности познаваемости будущего могут служить нижеследующие замечания. Как известно, Кювье потребовался только один зуб, чтобы по нему исследовать весь организм допотопного животного. Никто не сопротивлялся такому парадоксальному утверждению, и естественные науки, в которых все априорные умозрения обычно высмеиваются и которые хотят верить только в эмпирию, вместо того, чтоб сделать Кювье упрёк в самонадеянности, превратили его утверждение в аксиому, ибо познали, что оно было основано на глубочайшем понятии природы.
Но что же сделало его настолько неопровержимым? - Не что иное, как познание сущности организма вообще, а именно понимание того, что в каждой органической тотальности каждое звено должно вполне соответствовать всем остальным, что все звенья взаимно относительны и обоснованы друг другом. Но почему тогда мы не признаем этот организм в истории? Почему бы нам не сконструировать из уже пройденной части целого исторического процесса его идеальную целостность вообще и, в частности, недостающую будущую часть, которая должна соотноситься с прошлым, и интегрирование которой с прошлым установит истинную идею человечества? Прошлые действия - это наши окаменелости, наши допотопные останки, из которых мы должны построить Всеобщее жизни человечества".
(Далее следует обширное примечание самого Цешковского. Продолжение следует.)
Примечания переводчика:
(1) Аподиктический - логически необходимый.