О любви
Пассажирка Муля Хайнер принесла хлопот семье больше, чем два взрослых пассажира (я и А.Ю.), ***надцать больших, средних и малых чемоданов.
Сумку Мули Хайнер велели купить тютенька в тютеньку, а то не пустят в салон. А.Ю. нашел такую, чтобы могла в самолете "самораскрываться".
Сертификат для Мули должен был быть подписан за пару дней до вылета, а вылет в воскресенье! И ветврач сказал, что бумаги придут экспресс почтой... в субботу. На наш адрес. А адрес переадресован давно! И куда что придет?!
Мы окопались у кабинета врача так, что бежать ему было некуда. И наша троица выглядела угрожающе или жалко очень. Ветврач сказал: "Это идет против правил, но я дал свой домашний адрес. Мой сын привезет вам бумагу. "
В голове колотилась мысль: а что если эта экспресс почта из Остина застрянет где-то? Ведь коронавирус. И беспорядки, затеянные группой из трёх букв в столице Техаса. Где гарантия, что грузовик с почтой не закидают камнями или еще каким оружием черного пролетариата?
По выражению наших лиц доктор понял, что ему не жить. Он волновался вместе с нами.
Мы все ждали бумагу для Мули, как ждут, когда голливудский спаситель мира увильнет от самой смертельной опасности.
И вот мы уже в самолете. С сертификатом. Со всеми прививками и бумагами.
Самолет взлетает.
"Ей страшно!" - говорит А.Ю. Её надо взять на руки.
Стюардесса думает иначе. Она просит положить "уголок живой природы" на пол. Мы злобно шипим, но подчиняемся приказу.
Зато во время ужина каждый не сговариваясь отдает чадушку самый вкусный кусочек. Сиротинушка, обалдевшая и от увиденного, и от унюханного, трескает турецкую курицу.
В салоне делают "ночь".
Я, успокоенная белым шумом, поборов мысли о бедной Муле, которой так и не разрешили спать на моей материнской груди, засыпаю.
И вдруг подскакиваю от копошения А.Ю.
И от скверного запаха от Мулиной сумки.
Муля, не выдержав разлуки с нами и турецкой курицы, обделалась по самые уши. Она так напугана и потрясена своим поступком, что висит в руках А.Ю., как тряпичная кукла. В кромешной тьме я не вижу, но ощущаю весь ужас её состояния.
И я хватаю её, прижимаю к себе все её испачканное тельце, накрываю её своим одеялом так, чтобы ни одна стюардесса не увидела её и чувствую, как этот маленький беспомощный комочек изо всех своих сил старается спрятаться, "залечь на дно" и не отсвечивать. Я слышу, как стучит это маленькое, такое преданное сердечко и... как мы с Мулей вместе "благоухаем" собачьими какашками. Обе-две.
Потом нашлись салфетки, пеленки, другое одеяло и все-все-все, чтобы позор наш никто не унюхал. Потом...
Но именно тот момент, когда она, грязная, вонючая собачонка, вжималась в меня всем своим тельцем и когда я ни на минуту не засомневалась прижать к себе это по уши обделавшееся существо, запомнится мне на всю жизнь.
Любовь. Такая она и есть. Во всей своей первозданной красоте.