Дом для себя. Часть 1
Негоже жечь бензин понапрасну тратить топливо кофе на чистку орехов: они никуда не убегут, а качество и заряд позитива и бодрости вдохновения улетучиться может в любой момент. Надо пользоваться им, моментом, и постараться перенести на электронный лист все то, что толпиться у выхода и ждет моей отмашки, все те мысли, которые кружатся в хороводе последние несколько дней. Осталось всего два дня - свободного плавания, а дальше снова начнутся завтраки-обеды, ощущение подчиненности и уже ощутимо нависшая над головой туча необходимость куда-то двигаться. Помня турецкий опыт, всякий раз, когда мне становилось невмоготу находиться где-либо дольше, если я вовремя не делала первый шаг, мне красноречиво заявляли о необходимости освободить помещение в лоб, а услышать это прямым текстом от папы я хоть и готова, но не очень хочу, хотя, конечно, понимаю. что вечно я здесь болтаться не могу: пора знать честь и свое место в этом мире доме.
Но вернусь к заполненному под завязку баку (так щедро залили, что даже не поместилось), поэтому мысли скачут, сердце бьется, и планирую бессонную ночь, чтобы сломать опровергнуть все выше изложенные симптомы, одним из которых была сонливость, и остаться громко в тишине стучащей по клавишам ноута ночной пчелкой, изображая из себя режиссера из известного поколению за 30 и 40 мультика про Кино, кино... Кино, кстати, я так и не посмотрела, потому что обладаю дурацкой привычкой заполнять выходные дни, когда сама судьба велит расслабляться и наслаждаться одиночеством, разными мелкими делами-заботами, ко мне никакого отношения не имеющими, или придумывать оные для удовлетворения сиюминутных капризов, однако, времени на них тратится отнюдь не секунды. Сначала торт испекла, который не знаю кому теперь сбагрить и который совсем не удовлетворил меня ни вкусом ни видом (хотя от примитивного рецепта многого и не ожидалось), потом лепешки, которые оказались совсем никакими, то на рынок тащиться приспичило не знаю зачем: но ведь надо. И когда все осталось в недалеком прошлом, когда даже дверь более-менее приобрела первоначальный оттенок, и белье выстирано и сушится, и даже одно название сливовый ликер еще вчера перелит в красивый графин, пора браться за ум ноутбук и заниматься тем, что хотя бы кому-то нравится. Но судя по комментариям, эти кто-то пишут гораздо лучше меня, поэтому вопрос о том, почему они продолжают читать мои каракули буковки, становится все более и более актуальным. Разве что такие длинные предложения не у всех получаются, но вот по клавишам я, точнее мои пальцы, уже почти летают, особенно когда стараются поспеть за разбегающимися мыслишками.
На самом деле кофе чуток вернуло меня в плюс в плане настроения, поэтому нужно закончить те посты, которые в нем нуждаются, иначе ничего не получится. А раз Турция так и осталась с приоткрытой калиткой, нужно успеть написать про это место. Посему, перепрыгивая через уже напечатанные несколько абзацев, продолжаю…
* * *
Почему-то была уверена, что одна останусь уже завтра: все дни и числа перемешались. и долгожданное десятое сентября прилипло в моей голове к понедельнику. Но не тут -то было: придется еще один денек потерпеть, поэтому сегодня было решено немного подзаправиться. И не зря. В обед могло быть все намного хуже, а так я будто подстелила себе матрасик, чтобы не больно было падать.
Папа у меня по выходным балуется вином: пока еще ни одного не пропустил. Исходя из этого я планирую обед: чтобы сочеталось хотя бы приблизительно, потому что в будние дни особого значения не имеет, что будет в тарелке, а вот к вину он предпочитает мясо, а я стараюсь хотя бы капельку подстроиться. Сегодня не было исключением: запеченная картошка (я знаю, что он любит) с соусом и пицца, ну и овощи - это обязательный пункт программы. Правда, с пиццей накосячила, потому что была уверена, что сыр остался обычный полутвердый, который нормально плавится (специальный для пиццы я не покупаю), а он оказался творожный, что я обнаружила непосредственно перед тем, как его натереть. Так что назовем это недопиццей.
Обед у нас обычно в час, хотя бывает (у папы) и раньше, и именно к этому времени я стараюсь быть готова. Вчера задержалась, потому что долго катались по разным местам, а мультиварка неожиданно решила готовить плов не сорок минут, как я думала, а час. А сегодня прямо все точно рассчитала. Ровно в час, видя, что папа чем-то занят, сказала, что уже накрываю, и себе уже все собрала, на что услышала: через пятнадцать минут. Блин. Пицца и печеный картофель через пятнадцать минут будут уже совсем не те. Тихо психанула и села обедать в гордом одиночестве. Удивилась, что и вино еще не в холодильнике, куда оно обычно ставится перед употреблением, но штопор и бокал на стол принесла.
Про себя думала, что вот сейчас скажу, что я думаю: что нельзя более красноречиво продемонстрировать НЕуваженение повару/тому, кто приготовил обед, чем есть остывшую еду (А так делал неоднократно, и каждый раз это меня ужасно злило), потерявшую товарный вид и вкус. Он вполне мог сделать перерыв или сказать заранее, что будет есть позже. А я спешила, потому что обычно бывает наоборот: он чуть ли не в полдень садится за стол и начинает каждый пять минут спрашивать, долго ли еще. Такое чувство, что он это специально делает, показывая каждый раз, что я никогда не смогу ему угодить: то слишком рано, то слишком поздно.
Как только я закончила свою скромную быструю трапезу, пришел папа, которому я выложила погрустневшую картошку и недопиццу. Про неуважение ничего не сказала, но поведение было довольно показательным. Думаю, он догадался. Вино сегодня не появилось. Я недовольно сказала, что можно было бы говорить, если привычки и традиции вдруг меняются, потому что от этого иногда зависит меню, на что он отреагировал в свойственной ему манере, что-то пробубнив нечленораздельное.
Пожелав приятного аппетита, я удалилась в свои покои, а папа, как и я до этого, трапезничал в одиночестве.
Без кофе все могло пройти гораздо интенсивнее, а так, выложив все (после чашки я часто разговариваю сама с собой или с тем, что вокруг: в Увите общалась с деревьями и травой, здесь - с кухонной стенкой), поэтому основной поток недовольства был обращен в обратную от папы сторону, и к моменту его появления я уже немного выдохлась, решив воспользоваться соответствующим настроением для написания комментаторского поста про. Похоже, турецкое послесловие так и не будет напечатано. Но я продолжаю надеяться...
Итак, раз уж положение мое здесь примерно то же, что и в чужих турецких домах, пройдусь-ка я по папиному третьему и, надеюсь, последнему, убежищу, в котором я обитаю впервые. Четыре года назад, когда я была в УЛ последний раз, здесь были только кирпичные стены и крыша, а сейчас он уже год как обитаем и обжит.
Одна из старейших центральных улиц города, основанного в 1794-м году (прочитала на какой-то памятной табличке намедни), по которой я ходила с бабушкой на субботний базар и в центральный универмаг, в котором ныне обитают такие известные сети, как магнит и днс и еще несколько миниатюрных магазинов вместе с таким же по размеру кафе, пристроенных внизу, вместо удобной, широкой лестницы, по которой мне так нравилось бегать вверх-вниз. Улице, на которой я обрывала ягоды шелковицы и вишни, в зависимости от сезона, а сейчас продолжаю собирать сливу, на которой, напротив бабушкиного дома росло огромное (представьте, каким оно должно было казаться маленькой девочке) ореховое дерево, то самое памятное, с которого на меня когда-то упала гусеница. Дерево это росло у того же дома, где сейчас живет моя тетя с мужем, правда хатка обшита гипроком и теперь уже не светится побелкой, а темнеет чем-то коричневым. (Приношу извинения любителям русской словесности за многократное использование слова который).
На месте папиного дома когда-то стоял дом, построенный дедом из того, что он смог достать подешевке или даром: широкие кирпичи, деревянные рамы с голубыми ставнями, которые мне так нравилось открывать вечером и закрывать утром, с колодцем, который в случае отсутствия водопроводной воды открывался и плескался ледяной жижой, куда мне так страшно и любопытно одновременно было заглядывать, и огромным деревом черешни, росшим прямо посреди двора и уходящим ветками куда-то в поднебесье. Еще во дворе была тахта, занавешенная какой-то тряпкой, на которой дедушка (в моем далеком детстве) иногда спал летом, сколоченная из тонких досочек калитка на птичий двор, за которым был огород с высоченными кустами малины и огуречной теплицей. Рядом с курятником был уличный туалет, которым пользовались все до последнего времени (унитаз появился уже после смерти дедушки, когда бабушке стало тяжело выходить на улицу), и летний душ, в котором мне нравилось купаться летом.
А еще был погреб, в котором всегда было интересно изучать содержимое покрытых паутиной многочисленных банок и догадываться, что и когда бабушка туда положила. А над погребом, роняя свои румяные, покрытые веснушками плоды, нависало абрикосовое дерево, жердела, как ее все называли. В центре обихоженного курами участка (когда-то, одно время, в дальнем углу даже были свиньи, но совсем не долго) была дедушкина столярная мастерская, больше похожая на сарай.
В этом дворе с заросшей виноградом "крышей" я провела много летних месяцев: сначала с сестрой, а потом и одна, варя куклам и попавшим под руку взрослым компоты из малины в игрушечных кастрюлях, вырезая бумажных кукол с дочкой папиного тогдашнего друга, а чуть позже раскрашивая бесчисленные раскраски с белоснежками и гномами, помогая бабушке мести двор и отгонять мух от вареников с вишней, разложенных на клеенчатом столе, с аппетитом завтракая салатом и жареными карасями, когда дедушка, вернувшийся с рыбалки, уже обедал, и вдыхая ни с чем не сравнимый малиновый аромат только что сваренного и поставленного в таз с холодной водой для остывания компота. Сколько было устроено здесь застолий по случаю и без! То нас, внучек, встречали, то провожали, то просто так, потому что ни у кого из нашей семьи день рождения не случился летом: потом уже появился Н, когда не стало дедушки, и дом, в ожидании ухода последней хранительницы, погрузился в тихую дрему. Беззаботное детство, воспоминания о котором всегда будут сопровождаться яркими пятнами жердел и солнечными зайчиками на тротуарной, состоящей из девяти квадратиков, плитке, тенями колышащихся на ветру виноградных листьев и малиново-вишневым ароматом остывающего на колодце компота в большой алюминиевой кастрюле.
Сейчас все иначе. Не только здесь, во дворе под знакомым с детства номером, но и на всей улице: двадцать, тридцать лет не могут пролететь бесследно. Вместо беленых хаток и кое-где сохранившихся деревянных избушек почти везде кирпичные дома разного возраста, вместо разлапистых орешников, которых осталось один-два дерева на всю улицу, и окрашивающих пространство под собой в непонятный, с фиолетовым оттенком цвет, шелковиц, все больше туй и небольших кустарников, все больше цветочных грядок или просто зеленых газонов перед заборами. Да и заборы поменялись: раньше почти через все узорчато-решетчатые заборы можно было увидеть очертания домов и представить, как выглядит двор, теперь же почти все ограды глухие и нужно очень высоко прыгнуть, чтобы хотя бы мельком взглянуть на содержимое. Вместо вьющегося винограда все больше дворов закрывают прозрачные и не очень пластиковые и металлические крыши, позволяющие пройти путь от машины до крыльца не намокнув, все меньше охраняющих дома посаженных на цепь собак, что хорошо, оглашающих лаем каждого прохожего. Все больше пластика и металла, все меньше зелени и фруктовых деревьев. Все больше улица становится похожей на городскую, и ничто уже не в силах остановить этот процесс: у людей все меньше времени, чтобы ухаживать за садом, и все больше денег, чтобы покупать товары в магазинах.
Перед чьим-то домом и вовсе сад камней.
Соседская ретро-дискотека закончилась, и сразу стало как-то слишком тихо. Прелесть жизни в городе, а не вдали от цивилизации - постоянный шум: проезжают мимо машины, паркуются соседи, заводя не всегда тихий мотор, отъезжают, загребая колесами гравий. Кто-то открывает давно не смазанные ворота или скрипит щеколдой железной калитки. Кто-то слушает музыку, кто-то громко разговариват, кто-то работает в саду или во дворе: пилит ветки деревьев, косит траву, что-то чинит, стуча молотком - да мало ли дел найдется у живущего не в квартире человека! Или кто-то шагает по улице и ведет телефонные разговор, ничуть не смущаясь жильцов и не стесняясь выражений. А по вечерам из раскрытых окон (сейчас, кстати, это больше редкость, потому что у всех почти установлены кондиционеры, а с ними окна наглухо закрываются) доносятся голоса телеведущих или актеров мыльных опер. А когда все возвращаются из школ и детских садов, доносятся детские голоса из тех счастливых и не очень домов, где живут большие семьи. Помню, в детстве, не нужно было смотреть на часы, чтобы знать, что пора домой: чуть ли не из каждого дома доносились известные всем и каждому сначала мелодии про спящих в пруду рыбок, а потом грозное начало программы Время, потому что первый канал был у всех.
Сейчас многое изменилось: Время уже мало кто смотрит, потому что нет нужды: новости показывают сто раз в день по всем каналам, а большинство читает их в телефоне, на лавочках в вечерней прохладе мало кто сидит, щелкая семечки и сплетничая, вспоминая былые времена: то ли поменялись поколения и мало уже осталось стариков, у которых вечера свободны от дневных забот (взрослые на работе или готовят ужин, или проверяют домашнее задание у детей), то ли просто время такое, что и стар и млад предпочитает проводить время за оградой: свой дом - своя крепость, куда посторонним вход воспрещен.
Вот и папа не исключение. Стена в два кирпича вместо тонкого листа железа, глухой забор выше меня, такая же калитка, на ночь запираемая на щеколду, и отсутствие фруктовых деревьев на улице. Раньше у бабушки росли сливы и вишня, много цветов и не помню что еще. Сейчас - одно одинокое яблоневое деревце и вечнозеленые туи, папина любовь. Сколько помню себя, всегда он говорил, что у него ничего не растет, так что грозился после смерти бабушки залить все бетоном и забот не знать, но кровь, взрощенная в окружении плодящей растительности, не оставляет, поэтому не все так страшно, как могло бы быть. Цветов нет, это факт, но вот зеленый цвет все-таки превалирует над серым, и папа прячется в крепости, которую построил для себя Но заметила, что он нет-нет, да и выйдет за калитку вечерком, и присоединится к гуляющему соседу, потому то лавочки у папиного дома нет. Это означает, что он, во-первых, постепенно переходит из стадии зрелого мужчины в стадию "старики", хотя мне его, как и всех его ровесников, так называть очень трудно, потому что его годы прибавляются вместе с моими (жаль, что про ум я сказать не могу того же), так что и я уже давно не девочка, хотя рядом с ним именно ею себя и ощущаю большую часть времени. Когда же я подойду к дому?! А во-вторых, таким путем, мне кажется, он хочет как бы перенять традиции своих родителей, прежних поколений. Он раньше любил говорить о преемственности поколений (и цитировать веды), так что в этом маленьком явлении он вполне может ее проследить и своим примером не дать умереть. Что касается меня, то помня своих бабушку и дедушку, вечером сидящих на лавочке и провожающих взглядом каждого прохожего (тротуар на другой стороне, но все равно видно, кто идет), я всегда радуюсь такому времяпровождению старшего поколения: вид стариков в платочках и с палочками, болтающих, грызущих семечки и смеющихся над прежними своими похождениями, умиляет и согревает сердце, заставляет улыбаться. Именно такие посиделки позволяли им, бабушкам и дедушкам, быть в курсе всех событий на улице, знать последние новости о тех, кто живет по соседству.
Но заглянем, наконец, за калитку... дома, которого больше нет, но на месте которого совсем иная постройка. Папа - архитектор, инженер, строитель. Всю свою жизнь он строил: ЛАЭС, дома, коттеджи, заправки - все равно, что. Он до сих пор консультирует (он ничего не рассказывает, но приходили люди, задавали вопросы, организовывали звонки) по строительным проектам, до сих пор в его услугах нуждаются. Человек с такими знаниями и таким опытом, первоклассный специалист везде будет востребован, потому что в любом месте земного шара что-то строят, будь то жилые дома или промышленные объекты. В строительный бум у него не было отбоя от заказов и заказчиков, и когда-то он мог рассказать почти про каждый дом в городе. Сейчас такие поездки остались в прошлом, так что утверждать не стану.
Заглянем за калитку и... не увидим больше ни виноградных лоз, которые летом и ранней осенью создавали тень во дворе, ни помидоров, занимающих грядку между двумя соседствующими дворами: такое здесь (было) не редкость: два дома, две семьи десятилетиями занимали один и тот же дом, и соседство постепенно перерастало в дружбу, поэтому не было абсолютно никакого смысла возводить заборы: всегда можно, не скрипя понапрасну тяжелой калиткой, забежать к соседке за неожиданно закончившимся молоком, так нужным для вкусного пирога, или угостить чудом оказавшимися в избытке по случаю недавнего праздника конфетами (забавно, но мне кажется, местные жители питают какую-то детскую неискоренимая десятками лет любовь к конфетам в ярких фантиках, делая вполне определенный выбор, отовариваясь по субботам (и не только) на базаре: сушки, простое печенье или пряники и обязательно конфеты, которые покупаются не по сто граммов, а килограммами - чтобы угощать не только членов своей семьи, но и всех пришедших на чай знакомых и/или их детей.) Обычно два двора связывала или разделяла длинная грядка или клумба, виноградные шпалеры и деревянная калитка, чтобы не выпускать собак. Сохранились еще участки, где и такого разделителя нет, как, например, у тети: от ее дома до стены соседнего всего пара метров расстояния и можно переговариваться, не выходя из дома, через открытые окна. Хорошо, если соседи в хороших отношениях, а если нет? Тогда начинают возводить дополнительные стены.
Заглянув, не далеко продвинулась. Теперь вместо дорожки к соседям - ровный, во всю длину участка забор из деревянных досок (за молоком уже так просто не забежишь), а вместо помидоров, цветов и винограда из земли торчат декоративные кустарники и только в самом конце, напротив крыльца, притаились три огурчика, которые радуют меня и тех, кто нынче в отъезде, хрустящими зелеными товарищами: хотя бы в сентябре мне улыбнулась удача и вместе с ней настоящие вкусные огурцы!
Папа снес старый дедушкин дом и перекроил участок на свой вкус, но погреб, хоть видоизмененный, занимает то же место - прямо напротив калитки. Если раньше он был почти двухэтажный: с надземной, где хранилась сушка и разные хозяйственные мелочи, и подземной, непосредственно, погребом для хранения банок, частями, то сейчас, открывая дверь, ты сразу попадаешь на лестницу вниз, в самое чрево. Там по периметру тянутся полки с банками и картонными коробками, с бутылками и орехами. Когда я приехала, большая часть банок была пуста, сейчас воцарилось почти равновесие, потому что две недели почти каждый день я что-то закручивала, побив личный рекорд зимнего заготавливания: и варенье, и компоты и даже острый соус. Я не большая любительница данного способа сохранения фруктов: слишком много сахара убивает всю пользу на корню, но жалость к пропадающим красавцам была сильнее, а технические возможности довольно скромные. Была бы сушилка или хотя бы специальные противни для сушки, была бы соковыжималка, развернулась бы шире, снабдив папу и пастилой и изюмом, но он грозит даже на один пролет в погреб лениться спускаться, а для кого еще стараться?
Наряду с банками в погребе хранятся запасы вина и несколько бутылок крепких напитков, в том числе самодельная вишневая наливка, которая мне очень понравилась. К сожалению, мой сливовый ликер оказался совсем не таким вкусным, как ожидалось. И почему я не догадалась повторить и сделать по-другому? И почему я не сделала яблочный уксус, который вполне мог уже настояться? Папа отговорил... Ну и все: больше там почти ничего заслуживающего внимание нет. А внимание заслуживает второй этаж, вход на который прячется сбоку, а ведет дверь не куда-нибудь, а на голубятню...
Вот это меня удивило: папа и голуби? Пересмотрел что ли всем известный фильм, который так любят включать "для развлечения" в туристических автобусах? Он ведь совсем не романтик, а голуби для меня (только для меня?) связаны именно с такими личностями. А когда-то папа говорил про подзорную трубу на втором этаже, чтобы в ясную погоду смотреть на Эльбрус, который вроде как должен быть виден. Но голуби! Так или иначе, устройство голубятни идет полным ходом: это сейчас основное занятие для папы, который проводит там несколько часов в день, что-то прибивая, сверля и отпиливая. И готовит старую плитку к новой жизни... в голубятне, так что у птиц будет не абы что, а покои премиум-класса. Так что второй этаж, хоть и не совсем у погреба, но есть, и смотреть на предполагаемую вершину можно уже сейчас, хоть и без трубы. И видеть крыши, в основном, одноэтажных домов, что тоже не так уж и плохо. У папы, как и все, что он строит, мощно, надежно и весомо, и голубятня с погребом не исключение - из красного кирпича, со стеклоблоками для проникновения света (за это ему большое спасибо, потому что в том старом варианте эти блоки мне ужасно нравились и, я помню, очень хотела их когда-нибудь использовать в собственном доме, которого никогда не будет.) И эта деталь также демонстрирует преемственность поколений.
Где-то там должны быть горы…
Двор выложен плиткой и укрыт непрозрачной крышей, чтобы оставаться сухим, выходя из машины, которая днюет и ночует под окнами, между забором и выпирающим крыльцом, примерно в том же месте, где было оное у старого дома. Теперь двор строг и неприступен: слева забор, справа - дом, впереди - голубятня со смотрящими вдаль окнами.
А дальше, за погребом-голубятней уже нет ни огороженного забором птичьего двора, ни абрикосового дерева, ни летнего душа. Дальше нет дедушкиного сарая-плотницкой и нет калитки в огород, как и самого огорода, дальше почти такой же строгий, как папа и его дома, участок земли в несколько соток. Но об этом в следующей части, потому то получается слишком длинно.
(Продолжение здесь)