Великие консерваторы. Кант о «праве на восстание»
Решил опубликовать в качестве самостоятельного поста свой ответ (правда, несколько его переработав) из предыдущей дискуссии о Канте и оппозиционерах. См.: http://leo-nafta.livejournal.com/24276.html
Напомню, оппозиционеры для Канта - лишь «толпа умников», которая «кричит о нелепостях и противоречиях, порицая правительство (Regierung), глубину планов которого она не способна понять и благодетельному влиянию которого она обязана самим своим существованием и даже культурой, дающей ей возможность порицать и осуждать это правительство».
И если эти слова из «Критики чистого разума» имели, так сказать, аллегорический смысл и непосредственно были высказаны в адрес скептиков, изобличавших Партию Жуликов и Воров «догматическую метафизику» с её вечными проблемами и «проклятыми вопросами», то в «Метафизике нравов» Кант высказывается уже не об «умниках», желающих низвергнуть человеческий разум с его царственного трона, но собственно о политической оппозиции, косо глядящей в сторону трона государственного.
Кант прям и однозначен: «властелин государства имеет в отношении подданных одни только права и никаких обязанностей, к которым можно было бы его принудить. Далее, если орган властителя - правитель - поступает вразрез с законами, например если устанавливаемые им налоги, призывы в армию и т. п. противоречат закону равенства в распределении государственных повинностей, то подданный может, правда, подавать жалобы (gravamina), но ни в коем случае не может оказывать сопротивление». (И. Кант. Собр. соч. в 6 тт., т.4, ч.2. «Метафизика нравов». М.: «Мысль», 1965. С. 241. Далее будет указываться только страница этого издания.)
«Как же так?!» - воскликнет в праведном и свободолюбивом гневе современный либеральный буржуа. «Это же мораль рабского подчинения!»
Вовсе нет. Это - реалистическое, даже слишком реалистическое, и при этом объективное понимание реальности. Рабской моралью будет как раз критически отвергать то, чего (в данном случае - Канта) не понимаешь.
Разберём эту цитату подробно - дело того стоит, ибо вполне возможно, что «лишь один взгляд назад мне откроет в будущее глаза» (с).
Во-1-х, кто такой этот «властелин государства»? Властелином, сувереном Кант называет законодателя. Но, вновь, кто таков этот последний? Слово самому Канту: «Законодательная власть может принадлежать только объединенной воле народа». Вообще, «в каждом государстве существует три власти, т. е. всеобщим образом объединенная воля в трех лицах (trias politica): верховная власть (суверенитет) в лице законодателя, исполнительная власть в лице правителя (правящего согласно закону) и судебная власть (присуждающая каждому свое согласно закону) в лице судьи (potestas legislatoria, rectoria et iudiciaria), как бы три суждения в практическом силлогизме…» (с. 234)
Наш современник может с удивлением возразить: почему, если воля всеобщая, её выражают только отдельные «лица»? Как же так? Нет ли здесь какого-нибудь обмана, мистификации? Нет, обмана здесь нет. Всё довольно просто: всеобщее как всеобщее, чтобы существовать, должно находить какое-то единичное выражение, воплощение. То есть, по сути, находить своего представителя, в котором бы это всеобщее материализовалось. Хрестоматийный пример - выделение денег как товара товаров, высшего товара из общего океана товарной массы.
Другой пример: политическая воля миллионов всегда находит своё выражение в единичной личности - вождя племени, монарха, генерального секретаря Партии или же президента республики - конкретное название здесь не так важно, важен сам феномен: исторически всеобщая воля всегда проявлялась в реальности через единичного представителя. Это не «апология тоталитаризма». Это исторический факт, происходящий из внутренних потребностей человеческого общества - последнее всегда существует только как иерархическая структура. И если мы хотим оставаться людьми, мы желаем, чтоб эта структура работала и дальше. А миф о самоуправлении оставим для прекраснодушных мечтателей.
Но вернёмся к Канту. Далее, говорит он, эти три власти «также и подчинены друг другу (subordinatae) таким образом, что одна из них не может узурпировать функции другой, которой она помогает…» (с. 237)
Итак, властелин - это верховное воплощение всеобщей воли народа, источник законов государства. Властелин - не правитель: «Властитель народа (законодатель), следовательно, не может быть одновременно правителем, так как правитель подчиняется закону и связан им, следовательно, другим лицом - сувереном».
Для Канта самоочевидно также, что властелин-законодатель не может фабриковать законы произвольно. Иначе он превратился бы в деспота, что уничтожило бы гражданское общество (о котором только и толкует Кант), и означало бы возврат к до-правовому состоянию. Мы же рассуждаем как раз о праве.
Во-2-х, отсюда само собой разумеется, что властелин имеет «имеет в отношении подданных одни только права и никаких обязанностей, к которым можно было бы его принудить». Он - коллективная, всеобщая воля: вообще, все три власти «содержат в себе отношение общего главы (который с точки зрения законов свободы не может быть никем иным, кроме объединенного народа) к разрозненной массе народа как к подданному, т. е. отношение повелителя (imperans) к повинующемуся (subditus)…»
То есть, гражданин не может не повиноваться власти - иначе он вступает в противоречие с самим собой: эта власть - есть выражение его собственной воли. Это ЕГО СОБСТВЕННАЯ власть.
И Кант здесь не только следует «Общественному договору» Руссо. Человек ничего не теряет, будучи гражданином государства - наоборот, он только поднимается на более высокую ступень развития. Как говорит сам Кант: «нельзя утверждать, что государство или человек в государстве пожертвовал ради какой-то цели частью своей прирожденной внешней свободы; он совершенно оставил дикую, не основанную на законе свободу, для того чтобы вновь в полной мере обрести свою свободу вообще в основанной на законе зависимости, т. е. в правовом состоянии, потому что зависимость эта возникает из его собственной законодательствующей воли». (с. 236). Это «обретение свободы в основанной на законе зависимости» есть предварительная формулировка знаменитой гегелевской мысли - «Свобода есть осознанная необходимость». А от последней - прямая дорога к философии истории Карла Маркса. Так «консерватор» Кант оказывается предтечей «революционера» Маркса.
И стоит только понять характер власти как всеобщего - как само собой, с логической необходимостью приходит понимание, что властитель как всеобщая воля не может подчиняться воле единичной (даже особенной). Его права - это права народа как целого, как объединения. И обязанностей целое по отношению к своей части иметь не должно - иначе тогда всеобщая воля, народ как таковой, оказывается заложником воли частной. А это опять-таки, по Канту, деспотизм и уничтожение правового государства, возвращение человечества к уже пройденной ступени, к несознательному детству.
Но, в-3-х, что же делать, если законы, созданные властителем нарушаются правителем? Здесь, действительно, Кант стоит перед сложным вопросом. Решает он эту дилемму следующим образом: злоупотребления правительства возможны, но права сопротивляться этим злоупотреблениям у народа нет. Если бы такое право было бы официально, законодательно признано, то возникало бы противоречие: «верховное законодательство… не было бы верховным, а народ как подданный стал бы в одном и том же решении сувереном над тем, кому он повинуется; …и тогда оказывается, что народ хочет быть судьей в своем собственном деле». (с. 243).
Тут ещё надо учитывать один из базовых принципов немецкой классической философии (и, добавлю я, объективной реальности): предмет должен соответствовать своему понятию. Простой пример: мы называем другом того, кто соответствует понятию друга. Того, кто не соответствует, будет для нас кем угодно иным, но не другом.
Так вот - подданный перестаёт соответствовать своему понятию, перестаёт быть подданным, если оказывает «сопротивление». Своим актом несогласия, восстания он сам претендует на звание законодателя, верховного властелина. И тут только два пути - или восстание неуспешно (а это уже «практика как критерий истины», здесь и до Маркса недалеко!), и в итоге существующая власть и её законы сохраняют всю свою силу - тогда незадачливый бунтарь «по законам этой власти, т. е. с полным правом, был бы подвергнут наказанию, казнен или изгнан (на все четыре стороны)».
Или же - «если революция удалась и установлен новый строй, то неправомерность этого начинания и совершения революции не может освободить подданных от обязательности подчиниться в качестве добрых граждан новому порядку вещей, и они не могут уклониться от честного повиновения правительству, которое обладает теперь властью» (с. 245)
Необходимо заметить, что хотя в «Метафизике нравов» при упоминании властителя Кант всегда оговаривается, что это - монарх, немецкий философ вовсе не монархист. Он даже признаёт право восставшего народа на цареубийство. Правда, при одном условии - это должно быть именно убийство, а не официально обставленная казнь.
«Среди всех ужасов государственного переворота в результате восстания даже убийство монарха еще не самое худшее; ведь можно еще себе представить, что оно совершается народом из страха перед тем, что, если монарх останется жив, он может снова воспрянуть и заставить народ понести заслуженную кару; следовательно, такое убийство было бы решением не карательной справедливости, а одного лишь самосохранения. Казнь по форме - вот что приводит в содрогание душу человека, исполненную идей человеческого права, и это содрогание испытывают каждый раз, когда думают об этом, например о судьбе Карла I или Людовика XVI» (с.243, прим.)
Иными словами, расстрел большевиками царской семьи (ибо это было убийство-самосохранение с целью лишить идею реставрации монархии основания) оправдан даже с точки зрения Канта, которому совершать насилие не велел «категорический императив».
Подытожим: права на восстание подданные действительно не имеют.
Но, как видим, признание этого факта ещё не делает Канта ни «монархистом», ни «лоялистом», ни «конформистом». По выражению Георга Лукача, он лишь «с присущей великим мыслителям наивно циничной откровенностью» фиксирует фактическое положение дел в буржуазном обществе.
«Подумаешь, в буржуазном обществе! Да ваш Кант - исторически ограничен рамками общества буржуа!» - скажет какой-нибудь тоже-марксист.
Да, именно так - Кант ясно высказывает истины именно капиталистического общественного устройства - но ведь другого общества, современного нам, мы не знаем (а общества будущего мы знать не можем тем более) - поэтому эта «ограниченность» кёнигсбергского мыслителя есть и причина его трезво-циничного понимания статус-кво.
Как говорится: «Все бы так ограничены были!»
И, разумеется, «Метафизика нравов» - не «образец для подражания». Идеи должны непрерывно конкретизироваться. Кант - интеллектуальный базис, с которого начинает немецкая классическая философия в своих поисках истины. Но базис - лишь предпосылка развития, на нём оное не останавливается по определению. Так, например, в гегелевской «Философии права» идеи Канта были блестяще развиты и конкретизированы, формализму (который, в отличие от «лоялизма», за Кантом можно признать) приходит на смену историческая диалектика. Одного только фиксирования положения дел уже недостаточно - просто потому, что это положение меняется постоянно. От формалистики нужно было переходить к сути, реальному содержанию, наполняющему правовые формы - найти для небес правовых установлений твёрдую земную основу.
Диалектика общественной борьбы не была секретом и для Канта (достаточно вспомнить как он определял современную ему философию: Kampfplatz). Но всё же материально-производственную подоплёку этой борьбы из великих немцев первым описал только Гегель. За Гегелем, как известно, следовал Маркс… (умолчим здесь о Фейербахе, который в идейном плане следовал, скорее за французским материализмом, чем за своими великими соотечественниками).
Вообще говоря, история немецкой классической философии есть история человеческого разума, напряжённого ищущего истину. Поэтому эта философия, каждое слово которой есть голос человеческого разума, так неприятна всем тем, чей разум спит вечным сном. Но такой сон, как известно, рождает чудовищ.