Как мы помним, Маркс остановился в своё время перед противоречием в формулировке понятия класса. С одной стороны школа гегелевской диалектики не давала объяснить классы только через «экономические условия», с другой же - стремление к конкретности восставало против абстракции Herr-und-Knecht.
Излишне и говорить, что эпоха II Интернационала, властелинами теории которого были Каутский и Плеханов, несмотря на всю псевдо-диалектическую риторику, свела понятие классов к сугубо позитивистскому взгляду. Благо, предпосылок было для этого немало. Во-1-х, общий теоретический дух эпохи. Позитивизм есть закономерное мыслительное выражение века парового двигателя, железных дорог и невиданного доселе прорыва в «естественных науках». Во-2-х, и сам бородатый отец-основатель дал некоторые поводы к позитивистской трактовке своих работ. Взять, к примеру, знаменитый пассаж из его «Нищеты философии»: «Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, - они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница даёт вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница - общество с промышленным капиталистом».
Хотя далее в этой же работе встречается другое, более тонкое и не столь механистичное понимание общества, эта позитивистская сторона марксова дуализма была взята на знамя эпигонами II Интернационала и максимально ими гипертрофирована.
Ленин, неблагодарный (и совершенно оправданно неблагодарный) ученик тех самых Каутского и Плеханова, в 1919 году пришёл, более или менее осознанно, к пониманию дуализма в понимании классов и к необходимости разрешения досадного для марксистов противоречия. Опять же, подтолкнула к такой рефлексии Ленина сама объективная реальность: Октябрьская революция в России мало согласовалась с существовавшими тогда шаблонами. Старые догмы ничего не давали в уяснении происходящего, а новых пока не было.
И Ленин самостоятельно берётся за проблему. В статье «Великий почин» он даёт такую дефиницию классов: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства».
Оставим в стороне небольшое, но значимое методологическое различие между Марксом и Лениным: первый никогда не давал дефиниций, осознавая их неизбежную абстрактность («Любое определение есть отрицание», как говорил Спиноза). Но здесь не об этом речь.
Сложно не заметить абстракции в социологической схеме Ленина, её неистинности. Если вкратце, то суть её в следующем: «вождь пролетариата», несмотря на свою ненависть к идеализму, доходящую до идиосинкразии, остался сугубо в рамках Herr-und-Knecht dialektik, образец которой даёт Гегель в «Феноменологии Духа». Действительно, в ленинской схеме есть только два класса, враждебно противоречащих друг другу. Ни слова о переходных группах и слоях населения. Нет диалектического опосредования между этими "большими группами людей". Нет и речи о классах, находящихся в неантагонистических отношениях. А именно этот вопрос и имел для большевиков колоссальную важность, потому что был краеугольным камнем понимания ими собственной революции. И не случайно, на Х съезде Партии Ленин назвал «соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения» одним из условий «окончательного успеха» революции. (Другим условием, как мы помним, было разжигание революции в Европе). Но при этом Ленин открыто заявил: «интересы этих двух классов различны, мелкий земледелец не хочет того, чего хочет рабочий». Стало быть, это 2 разных класса, антагонистичные друг другу - и, кстати, система продразвёрстки буквально подтвердила слова о том, что один класс (рабочие) могут присваивать себе труд другого класса (крестьян) «благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства».
Итак, теория классов у Ленина выглядит как bellum omnia contra omnes, борьба всех против всех. Есть один революционный класс, призванный историей осуществить свою диктатуру - а все остальные классы образуют одну враждебную массу, с отдельными элементами которой можно заключать временные компромиссы - но только для того, чтобы вернее подвергнуть эту массу уничтожению и ассимиляции.
И очевидно, что враждебное (неизменно сознательное) противопоставление этого класса-мессии всем другим классам есть для Ленина (как, впрочем, и для Маркса) залог бытия этого класса как класса.
Марксово же противоречие, кроющееся в вопросе о происхождении сознания класса, Ленин разрешил для себя ещё в 1902 году работой «Что делать?». Марксистская партия есть выражение сознания пролетариата, и она несёт это сознание пролетариату, насаждает это сознание, и, более того, принуждает пролетариат действовать сообразно своему пролетарскому сознанию (которое, в свою очередь, должно вмещать понимание мессианского предназначения рабочего класса) в тех случаях, когда сам пролетариат оказывается не на высоте своей исторической роли.
Иными словами, Партия есть гарант соответствия пролетариата своему понятию. (Но вот кто выступит гарантом такого же соответствия самой Партии? Уж явно не пролетариат, ибо он сам ведом, он лишь тело, направляемое головой-Партией).
Но, действительно, откуда же берётся это сознание у самой Партии? Это явно не совокупность «наиболее сознательных» членов класса: во-1-х, костяк партийцев - непролетарский по происхождению, а, во-2-х, сумма частных сознаний никогда не равняется сознанию целого.
Вопрос этот никогда не исследовался Лениным, скорее всего, он никогда перед ним и не возникал: уже потому, что его понимание дела по видимости соответствовало реальности - пролетариат воспринял большевиков как своих. Но - это только по видимости. Историческое развитие революции - точнее, её неудачи в Европе заставили впервые хотя бы сформулировать проблему сознания как проблему. Лукач был первым, кто взялся за исследование вопроса.
Но сейчас мы не будем рассматривать его эпохальную «Историю и классовое сознание». Вне зависимости от выводов этой работы, современные левые не ушли дальше марксова (а, по сути, кантианского) дуализма «класса-в-себе» и «класса-для-себя», так и не поняв условий и, в целом, возможности снятия этого противоречия. Отсюда все эти нервные телодвижения последних лет с «независимыми профсоюзами», которые, якобы, должны послужить фундаментом для «левой партии и рабочего движения». Отсюда же все эти метания с «социальными инициативами», якобы, кого-то мобилизующими (остается, правда, непонятным - кого они мобилизуют, кроме самих участников, преследующих свой лично-индивидуальный интерес, да бескорыстно-фанатично примыкающих к ним левых). Из этого же непонимания, отсутствия понятия класса берут начало все пустопорожние споры (которым позавидовали бы средневековые схоласты) о наличии-отсутствии «рабочего класса».
На самом же деле, правильное понимание может быть достигнуто на путях конкретизации гегелевской диалектики Господина и Раба. Хитрость разума мировой истории, «List der Vernunft» состоит в том, что для решения исторически необходимых задач всегда находятся исполнители, зачастую даже не сознающие, что они делают. Как там у Маркса? «Они не сознают этого, но они делают это». Именно так! Если старый порядок теряет историческую необходимость - следовательно, разумное оправдание, то недействительными становятся права Господина этого порядка - и восставший Раб (который, кстати говоря, может быть - и исторически обычно оказывающийся - рабом совокупным, не привязанным к определённому классу) свергает его. Только для того, чтобы установить своё господство, соответствующее исторической необходимости. Эта диалектика даёт понимание всех затруднений, связанных с «рабоче-крестьянским» характером Октябрьской революции, с её объективным предназначением, о котором до сих пор спорят. Эта же диалектика объясняет отсутствие «рабочего движения» в стране и разрешает многие «антиномии» современного левацкого рассудка, которому, к сожалению, пока далеко до разума.