(no subject)
Все чаще вспоминаю пятьдесят второй год. Мне было двенадцать, и я училась в пятом классе. Год, который старалась забыть. Ноябрь. Декабрь.
В школу идёшь в глухой темноте, приходишь около двух- уже сумерки. Шесть уроков.
Домашние задания я делала прорву времени. Во- первых, учителя требовали, чтобы, отвечая, ты не упустил ни одного абзаца текста в учебниках- я заучивала их порядок и докладывала себе вслух. А во- вторых...
Проклятые арифметические длинные примеры. Складываешь, открываешь скобки, делишь, вычитаешь- ответ не сходится. Снова и снова. Задачи тоже часто не получаются.
За стеной нашей с сестрой комнаты играет на скрипке наш сосед по квартире, математик, дядя Толя Мышкис. Преодолев стеснение иду к нему. Вскоре он попросил родителей, чтобы я его не беспокоила. Бесконечная глажка школьной формы, подшивание чистых воротничков, постоянный страх, чтобы во время ответов у доски из- под платья не высунулись тёплые байковые шаровары.
Иногда по вечерам мы с мамой рисовали. Мама училась рисовать ещё в детстве, в Тифлисе, а потом в студии в Москве. Эти вечера, пожалуй, самое радостное воспоминание- я с изумлением смотрела на то, что у меня получалось. Мама тоже удивлялась. Мы рисовали Ригу, мама, конечно, Старую Ригу с пряничными домиками. А я ту, где мы жили, её доходные дома и магазины. Серое небо и отражения в асфальте и булыжниках. Чёрной акварелью. Я тогда не видела цвета- вообще.
Как- то рисовали дуэль Печорина с Грушницким. Мама нарисовала сцену: они напротив друг друга на скале. А я, если правильно помню, одного Печорина после выстрела, в нескольких шагах от обрыва, поражённого тем, что Грушницкого уже нет.
Мама лишилась в это время работы в театре в результате доносов, да ведь это был пятьдесят второй год- избавлялись от "космополитов". Ей было очень тяжело. Мама любила свою режиссерскую работу, театр, была удачлива и талантлива. Она была открытый, искренний человек со счастливым лёгким характером.
И она впервые столкнулась с настоящей подлостью. По фотографиям видно, в какой мама была депрессии. Она очень внешне изменилась.
Когда наступал вечер , мама занималась английским, она его не знала, в отличие от французского. Бумажки с английскими словами были повсюду. Также как и тетрадки с бесконечными подсчетами расходов, папа считал, что это необходимо.
Иногда появлялся Бернгард Райх, австрийский режиссёр, увлекшийся коммунизмом и осевший в Москве в тридцатых, друг Брехта и Вальтера Беньямина.
Райх, как и его жена Анна Лацис, освободились совсем недавно из лагерей и получили распоряжение жить подальше от столиц. С мамой они были знакомы ещё в Москве, в ГИТИСЕ, где Райх что- то преподавал до ареста, а мама была в аспирантуре, её руководителем был В. Г. Сахновский, мхатовский режиссёр. Райх приезжал с рюкзаком за покупками в Ригу. Носил "немецкую шапку", как я её называла: каскетку с пристегивающимися наушниками. Жили они в Валмиере, довольно далеко от Риги. Анна работала режиссёром в местном театре, Райх был безработным.
Тогда маме становилось легче, они говорили о театре. Я слушала. Бывало смешно из- за сильного немецкого акцента Райха. Говоря о Чехове, например, он всегда говорил " Вишневый зад". Однажды рассказал, как следователь ставил ножку стула ему на ногу и садился на стул, чтобы Райх подписал обвинения.
Тусклый желтоватый ноябрьский свет из окна освещал сидящую маму и тощего остроносого Райха, он ходил по гостиной и жестикулируя, говорил, говорил...
А папа совсем недавно демобилизовался из армии. Он был специалистом по баллистике, закончившим Академию Жуковского,там же защитившим кандидатскую. Был переведён преподавать в Ригу, в военное училище. Кто- то предупредил его, что на него написан донос, и посоветовал немедленно уйти из армии. Папа так и поступил. Он начал работать в институте Академии наук ЛССР и осваивал новую гражданскую научную специальность.
В прошлом году мне позвонил близкий знакомый- историк. Он разбирает архивы советского времени в Риге.
Там нашёлся документ о готовящемся деле антисоветской группы, куда входят Айнбиндер, Кунин и Таксар - то-есть папа и его тогдашние друзья- физики, как и он. Делу не успели дать ход, к счастью.
Я не помню, когда появилось в газетах "дело врачей" кажется, тоже тогда же, поздней осенью. Я газеты всегда читала. Девочки перед уроками на улице собирались группами и обсуждали. Было такое, нездоровое, болезненное волнение. Что из этого могло получиться,стало понятно потом.
Каким- то образом эта осень- зима для меня с годами превратилась в картинку серо- коричневой дождливой Риги, стала воплощением тоскливой безнадежности и безвыходности. На всю жизнь.
В школу идёшь в глухой темноте, приходишь около двух- уже сумерки. Шесть уроков.
Домашние задания я делала прорву времени. Во- первых, учителя требовали, чтобы, отвечая, ты не упустил ни одного абзаца текста в учебниках- я заучивала их порядок и докладывала себе вслух. А во- вторых...
Проклятые арифметические длинные примеры. Складываешь, открываешь скобки, делишь, вычитаешь- ответ не сходится. Снова и снова. Задачи тоже часто не получаются.
За стеной нашей с сестрой комнаты играет на скрипке наш сосед по квартире, математик, дядя Толя Мышкис. Преодолев стеснение иду к нему. Вскоре он попросил родителей, чтобы я его не беспокоила. Бесконечная глажка школьной формы, подшивание чистых воротничков, постоянный страх, чтобы во время ответов у доски из- под платья не высунулись тёплые байковые шаровары.
Иногда по вечерам мы с мамой рисовали. Мама училась рисовать ещё в детстве, в Тифлисе, а потом в студии в Москве. Эти вечера, пожалуй, самое радостное воспоминание- я с изумлением смотрела на то, что у меня получалось. Мама тоже удивлялась. Мы рисовали Ригу, мама, конечно, Старую Ригу с пряничными домиками. А я ту, где мы жили, её доходные дома и магазины. Серое небо и отражения в асфальте и булыжниках. Чёрной акварелью. Я тогда не видела цвета- вообще.
Как- то рисовали дуэль Печорина с Грушницким. Мама нарисовала сцену: они напротив друг друга на скале. А я, если правильно помню, одного Печорина после выстрела, в нескольких шагах от обрыва, поражённого тем, что Грушницкого уже нет.
Мама лишилась в это время работы в театре в результате доносов, да ведь это был пятьдесят второй год- избавлялись от "космополитов". Ей было очень тяжело. Мама любила свою режиссерскую работу, театр, была удачлива и талантлива. Она была открытый, искренний человек со счастливым лёгким характером.
И она впервые столкнулась с настоящей подлостью. По фотографиям видно, в какой мама была депрессии. Она очень внешне изменилась.
Когда наступал вечер , мама занималась английским, она его не знала, в отличие от французского. Бумажки с английскими словами были повсюду. Также как и тетрадки с бесконечными подсчетами расходов, папа считал, что это необходимо.
Иногда появлялся Бернгард Райх, австрийский режиссёр, увлекшийся коммунизмом и осевший в Москве в тридцатых, друг Брехта и Вальтера Беньямина.
Райх, как и его жена Анна Лацис, освободились совсем недавно из лагерей и получили распоряжение жить подальше от столиц. С мамой они были знакомы ещё в Москве, в ГИТИСЕ, где Райх что- то преподавал до ареста, а мама была в аспирантуре, её руководителем был В. Г. Сахновский, мхатовский режиссёр. Райх приезжал с рюкзаком за покупками в Ригу. Носил "немецкую шапку", как я её называла: каскетку с пристегивающимися наушниками. Жили они в Валмиере, довольно далеко от Риги. Анна работала режиссёром в местном театре, Райх был безработным.
Тогда маме становилось легче, они говорили о театре. Я слушала. Бывало смешно из- за сильного немецкого акцента Райха. Говоря о Чехове, например, он всегда говорил " Вишневый зад". Однажды рассказал, как следователь ставил ножку стула ему на ногу и садился на стул, чтобы Райх подписал обвинения.
Тусклый желтоватый ноябрьский свет из окна освещал сидящую маму и тощего остроносого Райха, он ходил по гостиной и жестикулируя, говорил, говорил...
А папа совсем недавно демобилизовался из армии. Он был специалистом по баллистике, закончившим Академию Жуковского,там же защитившим кандидатскую. Был переведён преподавать в Ригу, в военное училище. Кто- то предупредил его, что на него написан донос, и посоветовал немедленно уйти из армии. Папа так и поступил. Он начал работать в институте Академии наук ЛССР и осваивал новую гражданскую научную специальность.
В прошлом году мне позвонил близкий знакомый- историк. Он разбирает архивы советского времени в Риге.
Там нашёлся документ о готовящемся деле антисоветской группы, куда входят Айнбиндер, Кунин и Таксар - то-есть папа и его тогдашние друзья- физики, как и он. Делу не успели дать ход, к счастью.
Я не помню, когда появилось в газетах "дело врачей" кажется, тоже тогда же, поздней осенью. Я газеты всегда читала. Девочки перед уроками на улице собирались группами и обсуждали. Было такое, нездоровое, болезненное волнение. Что из этого могло получиться,стало понятно потом.
Каким- то образом эта осень- зима для меня с годами превратилась в картинку серо- коричневой дождливой Риги, стала воплощением тоскливой безнадежности и безвыходности. На всю жизнь.