Несостоявшаяся маскулинность (окончание)
Оригинал взят у accion_positiva в Пусечки или "Несостоявшаяся маскулинность" (окончание)
2. «Несправедливо обиженные»: «сами не знают, а мне указывают…»
Важнейшим обстоятельством, благодаря которому может успешно осуществиться сценарий «подлинной маскулинности», является внешнее признание. Не получая позитивных оценок - как неформального одобрения, так и официального признания заслуг в лице материального либо символического вознаграждения, мужчина часто испытывает сильную неуверенность в себе, которая может породить как комплекс неполноценности, так и ощущение, что с ним обходятся несправедливо. Источником этой ситуации могут быть просто коммуникационные проблемы, неумение строить отношения со своими социальными сетями. В итоге человек теряет доверие к окружающим и занимает пассивную, даже оборонительную позицию.
В сфере поведения на рынке труда для таких мужчин характерны два альтернативных паттерна. Первый из них подразумевает длительное пребывание на одном месте работы, даже если оно не очень нравится и плохо оплачивается. За этим стоит не столько отсутствие других возможностей, сколько неуверенность, боязнь попасть в еще худшую ситуацию: «я не понимаю, зачем я должен получать полторы (тысячи - И.Т.) и ждать: дотянет - не дотянет до двух. Когда вполне официально меня приглашали, говорили - на три-четыре. Но я привык к заводу...» (1-63-1). Процитированный респондент, квалифицированный 44-х-летний слесарь, ссылается на свою привязанность к заводу, не позволяющую ему перейти на более высокооплачиваемую работу. Но в следующем интервью, более откровенном, признается, что на предприятии его не ценят: «Но кто это оценит? Кто оценит здесь у нас?.. Он подходит, говорит: «Тебе что, больше заплатят что ли, если ты здесь работаешь?». Если он перекуривает, а я не курю, подходят ко мне. Мне же больше не платят», да и сама работа малоинтересна: «карьера по работе - какая тут карьера? Чистильщик. С утра до вечера чисть» (1-63-2). Нежелание же уходить с нее на самом деле связано с его предыдущим негативным опытом: «Попытки…знаете, я раз уже уходил, я уже рассказывал, накололся, там для себя люди делали» (1-63-2).
Точно таким же образом он не разводится с женой, с которой находится в очень плохих отношениях: «У меня с ней не получается… Руки не распускаешь, так вроде бы и надо в другой раз. Может быть, надо бы врезать, первую бил, эту нет…» (1-63-2). Из цитаты ясно, что это уже второй неудачный брак, причем в обоих случаях остался неразрешенным и очень запутанным квартирный вопрос. На первую и вторую жену респондент жалуется почти в тех же выражениях, что и на начальство на работе: «Вчера получила аванс 500 рублей, пошли в магазин, что-то купила, потратила всё. Дай на сигареты, говорит. Если я не курю, то что - я вас буду сигаретами снабжать? Да сами себе обеспечьте то, что лишнее можете приобрести купить… Не куришь, не пьешь - плохо, берешь на себя что-то - так вообще всё на тебя вешают» (1-63-2).
«Несправедливо обиженный» видит себя жертвой постоянных интриг, которые не дают ему самореализоваться. Основные силы уходят на борьбу с этими интригами. Так, для другого респондента смыслом жизни становится доказательство незаконности своего увольнения: “ у меня сейчас одна задача: этот вопрос в суде» (3-23-4, м), еще один также подал в суд на бывшего работодателя. В результате никаких позитивных изменений в жизни не происходит, вместо этого имеет место стагнация с постепенным ухудшением положения, что оценивается как очередная несправедливость: «План вообще увеличился. Начали требовать. Пришлось, сейчас в две смены выходим работать… Интервьюер: А в финансовом плане что-то увеличилось? Респондент: « Да, то же самое…(Думает, затем говорит тише). По полторы смены практически получается, я работаю. Интервьюер: Но по деньгам не увеличилось? Респондент: Да нет. Потому что с ребятами одинаково получаю. Одни в одну смену работают, а я если остаюсь, то все равно получаю вместе с ними» (1-63-2). Постоянные несправедливости как бы легитимизируют ту сложную ситуацию, в которой оказывается респондент, оправдывают его «несостоявшуюся маскулинность».
Второй паттерн представляет собой, наоборот, немедленное расторжение всех отношений с обидчиками и стремительное увольнение: «Я поругался, характер у меня конфликтный очень. Поэтому перешел. Видите, сколько мест работы в трудовой» (3-03-1, м); «Я ушел по той причине, что, как сказать, я имею собственное мнение» (3-23-1, м). Такой вариант поведения нередко в итоге приходит к состоянию безработицы, иногда довольно длительной: «несправедливо обиженные» или связывают свое трудоустройство с признанием своей правоты, или ищут новое место, где к ним, наконец, отнесутся справедливо, сохраняя при этом весьма высокую планку «справедливой оценки», в том числе и материальной. Так, трое из наших респондентов, считающих, что не получили достойного признания у работодателей, оставались безработными на протяжении всех четырех этапов нашего лонгитюда, т.е. более двух лет. Все они при этом сохраняют убеждение в том, что они правы, а окружающие не способны адекватно оценить их профессиональные качества: «Сейчас я понимаю, что то, что я делаю, это прилично, что это очень достойный уровень… На протяжении 200 лет никто не смог это сделать, а я смог (речь идет о книге, посвященной Гегелю - И.Т.)» (3-42-2, м); «Я недавно в четырех организациях оставил свое резюме, говорят, соберем, и будем вызывать, этих, заинтересованных нами людей на собеседование. Но что-то ни одна из этих организаций меня не вызывала, но уже прошел месяц. И не пойму из-за чего - уж слишком у меня широкие знания, почему не вызвать поговорить, в общем, этот вопрос, непонятный, почему» (3-28-1, м).
Большинство членов этой группы (но не все) имеют высшее образование и стремится работать если не по специальности, то на «достойной» квалифицированной работе. Возраст самый разный - от 35 до 58 лет.
3. «Алкоголики»: «пока пьешь - хорошо, ни о чем не думаешь…»
Прежде, чем перейти к описанию этой группы, необходимо заметить, что феномен «несостоявшейся маскулинности» даже применительно к нашим респондентам, в той или иной мере затронутым современным российским социально-экономическим кризисом, ни в коем случае не является прямым его порождением. Напротив, возможность «несостоятельности» заложена в само понятие маскулинности, которая предполагает внутреннюю иерархию между «настоящими», состоявшимися мужчинами, и теми, кто не смог соответствовать этому критерию. Как пишет Коннелл, «Целлулоидный героизм Джона Уайна или Сильвестра Сталлоне кажется героическим только по сравнению с основной массой мужчин, которые ему не соответствуют. «Оправдание» идеологии базового патриархатного комплекса и полной субординации женщин требует создания базирующейся на гендерных признаках иерархии среди мужчин». (Connell 1987: 110).
Е.Здравомыслова и Е.Чикадзе показали, что неумеренное употребление алкоголя является важной составной частью российской мужской гендерной культуры и было распространено как в советский, так и в пост-советский периоды. Ими был описан целый ряд сценариев, приводящих мужчин к алкоголизму, среди которых фигурировал и стиль жизни, и влияние культурной среды, и личные качества (Zdravomyslova and Chikadze, 2000). Само по себе питье мужчинами крепкого алкоголя в российском контексте отнюдь не считается признаком личной несостоятельности, наоборот, скорее работает на образ «аутентичной мужественности» - но только до того момента, когда возникающие вследствие этого проблемы не становятся реальным препятствием в карьере либо в приватной сфере. Настоящий мужчина «умеет пить», и это не должно вредить его профессиональным качествам. Напротив, если он теряет из-за этого работу - это явный признак того, что реализация маскулинного сценария дала серьезный сбой.
Среди наших респондентов оказалось немало таких, чье пристрастие к алкоголю оказало влияние на их трудовое поведение. Результатом обычно бывает увольнение и переход на более низко оплачиваемую работу. Надо сказать, что они в основном отдают себе отчет в том, что служит причиной их неудач на рынке труда: «Мне главное сейчас собрать капитал на что сначала - чтобы закодироваться, чтобы найти хорошую работу» (1-56-1). Процитированный респондент, в частности, лишился места водителя, где он получал 400 долларов, и вынужден был перейти работать грузчиком на 1400 рублей.
Хотя обильное употребление алкоголя оказалось вообще весьма распространено среди мужчин, оказавшихся объектами нашего исследования, в ряде случаев можно говорить о том, что алкоголизм стал главным фактором поведения на рынке труда, предопределив их трудовую биографию, представляющую собой короткие эпизоды работы или подработки, заканчивающиеся неизбежным увольнением «по пьянке». Разумеется, алкоголизм влияет и на другие сферы жизни пьющих мужчин - прежде всего, на здоровье. Многие из них говорили о вызванных им многочисленных смертях своих знакомых, людей из своего окружения: «друзья вот умирают, и все рано, и все од водки» (4-02-4, м). Подобный стиль жизни (и, если угодно, смерти) воспринимается как естественный, «алкоголики», как правило, не испытывают из-за него чувства вины: «сейчас, по моему, все пьют» (4-48-2, м). Называются самые разнообразные причины и поводы, вплоть до весьма фундаментальных: «не знаю, гены, наверно, виноваты» (4-59-2, м); «И на работе выпиваем, и после работы. Главное, что просто в такие условия загнали, что больше ничего не имеешь. Стресс надо как-то снимать» (3-02-3, м).
Важно подчеркнуть, что речь здесь идет не о более или менее постоянной «фоновой» выпивке, являющейся привычной практикой для очень многих мужчин, а именно об алкоголизме, который делает адекватное выполнение трудовых функций практически невозможным: «Как-то целый месяц на работе не был» (4-48-2, м). Эта стадия наступает не сразу, более того, многие работодатели-мужчины долго проявляют значительную терпимость по отношению к употреблению алкоголя своими подчиненными: «Начальник пять дней ходил. Зайдет: Дима, ты как? Я говорю: сегодня пьяный. Завтра выйду. Четыре или пять дней ходил» (4-48-02, м). Некоторые из руководителей даже вырабатывают определенные управленческие технологии, основанные на эксплуатации этого свойства работников: «Да там не смотрят, кто пьет, там заходитіЫРТЭРпй технолог - он же и надзиратель, и просто смотрит: кто валяется. И записывает себе, значит, в записную книжку. Ты сегодня валялся - не работал, значит, ты должен в два раза больше отработать. Там люди месяцами не выходили с этого завода… Он валяется, потом работает в два раза больше. Отрабатывает за этот день и за следующий. При всем этом главный же технолог, чтобы поднять этого человека, приносит ему спирт и его же опохмеляет, чтоб он был в состоянии проработать» (1-54-1, м). Рассказы респондентов свидетельствуют о том, что к реальным проблемам и неудачам, сбою «маскулинного сценария» приводит именно некий «перебор» допустимой степени алкоголизма, при этом сам по себе алкоголизм вполне «хабитуален», органичен для «настоящего мужчины».
Не все из них уже прошли до конца путь, ведущий к полной маргинализации - точнее, они находятся на разных его стадиях. Перед тем, как окончательно спиться, многие «алкоголики» переживают более или менее длительную переходную стадию, когда постоянного места работы уже нет, но есть большое количество разнообразных подработок. Вырученные деньги немедленно пропиваются. При этом у большинства из них остается иллюзия, что бросить пить можно в любой момент, что устройство на работу - дело времени, стоит только найти подходящее место: «Я уж лучше отработаю, а потом выпью, если нужно. Надо в ресторан - пошел, погулял, а завтра на работу» (3-50-1, м).Поддерживается весьма интенсивная коммуникация с довольно широким кругом приятелей-собутыльников. «Алкоголики» доступными им средствами стремятся поддерживать символический образ собственной маскулинности, подчеркивая, что сами, добровольно выбрали свой стиль жизни: «У меня все было. Все было. Мне ничего не надо…» (4-51-3). Интересно, что самооценка у них, в отличие от «смирившихся неудачников», остается довольно высокой, присутствует полный набор маскулинных амбиций: «Я говорю: куда я пойду, в коленки буду падать, что ли, возьми меня на работу или еще чего? Я говорю: не надо мне этого”(3-50-2, м).
В эту группу попали мужчины от 30 до 40 лет (с единственным исключением - 52-летним). Предположительно, относительно молодой возраст этой категории связан с тем, что до более преклонного многие из них просто не доживают. По социальному положению почти все они рабочие, к ним примыкают двое экспедиторов-снабженцев.
4. «Эскаписты» - «Я же мужчина абсолютно какой-то непонятный…»
Одной из стратегий несостоявшейся маскулинности может стать своего рода эскапизм, или, говоря другими словами, инфантилизация - когда мужчина старается всеми силами избегать какой бы то ни было ответственности и на работе, и в частной жизни: «Я сколько раз за последние 5-6 лет думал: господи, какой ты молодец, что не женился!» (3-47-2, м); «Я, наверное, вот это, из тех, который прирожденный холостяк, получается. Есть такая группа людей, что вот… которые к тридцати пяти годам почешут, скажут: ну что же - прирожденный холостяк… жизнь холостяка мне нравится» (3-46-4, м).
Нежелание создавать семью служит гарантом определенной свободы, в том числе и на рынке труда. Главной ценностью становится поддержание своего стиля жизни, мир хобби и прочих приватных практик, стратегия занятости полностью этому подчинена: «В.: И все-таки, на что у вас в основном уходит свободное время? О.: Летом - дача, а зимой… Зимой я заядлый зимний рыбак. Вот мне нравится вот мой свободный график, что я могу вообще время выделить и как бы посвятить себя этому. Также хожу в гости, читаю книги, смотрю телефильмы. Был период, когда я очень увлекался, следил пристально за всеми этими политическими шоу, экономическими (3-46-4, м).Другой респондент после краха своего бизнеса вообще отказался от попыток найти работу и занимается редактированием никому не нужного, по его же собственному признанию, литературного самиздата. Его кредо, которое он несколько раз повторил в течение интервью, звучит так: «Интересно - делаешь, неинтересно - не делаешь, очень простая логика. Без всяких каких-то мыслительных вот потоков. Хочешь - делаешь, не хочешь - не делаешь, все очень просто» (3-47-4, м).
Эта модель маскулинности является отчетливо альтернативной по отношению гегемонистической. В принципе, она уже хорошо известна и, конечно, не является специфически российской. Ее апробировали, в частности, битники и хиппи - презирая брак, семью и домашние обязанности, они противопоставляли себя “обычным мужчинам”, вынужденным много работать, чтобы заботиться о своих домашних (Ehrenreich B.1983). Однако в данном случае речь идет, скорее, об ее имитации, или, точнее, незавершенности: наши «эскаписты» при этом предпринимают попытки трудоустройства, иногда даже относительно успешные, и отнюдь не чужды ценностям потребительства: «Вино, рестораны, женщины - мне все это очень нравится» (3-47-1, м). Но если желаемого уровня жизни достичь не удается, стратегия состоит не в интенсификации усилий, а сознательном эскапизме, причудливо сосуществующем с минимизацией бытовых потребностей: «Вот такая вещь произошла, что когда я ушел просто, уволился, мне захотелось… какой-то свой круг интересов и увлечений сузить, сознательно причем. Ну, грубо говоря, вот был видеомагнитофон - я хочу его продать, не потому, что деньги, хотя это тоже играет роль» (3-46-1, м). Главной целью «эскапистов» становится сохранение своего «Я-концепта» и стиля жизни любой ценой. Однако есть основания предположить, что это все же не столько сознательно выбранная «другая» маскулинность «непонятных мужчин», сколько форма защиты, позволяющая примириться с положением профессионального аутсайдера: «Интересно почувствовать себя нулем, например, полным… То есть когда у тебя нет ни профессии, скажем, ни специальности - время-то изменилось. Сейчас ведь невозможно так найти работу, как это было в 94-м году, в 95-м, вот, еще даже в 96-м году» (3-47-1, м).
В эту группу попали мужчины с незаконченным высшим образованием от 30 до 40 лет, имеющие опыт мелкого частного предпринимательства.
5. «Домохозяева» - «дома в кухарках»
Одним из видов адаптации к невозможности оставаться «настоящим мужчиной» является переопределение своих жизненных задач в приватную сферу. Так, например, один из наших респондентов, в прошлом главный конструктор, после увольнения с работы по сокращению предпочел выход на досрочную пенсию и «карьеру дедушки»: «пока, наверное, опять буду с внуками заниматься. Пока дочь не работает младшая - это от нее внуки - она до трех лет будет сидеть, значит, надо будет заниматься» (3-49-4, м).
Такую стратегию можно определить как «приватизацию маскулинности». Безработный мужчина находит себя в том, что обслуживать интересы своей семьи. При этом, однако, он, как правило, не принимает на себя обязанности женщины-домохозяйки, а старается найти себе «мужское занятие»: «Нет, конечно, я же не сижу… если бы я, допустим, сидел где-то там, вел себя как-то не так. А сейчас вот моя пора, сейчас техосмотр машины, транспорт, вся техника, все машины на мне. Все семенные фонды, вся эта канитель. Зато овощи будут все без гербицидов, без химии, без всяких консервантов, без ничего, то есть свое натуральное от «а» до «я»... Ну, а с октября ремонт я доделывал» (3-09-4, м).
В статье С.Ашвин «Социальное исключение мужчин в современной России» (Ashwin 2001) очень подробно и аргументировано рассматриваются все проблемы, которые возникают на пути мужчины, пытающего вести себя по такому «фемининному» образцу: прежде всего, к такому перераспределению ролей оказываются не готовы их жены, которые без особого удовольствия воспринимают вторжение мужей на «свою территорию», а главное, ожидают от них выполнения функции кормильца, а не «домохозяина». Как заметила жена одного из наших респондентов, предпочитающего после выхода на раннюю пенсию (летный стаж) не искать новую работу, а заниматься домашними делами и воспитанием сыновей: «странно для меня до сих пор, я выходила за летчика, и это всегда означало очень обеспеченную жизнь. А теперь я кормильцем стала, берусь за любую подработку» (4-02-1). Помимо реакции членов семьи, мужчине и самому очень трудно привыкнуть к «альтернативному» образу жизни: «Я не представляю, как можно не идти на работу. Встаешь, одеваешься. Надо и все, черт его знает… Если нормальный коллектив, отдых от семьи, надо же как-то.. если дома сидишь - это же мертвого достанет» (4-59-3, м).
Соответственно, подобный тип поведения нуждается в дополнительной легитимации, в качестве которой обычно выступает ссылка на состояние здоровья: «Да просто здоровья нет. Конечно, нам не хватает, стараемся на всем экономить, но вот после той травмы по пьянке, когда «вышел» через дверь, рука правая действует очень плохо, почти сухая, по дому еще что-то могу делать, а на работе - только разве что сторожем. Вот один приглашал меня в грузчики, ну куда ж я с такой рукой в грузчики, только обуза. Да и ноги болят..» (4-02-12, м).
Однако на самом деле ограничения по здоровью накладываются на нежелание работать на низкостатусной, неинтересной работе: «я всю жизнь царапался, уходил от этого, понимая, что к старости будет очень сложно лопатой работать. Я для того и учился. Я дистанцию, считай, уже пробежал свою. Вот она - финиш вижу, а вы мне, ребята, по-новому! Нет, говорю. Отказался. Да и здоровье уже стало пошаливать. В моем возрасте время уже берет свое» (3-09-2, м). Таким образом, можно говорить, что позиция «домохозяйки» для таких мужчин все же не столько однозначно вынужденная, сколько выбранная как «меньшее зло». Характерно, что в этой группе не оказалось рабочих: все «домохозяева» имели в прошлом некую квалифицированную работу, которая задала им планку требований к рабочему месту: «Я уже почувствовал вольницу, что очень приятно сидеть, на листву посмотреть, что жизнь-то ведь не на заводе. А я 38 лет как римский раб на галерах прикован был вот всеми этими условностями. Пенсия… Да до нее дожить надо! Зачем она мне нужна, жизнь после пенсии? Жить-то надо сегодня!» (3-09-3, м). При всей проблематичности положения «мужчины-домохозяина» ни один из них на протяжении двух лет нашего исследования так и не вышел на работу.
Все они оказались мужчинами среднего возраста: от 47 лет и выше.
6. «Отец-одиночка» - «Я теперь мать…»
Этот тип поведения оказался представлен у нас в базе интервью единственным случаем, но имеет настолько явно выраженную специфику, что я решила выделить его в отдельную группу. Поскольку наше исследование по своему дизайну не является репрезентативным со статистической точки зрения, мы можем говорить не о степени распространенности, а лишь о представленности тех или иных типов в социуме. Описываемый тип поведения связан с относительно редкими, но не уникальными обстоятельствами: возникновением неполной семьи, возглавляемой отцом, а не матерью (в данном случае по причине вдовства).
Этот пример интересен тем, что оказавшись в ситуации, в которой гораздо чаще оказываются женщины - ситуации одинокого родительства (матери-одиночки), мужчина полностью воспроизвел такой же, как и у большинства из них, паттерн поведения: сильнейшая фиксация на интересах ребенка, ориентация скорее на «удобную», чем на денежную работу («брат двоюродный предлагал помочь устроиться на ЛПК (одно из самых благополучных предприятий в городе и республике - И.Т.), но там работа сменная, на кого я Андрюшку буду оставлять по вечерам и ночам? Уж лучше без выходных, но вечерами я с ним. Хотя там и денег, конечно, больше, и человеческое отношение» (4-14-1, м),полное пренебрежение своими личными интересами. Стратегия выживания, как и многих матерей-одиночек, основана не на попытках вырваться из нищеты за счет, например, поиска дополнительных доходов, а на крайней экономии всех ресурсов (Киблицкая 1999: 143). Так, на вопросах о подработках респондент ответил: «Какое там! Ведь у меня дома столько дел, а я с 9 до 5 на той работе, дай Бог все успеть дома. Нет, чем Андрей будет как беспризорный… Мы не голодаем с ним, на жизнь хватает пока, а в доме у него должно все быть так, чтобы он не страдал, что мамы нет. И так ведь страдает, так хоть чтобы чисто было и внимание, всегда чтобы было. Нет у меня времени на подработки» (4-14-1, м). При этом он сам осознает свое положение, как полное расставание с маскулинной идентичностью и сам говорит о себе: «Я теперь мать»… Сильная эмоциональная привязанность к наполовину осиротевшему сыну («нас только как одно целое с Андреем надо воспринять» (4-14-1, м) заставляет его следовать именно материнскому образцу поведения - очевидно, потому, что он не может найти удовлетворяющих его аналогов в институте отцовства, подразумевающего более «рациональную» стратегию родительства: «Интервьюер:Андрюша помогает? Респондент: Какое там! Только командует, вынести мусор не допросишься, да я и не прошу. Мне самому проще сделать это. И в магазин сходить. И помыть, постирать» (4-14-1, м). Надо сказать, что этот паттерн оказался очень устойчивым: на протяжении двух лет нашего лонгитюда этот респондент, квалифицированный рабочий, продолжал работать экспедитором последовательно в двух небольших частных торговых фирмах, зарабатывая максимально 1200 рублей. В каждом интервью он признавался, что денег не хватает, однако для него важнее всего состояние домашнего хозяйства: «Лучше пусть денег будет поменьше, как-нибудь проживем, выкрутимся, но в доме должен быть порядок» (4-14-3, м).
ВЫВОДЫ
Известный исследователь маскулинности Р.Бреннон сформулировал в свое время четыре основные компоненты «мужской роли», т.е. социально предписанные условия состоявшейся маскулинности:
Все эти особенности не то, чтобы отменяли выделенные Бренноном предписанные «подлинной маскулинности» свойства, но создавали такую ситуацию, при которой их проявление было чрезвычайно затруднено. Как заметила по этому поводу одна из наших женщин-респонденток, «мужчин просто нет. Ни молодых, ни старых, ни среднего возраста. В наше время их просто «утоптали» с зарплатами в 120 рублей» (3-16-3, ж). Этим во многом объясняется тот факт, что наиболее распространенной реакцией на кризисную ситуацию у исследованных нами мужчин является фактический отказ от всяких амбиций и готовность довольствоваться малым: предыдущий исторический и социокультурный опыт легитимизирует такой тип поведения, делает его нежелательным, но допустимым, в том числе и для мужчины. Таким образом, единственное, что остается от «классической мужественности» - это необходимость отличаться от женщин. И поэтому «несостоявшаяся маскулинность» позволяет значительное падение статуса, заработка, способности обеспечивать семью, при условии, если остается «настоящее мужское занятие» - по возможности, «с железками», а если нет - то на худой конец, дворником или сторожем (но не продавцом!)
С чем в первую очередь связан феномен «несостоявшейся маскулинности»? Помещение в центр маскулинной идентичности профессионального успеха (как главного валидного критерия профессионализма) приводит к необходимости своего рода гиперперформативности, т.е. необходимости не просто хорошо выполнять свою работу, но вкладываться в нее целиком, что часто создает огромные психофизиологические нагрузки: «Там с семи до семи, и все на нервах. Рабочих насилуют... я там семерых начальников цеха пережил, у двоих инфаркт был… Идти на производство - у меня уже нервы. Там же под конец дня заикаться начинаешь, и слюни идут изо рта. Приходишь, и тебя колотит всего. Надо работать таким полудубовым, чтобы относиться спокойно ко всему» (3-02-4м). В то же время профессионализм как основа жизни так важен, что некоторые мужчины готовы работать даже бесплатно, чтобы подтвердить свою личностную состоятельность: «Я просто хочу, чтобы дома не сидеть, хотя бы на работу ходить. Просто бесплатно, помогать там буду - я не буду, говорю, лезть, куда не надо, это ни к чему, не буду делать там чего-то, делать непосредственно то, что должен, а просто помогать (3-03-4, м).
При этом фиксация на профессиональной самооценке как базе для личностной самооценки вообще создает определенные препятствия при выстраивании стратегии занятости. Стремление сохранить любой ценой свой профессиональный статус может уменьшать шансы трудоустройства. Так, например, один из наших респондентов рассказывает о своем сыне, тоже безработном: «У него с одной стороны, амбиции, а, с другой стороны, там, где требуются такие люди, (вздох), нужна бумажка об образовании. А на простую работу он не хочет идти, чтобы не терять квалификацию (3-29-4, м). Другой респондент, экономист, для которого приемлемый размер зарплаты начинается с 3-3,5 тыс. руб. (при наличии двухлетнего стажа безработицы), вообще не понимает, что препятствует его трудоустройству: «Я бы сам хотел узнать, что препятствует, но это не меня надо спрашивать, а этих (подыскивает слово), работодателей (3-28-4, м). Компромисс в виде устройства на работу не по специальности или низкооплачиваемую угрожает не просто ухудшению жизненных обстоятельств, но личностной целостности. Но если он все же происходит, то возможности адаптации к новой ситуации весьма ограничены: маскулинный комплекс этому препятствует.
Достигнутая в результате компромисса новая профессиональная позиция воспринимается как непрерывная череда унижений: «с точки зрения того, как реально я работаю… человеком себя не чувствую» (4-14-1, м); «Мы себя рабами чувствуем» (4-59-3, м). Вообще, слова «рабы», «рабовладение» при описании своей работы мужчинами-неудачниками встречаются довольно часто.
Отдельную проблему составляет позиционирование себя по отношению к другим людям: жене, родителям, другим мужчинам. Можно предположить, что наиболее болезненны как раз отношения с другими мужчинами, потому что женщина может пожалеть, от родителей можно дистанцироваться (примеров такого дистанцирования у нас в массиве очень много), но сопоставление с другими мужчинами ставит беспощадную «оценку» собственной маскулинной состоятельности: «время было упущено, а хочется сделать то, что не сделал раньше. Не хочется, как ветряная мельница, хлопать крыльями попусту. Просто смотрю, ребята в том возрасте что-то достигли» (3-55-4, м).
Боязнь выглядеть в глазах других мужчин недостаточно мужественным может быть реальным препятствием при трудоустройстве. Вот конкретный пример из жизни бывшего инженера, безработного со стажем: «Работал я на заводе «Электроника». Там как получилось. Летом я отдыхал в санатории, ну вот, познакомился там с женщиной - она там работает. И когда я из Тольятти приехал, она мне звонит: давай приезжай, я договорилась, тебя возьмут мастером. А у нее там первый муж что-то вроде начальника производства. Ну, приезжаю. Оклад 1900 и всякие там сверх обещали. Начал работать и, может, работал бы, но ее первый муж стал как бы вроде к ней подкатывать, намеками такими шутливыми, что вроде ты мне должна. Я прихожу вечером с работы, и она рассказывает. Мне это сразу не понравилось, я говорю: не хочу, чтобы из-за меня у тебя проблемы были, мне это не надо. Она сразу: да ты меня неправильно понял. А я еще на работе заметил, что он как-то подходит ко мне и с такой улыбочкой: ну как дела? Как работается? Я уже потом не выдержал и прямо так грубо говорю: вам что, нравятся рогатые подчиненные? Она сразу в слезы: Ты мне не доверяешь, я тебе рассказала, что между нами разговор такой был, а ты сразу выводы такие делаешь! - Да он просто подходит с таким видом, что пока я тут работаю, он там с ней... Так что там тоже с неделю поработал и ушел» (3-15-2,м). Приведенный пример является яркой иллюстрацией того, что проект успешной маскулинности предполагает не только хорошо оплачиваемую профессиональную работу, но и признание своей состоятельности со стороны других членов ближайшего социального окружения. В данном случае были поставлены под сомнение те аспекты мужественности нашего респондента, которые, казалось бы, не имеют ничего общего с его профессиональными качествами, но одного подозрения о том, что в глазах коллег он выглядит «рогатым подчиненным», ему оказалось достаточным, чтобы вернуться в состояние безработицы.
Таким образом, можно сказать, что пост-советская версия несостоявшейся маскулинности связана не только с проблемами на рынке труда, но и с недостатком позитивных версий легитимного маскулинного сценария. При этом традиционные критерии того, что значит быть «настоящим мужиком», значительно подорваны советским, а в особенности поздне-советским опытом. Можно сказать, что для таких мужчин главным (и единственным) оставшимся критерием мужественности служит отличие от женщин: эта «остаточная» маскулинность определяется скорее через отрицание, чем наличие сущностно необходимых черт: мужчина - это не женщина.
2. «Несправедливо обиженные»: «сами не знают, а мне указывают…»
Важнейшим обстоятельством, благодаря которому может успешно осуществиться сценарий «подлинной маскулинности», является внешнее признание. Не получая позитивных оценок - как неформального одобрения, так и официального признания заслуг в лице материального либо символического вознаграждения, мужчина часто испытывает сильную неуверенность в себе, которая может породить как комплекс неполноценности, так и ощущение, что с ним обходятся несправедливо. Источником этой ситуации могут быть просто коммуникационные проблемы, неумение строить отношения со своими социальными сетями. В итоге человек теряет доверие к окружающим и занимает пассивную, даже оборонительную позицию.
В сфере поведения на рынке труда для таких мужчин характерны два альтернативных паттерна. Первый из них подразумевает длительное пребывание на одном месте работы, даже если оно не очень нравится и плохо оплачивается. За этим стоит не столько отсутствие других возможностей, сколько неуверенность, боязнь попасть в еще худшую ситуацию: «я не понимаю, зачем я должен получать полторы (тысячи - И.Т.) и ждать: дотянет - не дотянет до двух. Когда вполне официально меня приглашали, говорили - на три-четыре. Но я привык к заводу...» (1-63-1). Процитированный респондент, квалифицированный 44-х-летний слесарь, ссылается на свою привязанность к заводу, не позволяющую ему перейти на более высокооплачиваемую работу. Но в следующем интервью, более откровенном, признается, что на предприятии его не ценят: «Но кто это оценит? Кто оценит здесь у нас?.. Он подходит, говорит: «Тебе что, больше заплатят что ли, если ты здесь работаешь?». Если он перекуривает, а я не курю, подходят ко мне. Мне же больше не платят», да и сама работа малоинтересна: «карьера по работе - какая тут карьера? Чистильщик. С утра до вечера чисть» (1-63-2). Нежелание же уходить с нее на самом деле связано с его предыдущим негативным опытом: «Попытки…знаете, я раз уже уходил, я уже рассказывал, накололся, там для себя люди делали» (1-63-2).
Точно таким же образом он не разводится с женой, с которой находится в очень плохих отношениях: «У меня с ней не получается… Руки не распускаешь, так вроде бы и надо в другой раз. Может быть, надо бы врезать, первую бил, эту нет…» (1-63-2). Из цитаты ясно, что это уже второй неудачный брак, причем в обоих случаях остался неразрешенным и очень запутанным квартирный вопрос. На первую и вторую жену респондент жалуется почти в тех же выражениях, что и на начальство на работе: «Вчера получила аванс 500 рублей, пошли в магазин, что-то купила, потратила всё. Дай на сигареты, говорит. Если я не курю, то что - я вас буду сигаретами снабжать? Да сами себе обеспечьте то, что лишнее можете приобрести купить… Не куришь, не пьешь - плохо, берешь на себя что-то - так вообще всё на тебя вешают» (1-63-2).
«Несправедливо обиженный» видит себя жертвой постоянных интриг, которые не дают ему самореализоваться. Основные силы уходят на борьбу с этими интригами. Так, для другого респондента смыслом жизни становится доказательство незаконности своего увольнения: “ у меня сейчас одна задача: этот вопрос в суде» (3-23-4, м), еще один также подал в суд на бывшего работодателя. В результате никаких позитивных изменений в жизни не происходит, вместо этого имеет место стагнация с постепенным ухудшением положения, что оценивается как очередная несправедливость: «План вообще увеличился. Начали требовать. Пришлось, сейчас в две смены выходим работать… Интервьюер: А в финансовом плане что-то увеличилось? Респондент: « Да, то же самое…(Думает, затем говорит тише). По полторы смены практически получается, я работаю. Интервьюер: Но по деньгам не увеличилось? Респондент: Да нет. Потому что с ребятами одинаково получаю. Одни в одну смену работают, а я если остаюсь, то все равно получаю вместе с ними» (1-63-2). Постоянные несправедливости как бы легитимизируют ту сложную ситуацию, в которой оказывается респондент, оправдывают его «несостоявшуюся маскулинность».
Второй паттерн представляет собой, наоборот, немедленное расторжение всех отношений с обидчиками и стремительное увольнение: «Я поругался, характер у меня конфликтный очень. Поэтому перешел. Видите, сколько мест работы в трудовой» (3-03-1, м); «Я ушел по той причине, что, как сказать, я имею собственное мнение» (3-23-1, м). Такой вариант поведения нередко в итоге приходит к состоянию безработицы, иногда довольно длительной: «несправедливо обиженные» или связывают свое трудоустройство с признанием своей правоты, или ищут новое место, где к ним, наконец, отнесутся справедливо, сохраняя при этом весьма высокую планку «справедливой оценки», в том числе и материальной. Так, трое из наших респондентов, считающих, что не получили достойного признания у работодателей, оставались безработными на протяжении всех четырех этапов нашего лонгитюда, т.е. более двух лет. Все они при этом сохраняют убеждение в том, что они правы, а окружающие не способны адекватно оценить их профессиональные качества: «Сейчас я понимаю, что то, что я делаю, это прилично, что это очень достойный уровень… На протяжении 200 лет никто не смог это сделать, а я смог (речь идет о книге, посвященной Гегелю - И.Т.)» (3-42-2, м); «Я недавно в четырех организациях оставил свое резюме, говорят, соберем, и будем вызывать, этих, заинтересованных нами людей на собеседование. Но что-то ни одна из этих организаций меня не вызывала, но уже прошел месяц. И не пойму из-за чего - уж слишком у меня широкие знания, почему не вызвать поговорить, в общем, этот вопрос, непонятный, почему» (3-28-1, м).
Большинство членов этой группы (но не все) имеют высшее образование и стремится работать если не по специальности, то на «достойной» квалифицированной работе. Возраст самый разный - от 35 до 58 лет.
3. «Алкоголики»: «пока пьешь - хорошо, ни о чем не думаешь…»
Прежде, чем перейти к описанию этой группы, необходимо заметить, что феномен «несостоявшейся маскулинности» даже применительно к нашим респондентам, в той или иной мере затронутым современным российским социально-экономическим кризисом, ни в коем случае не является прямым его порождением. Напротив, возможность «несостоятельности» заложена в само понятие маскулинности, которая предполагает внутреннюю иерархию между «настоящими», состоявшимися мужчинами, и теми, кто не смог соответствовать этому критерию. Как пишет Коннелл, «Целлулоидный героизм Джона Уайна или Сильвестра Сталлоне кажется героическим только по сравнению с основной массой мужчин, которые ему не соответствуют. «Оправдание» идеологии базового патриархатного комплекса и полной субординации женщин требует создания базирующейся на гендерных признаках иерархии среди мужчин». (Connell 1987: 110).
Е.Здравомыслова и Е.Чикадзе показали, что неумеренное употребление алкоголя является важной составной частью российской мужской гендерной культуры и было распространено как в советский, так и в пост-советский периоды. Ими был описан целый ряд сценариев, приводящих мужчин к алкоголизму, среди которых фигурировал и стиль жизни, и влияние культурной среды, и личные качества (Zdravomyslova and Chikadze, 2000). Само по себе питье мужчинами крепкого алкоголя в российском контексте отнюдь не считается признаком личной несостоятельности, наоборот, скорее работает на образ «аутентичной мужественности» - но только до того момента, когда возникающие вследствие этого проблемы не становятся реальным препятствием в карьере либо в приватной сфере. Настоящий мужчина «умеет пить», и это не должно вредить его профессиональным качествам. Напротив, если он теряет из-за этого работу - это явный признак того, что реализация маскулинного сценария дала серьезный сбой.
Среди наших респондентов оказалось немало таких, чье пристрастие к алкоголю оказало влияние на их трудовое поведение. Результатом обычно бывает увольнение и переход на более низко оплачиваемую работу. Надо сказать, что они в основном отдают себе отчет в том, что служит причиной их неудач на рынке труда: «Мне главное сейчас собрать капитал на что сначала - чтобы закодироваться, чтобы найти хорошую работу» (1-56-1). Процитированный респондент, в частности, лишился места водителя, где он получал 400 долларов, и вынужден был перейти работать грузчиком на 1400 рублей.
Хотя обильное употребление алкоголя оказалось вообще весьма распространено среди мужчин, оказавшихся объектами нашего исследования, в ряде случаев можно говорить о том, что алкоголизм стал главным фактором поведения на рынке труда, предопределив их трудовую биографию, представляющую собой короткие эпизоды работы или подработки, заканчивающиеся неизбежным увольнением «по пьянке». Разумеется, алкоголизм влияет и на другие сферы жизни пьющих мужчин - прежде всего, на здоровье. Многие из них говорили о вызванных им многочисленных смертях своих знакомых, людей из своего окружения: «друзья вот умирают, и все рано, и все од водки» (4-02-4, м). Подобный стиль жизни (и, если угодно, смерти) воспринимается как естественный, «алкоголики», как правило, не испытывают из-за него чувства вины: «сейчас, по моему, все пьют» (4-48-2, м). Называются самые разнообразные причины и поводы, вплоть до весьма фундаментальных: «не знаю, гены, наверно, виноваты» (4-59-2, м); «И на работе выпиваем, и после работы. Главное, что просто в такие условия загнали, что больше ничего не имеешь. Стресс надо как-то снимать» (3-02-3, м).
Важно подчеркнуть, что речь здесь идет не о более или менее постоянной «фоновой» выпивке, являющейся привычной практикой для очень многих мужчин, а именно об алкоголизме, который делает адекватное выполнение трудовых функций практически невозможным: «Как-то целый месяц на работе не был» (4-48-2, м). Эта стадия наступает не сразу, более того, многие работодатели-мужчины долго проявляют значительную терпимость по отношению к употреблению алкоголя своими подчиненными: «Начальник пять дней ходил. Зайдет: Дима, ты как? Я говорю: сегодня пьяный. Завтра выйду. Четыре или пять дней ходил» (4-48-02, м). Некоторые из руководителей даже вырабатывают определенные управленческие технологии, основанные на эксплуатации этого свойства работников: «Да там не смотрят, кто пьет, там заходитіЫРТЭРпй технолог - он же и надзиратель, и просто смотрит: кто валяется. И записывает себе, значит, в записную книжку. Ты сегодня валялся - не работал, значит, ты должен в два раза больше отработать. Там люди месяцами не выходили с этого завода… Он валяется, потом работает в два раза больше. Отрабатывает за этот день и за следующий. При всем этом главный же технолог, чтобы поднять этого человека, приносит ему спирт и его же опохмеляет, чтоб он был в состоянии проработать» (1-54-1, м). Рассказы респондентов свидетельствуют о том, что к реальным проблемам и неудачам, сбою «маскулинного сценария» приводит именно некий «перебор» допустимой степени алкоголизма, при этом сам по себе алкоголизм вполне «хабитуален», органичен для «настоящего мужчины».
Не все из них уже прошли до конца путь, ведущий к полной маргинализации - точнее, они находятся на разных его стадиях. Перед тем, как окончательно спиться, многие «алкоголики» переживают более или менее длительную переходную стадию, когда постоянного места работы уже нет, но есть большое количество разнообразных подработок. Вырученные деньги немедленно пропиваются. При этом у большинства из них остается иллюзия, что бросить пить можно в любой момент, что устройство на работу - дело времени, стоит только найти подходящее место: «Я уж лучше отработаю, а потом выпью, если нужно. Надо в ресторан - пошел, погулял, а завтра на работу» (3-50-1, м).Поддерживается весьма интенсивная коммуникация с довольно широким кругом приятелей-собутыльников. «Алкоголики» доступными им средствами стремятся поддерживать символический образ собственной маскулинности, подчеркивая, что сами, добровольно выбрали свой стиль жизни: «У меня все было. Все было. Мне ничего не надо…» (4-51-3). Интересно, что самооценка у них, в отличие от «смирившихся неудачников», остается довольно высокой, присутствует полный набор маскулинных амбиций: «Я говорю: куда я пойду, в коленки буду падать, что ли, возьми меня на работу или еще чего? Я говорю: не надо мне этого”(3-50-2, м).
В эту группу попали мужчины от 30 до 40 лет (с единственным исключением - 52-летним). Предположительно, относительно молодой возраст этой категории связан с тем, что до более преклонного многие из них просто не доживают. По социальному положению почти все они рабочие, к ним примыкают двое экспедиторов-снабженцев.
4. «Эскаписты» - «Я же мужчина абсолютно какой-то непонятный…»
Одной из стратегий несостоявшейся маскулинности может стать своего рода эскапизм, или, говоря другими словами, инфантилизация - когда мужчина старается всеми силами избегать какой бы то ни было ответственности и на работе, и в частной жизни: «Я сколько раз за последние 5-6 лет думал: господи, какой ты молодец, что не женился!» (3-47-2, м); «Я, наверное, вот это, из тех, который прирожденный холостяк, получается. Есть такая группа людей, что вот… которые к тридцати пяти годам почешут, скажут: ну что же - прирожденный холостяк… жизнь холостяка мне нравится» (3-46-4, м).
Нежелание создавать семью служит гарантом определенной свободы, в том числе и на рынке труда. Главной ценностью становится поддержание своего стиля жизни, мир хобби и прочих приватных практик, стратегия занятости полностью этому подчинена: «В.: И все-таки, на что у вас в основном уходит свободное время? О.: Летом - дача, а зимой… Зимой я заядлый зимний рыбак. Вот мне нравится вот мой свободный график, что я могу вообще время выделить и как бы посвятить себя этому. Также хожу в гости, читаю книги, смотрю телефильмы. Был период, когда я очень увлекался, следил пристально за всеми этими политическими шоу, экономическими (3-46-4, м).Другой респондент после краха своего бизнеса вообще отказался от попыток найти работу и занимается редактированием никому не нужного, по его же собственному признанию, литературного самиздата. Его кредо, которое он несколько раз повторил в течение интервью, звучит так: «Интересно - делаешь, неинтересно - не делаешь, очень простая логика. Без всяких каких-то мыслительных вот потоков. Хочешь - делаешь, не хочешь - не делаешь, все очень просто» (3-47-4, м).
Эта модель маскулинности является отчетливо альтернативной по отношению гегемонистической. В принципе, она уже хорошо известна и, конечно, не является специфически российской. Ее апробировали, в частности, битники и хиппи - презирая брак, семью и домашние обязанности, они противопоставляли себя “обычным мужчинам”, вынужденным много работать, чтобы заботиться о своих домашних (Ehrenreich B.1983). Однако в данном случае речь идет, скорее, об ее имитации, или, точнее, незавершенности: наши «эскаписты» при этом предпринимают попытки трудоустройства, иногда даже относительно успешные, и отнюдь не чужды ценностям потребительства: «Вино, рестораны, женщины - мне все это очень нравится» (3-47-1, м). Но если желаемого уровня жизни достичь не удается, стратегия состоит не в интенсификации усилий, а сознательном эскапизме, причудливо сосуществующем с минимизацией бытовых потребностей: «Вот такая вещь произошла, что когда я ушел просто, уволился, мне захотелось… какой-то свой круг интересов и увлечений сузить, сознательно причем. Ну, грубо говоря, вот был видеомагнитофон - я хочу его продать, не потому, что деньги, хотя это тоже играет роль» (3-46-1, м). Главной целью «эскапистов» становится сохранение своего «Я-концепта» и стиля жизни любой ценой. Однако есть основания предположить, что это все же не столько сознательно выбранная «другая» маскулинность «непонятных мужчин», сколько форма защиты, позволяющая примириться с положением профессионального аутсайдера: «Интересно почувствовать себя нулем, например, полным… То есть когда у тебя нет ни профессии, скажем, ни специальности - время-то изменилось. Сейчас ведь невозможно так найти работу, как это было в 94-м году, в 95-м, вот, еще даже в 96-м году» (3-47-1, м).
В эту группу попали мужчины с незаконченным высшим образованием от 30 до 40 лет, имеющие опыт мелкого частного предпринимательства.
5. «Домохозяева» - «дома в кухарках»
Одним из видов адаптации к невозможности оставаться «настоящим мужчиной» является переопределение своих жизненных задач в приватную сферу. Так, например, один из наших респондентов, в прошлом главный конструктор, после увольнения с работы по сокращению предпочел выход на досрочную пенсию и «карьеру дедушки»: «пока, наверное, опять буду с внуками заниматься. Пока дочь не работает младшая - это от нее внуки - она до трех лет будет сидеть, значит, надо будет заниматься» (3-49-4, м).
Такую стратегию можно определить как «приватизацию маскулинности». Безработный мужчина находит себя в том, что обслуживать интересы своей семьи. При этом, однако, он, как правило, не принимает на себя обязанности женщины-домохозяйки, а старается найти себе «мужское занятие»: «Нет, конечно, я же не сижу… если бы я, допустим, сидел где-то там, вел себя как-то не так. А сейчас вот моя пора, сейчас техосмотр машины, транспорт, вся техника, все машины на мне. Все семенные фонды, вся эта канитель. Зато овощи будут все без гербицидов, без химии, без всяких консервантов, без ничего, то есть свое натуральное от «а» до «я»... Ну, а с октября ремонт я доделывал» (3-09-4, м).
В статье С.Ашвин «Социальное исключение мужчин в современной России» (Ashwin 2001) очень подробно и аргументировано рассматриваются все проблемы, которые возникают на пути мужчины, пытающего вести себя по такому «фемининному» образцу: прежде всего, к такому перераспределению ролей оказываются не готовы их жены, которые без особого удовольствия воспринимают вторжение мужей на «свою территорию», а главное, ожидают от них выполнения функции кормильца, а не «домохозяина». Как заметила жена одного из наших респондентов, предпочитающего после выхода на раннюю пенсию (летный стаж) не искать новую работу, а заниматься домашними делами и воспитанием сыновей: «странно для меня до сих пор, я выходила за летчика, и это всегда означало очень обеспеченную жизнь. А теперь я кормильцем стала, берусь за любую подработку» (4-02-1). Помимо реакции членов семьи, мужчине и самому очень трудно привыкнуть к «альтернативному» образу жизни: «Я не представляю, как можно не идти на работу. Встаешь, одеваешься. Надо и все, черт его знает… Если нормальный коллектив, отдых от семьи, надо же как-то.. если дома сидишь - это же мертвого достанет» (4-59-3, м).
Соответственно, подобный тип поведения нуждается в дополнительной легитимации, в качестве которой обычно выступает ссылка на состояние здоровья: «Да просто здоровья нет. Конечно, нам не хватает, стараемся на всем экономить, но вот после той травмы по пьянке, когда «вышел» через дверь, рука правая действует очень плохо, почти сухая, по дому еще что-то могу делать, а на работе - только разве что сторожем. Вот один приглашал меня в грузчики, ну куда ж я с такой рукой в грузчики, только обуза. Да и ноги болят..» (4-02-12, м).
Однако на самом деле ограничения по здоровью накладываются на нежелание работать на низкостатусной, неинтересной работе: «я всю жизнь царапался, уходил от этого, понимая, что к старости будет очень сложно лопатой работать. Я для того и учился. Я дистанцию, считай, уже пробежал свою. Вот она - финиш вижу, а вы мне, ребята, по-новому! Нет, говорю. Отказался. Да и здоровье уже стало пошаливать. В моем возрасте время уже берет свое» (3-09-2, м). Таким образом, можно говорить, что позиция «домохозяйки» для таких мужчин все же не столько однозначно вынужденная, сколько выбранная как «меньшее зло». Характерно, что в этой группе не оказалось рабочих: все «домохозяева» имели в прошлом некую квалифицированную работу, которая задала им планку требований к рабочему месту: «Я уже почувствовал вольницу, что очень приятно сидеть, на листву посмотреть, что жизнь-то ведь не на заводе. А я 38 лет как римский раб на галерах прикован был вот всеми этими условностями. Пенсия… Да до нее дожить надо! Зачем она мне нужна, жизнь после пенсии? Жить-то надо сегодня!» (3-09-3, м). При всей проблематичности положения «мужчины-домохозяина» ни один из них на протяжении двух лет нашего исследования так и не вышел на работу.
Все они оказались мужчинами среднего возраста: от 47 лет и выше.
6. «Отец-одиночка» - «Я теперь мать…»
Этот тип поведения оказался представлен у нас в базе интервью единственным случаем, но имеет настолько явно выраженную специфику, что я решила выделить его в отдельную группу. Поскольку наше исследование по своему дизайну не является репрезентативным со статистической точки зрения, мы можем говорить не о степени распространенности, а лишь о представленности тех или иных типов в социуме. Описываемый тип поведения связан с относительно редкими, но не уникальными обстоятельствами: возникновением неполной семьи, возглавляемой отцом, а не матерью (в данном случае по причине вдовства).
Этот пример интересен тем, что оказавшись в ситуации, в которой гораздо чаще оказываются женщины - ситуации одинокого родительства (матери-одиночки), мужчина полностью воспроизвел такой же, как и у большинства из них, паттерн поведения: сильнейшая фиксация на интересах ребенка, ориентация скорее на «удобную», чем на денежную работу («брат двоюродный предлагал помочь устроиться на ЛПК (одно из самых благополучных предприятий в городе и республике - И.Т.), но там работа сменная, на кого я Андрюшку буду оставлять по вечерам и ночам? Уж лучше без выходных, но вечерами я с ним. Хотя там и денег, конечно, больше, и человеческое отношение» (4-14-1, м),полное пренебрежение своими личными интересами. Стратегия выживания, как и многих матерей-одиночек, основана не на попытках вырваться из нищеты за счет, например, поиска дополнительных доходов, а на крайней экономии всех ресурсов (Киблицкая 1999: 143). Так, на вопросах о подработках респондент ответил: «Какое там! Ведь у меня дома столько дел, а я с 9 до 5 на той работе, дай Бог все успеть дома. Нет, чем Андрей будет как беспризорный… Мы не голодаем с ним, на жизнь хватает пока, а в доме у него должно все быть так, чтобы он не страдал, что мамы нет. И так ведь страдает, так хоть чтобы чисто было и внимание, всегда чтобы было. Нет у меня времени на подработки» (4-14-1, м). При этом он сам осознает свое положение, как полное расставание с маскулинной идентичностью и сам говорит о себе: «Я теперь мать»… Сильная эмоциональная привязанность к наполовину осиротевшему сыну («нас только как одно целое с Андреем надо воспринять» (4-14-1, м) заставляет его следовать именно материнскому образцу поведения - очевидно, потому, что он не может найти удовлетворяющих его аналогов в институте отцовства, подразумевающего более «рациональную» стратегию родительства: «Интервьюер:Андрюша помогает? Респондент: Какое там! Только командует, вынести мусор не допросишься, да я и не прошу. Мне самому проще сделать это. И в магазин сходить. И помыть, постирать» (4-14-1, м). Надо сказать, что этот паттерн оказался очень устойчивым: на протяжении двух лет нашего лонгитюда этот респондент, квалифицированный рабочий, продолжал работать экспедитором последовательно в двух небольших частных торговых фирмах, зарабатывая максимально 1200 рублей. В каждом интервью он признавался, что денег не хватает, однако для него важнее всего состояние домашнего хозяйства: «Лучше пусть денег будет поменьше, как-нибудь проживем, выкрутимся, но в доме должен быть порядок» (4-14-3, м).
ВЫВОДЫ
Известный исследователь маскулинности Р.Бреннон сформулировал в свое время четыре основные компоненты «мужской роли», т.е. социально предписанные условия состоявшейся маскулинности:
- Необходимость отличаться от женщин.
- Необходимость быть лучше других.
- Необходимость быть независимым и самодостаточным.
- Необходимость обладать властью над другими (Brannon 1976).
Все эти особенности не то, чтобы отменяли выделенные Бренноном предписанные «подлинной маскулинности» свойства, но создавали такую ситуацию, при которой их проявление было чрезвычайно затруднено. Как заметила по этому поводу одна из наших женщин-респонденток, «мужчин просто нет. Ни молодых, ни старых, ни среднего возраста. В наше время их просто «утоптали» с зарплатами в 120 рублей» (3-16-3, ж). Этим во многом объясняется тот факт, что наиболее распространенной реакцией на кризисную ситуацию у исследованных нами мужчин является фактический отказ от всяких амбиций и готовность довольствоваться малым: предыдущий исторический и социокультурный опыт легитимизирует такой тип поведения, делает его нежелательным, но допустимым, в том числе и для мужчины. Таким образом, единственное, что остается от «классической мужественности» - это необходимость отличаться от женщин. И поэтому «несостоявшаяся маскулинность» позволяет значительное падение статуса, заработка, способности обеспечивать семью, при условии, если остается «настоящее мужское занятие» - по возможности, «с железками», а если нет - то на худой конец, дворником или сторожем (но не продавцом!)
С чем в первую очередь связан феномен «несостоявшейся маскулинности»? Помещение в центр маскулинной идентичности профессионального успеха (как главного валидного критерия профессионализма) приводит к необходимости своего рода гиперперформативности, т.е. необходимости не просто хорошо выполнять свою работу, но вкладываться в нее целиком, что часто создает огромные психофизиологические нагрузки: «Там с семи до семи, и все на нервах. Рабочих насилуют... я там семерых начальников цеха пережил, у двоих инфаркт был… Идти на производство - у меня уже нервы. Там же под конец дня заикаться начинаешь, и слюни идут изо рта. Приходишь, и тебя колотит всего. Надо работать таким полудубовым, чтобы относиться спокойно ко всему» (3-02-4м). В то же время профессионализм как основа жизни так важен, что некоторые мужчины готовы работать даже бесплатно, чтобы подтвердить свою личностную состоятельность: «Я просто хочу, чтобы дома не сидеть, хотя бы на работу ходить. Просто бесплатно, помогать там буду - я не буду, говорю, лезть, куда не надо, это ни к чему, не буду делать там чего-то, делать непосредственно то, что должен, а просто помогать (3-03-4, м).
При этом фиксация на профессиональной самооценке как базе для личностной самооценки вообще создает определенные препятствия при выстраивании стратегии занятости. Стремление сохранить любой ценой свой профессиональный статус может уменьшать шансы трудоустройства. Так, например, один из наших респондентов рассказывает о своем сыне, тоже безработном: «У него с одной стороны, амбиции, а, с другой стороны, там, где требуются такие люди, (вздох), нужна бумажка об образовании. А на простую работу он не хочет идти, чтобы не терять квалификацию (3-29-4, м). Другой респондент, экономист, для которого приемлемый размер зарплаты начинается с 3-3,5 тыс. руб. (при наличии двухлетнего стажа безработицы), вообще не понимает, что препятствует его трудоустройству: «Я бы сам хотел узнать, что препятствует, но это не меня надо спрашивать, а этих (подыскивает слово), работодателей (3-28-4, м). Компромисс в виде устройства на работу не по специальности или низкооплачиваемую угрожает не просто ухудшению жизненных обстоятельств, но личностной целостности. Но если он все же происходит, то возможности адаптации к новой ситуации весьма ограничены: маскулинный комплекс этому препятствует.
Достигнутая в результате компромисса новая профессиональная позиция воспринимается как непрерывная череда унижений: «с точки зрения того, как реально я работаю… человеком себя не чувствую» (4-14-1, м); «Мы себя рабами чувствуем» (4-59-3, м). Вообще, слова «рабы», «рабовладение» при описании своей работы мужчинами-неудачниками встречаются довольно часто.
Отдельную проблему составляет позиционирование себя по отношению к другим людям: жене, родителям, другим мужчинам. Можно предположить, что наиболее болезненны как раз отношения с другими мужчинами, потому что женщина может пожалеть, от родителей можно дистанцироваться (примеров такого дистанцирования у нас в массиве очень много), но сопоставление с другими мужчинами ставит беспощадную «оценку» собственной маскулинной состоятельности: «время было упущено, а хочется сделать то, что не сделал раньше. Не хочется, как ветряная мельница, хлопать крыльями попусту. Просто смотрю, ребята в том возрасте что-то достигли» (3-55-4, м).
Боязнь выглядеть в глазах других мужчин недостаточно мужественным может быть реальным препятствием при трудоустройстве. Вот конкретный пример из жизни бывшего инженера, безработного со стажем: «Работал я на заводе «Электроника». Там как получилось. Летом я отдыхал в санатории, ну вот, познакомился там с женщиной - она там работает. И когда я из Тольятти приехал, она мне звонит: давай приезжай, я договорилась, тебя возьмут мастером. А у нее там первый муж что-то вроде начальника производства. Ну, приезжаю. Оклад 1900 и всякие там сверх обещали. Начал работать и, может, работал бы, но ее первый муж стал как бы вроде к ней подкатывать, намеками такими шутливыми, что вроде ты мне должна. Я прихожу вечером с работы, и она рассказывает. Мне это сразу не понравилось, я говорю: не хочу, чтобы из-за меня у тебя проблемы были, мне это не надо. Она сразу: да ты меня неправильно понял. А я еще на работе заметил, что он как-то подходит ко мне и с такой улыбочкой: ну как дела? Как работается? Я уже потом не выдержал и прямо так грубо говорю: вам что, нравятся рогатые подчиненные? Она сразу в слезы: Ты мне не доверяешь, я тебе рассказала, что между нами разговор такой был, а ты сразу выводы такие делаешь! - Да он просто подходит с таким видом, что пока я тут работаю, он там с ней... Так что там тоже с неделю поработал и ушел» (3-15-2,м). Приведенный пример является яркой иллюстрацией того, что проект успешной маскулинности предполагает не только хорошо оплачиваемую профессиональную работу, но и признание своей состоятельности со стороны других членов ближайшего социального окружения. В данном случае были поставлены под сомнение те аспекты мужественности нашего респондента, которые, казалось бы, не имеют ничего общего с его профессиональными качествами, но одного подозрения о том, что в глазах коллег он выглядит «рогатым подчиненным», ему оказалось достаточным, чтобы вернуться в состояние безработицы.
Таким образом, можно сказать, что пост-советская версия несостоявшейся маскулинности связана не только с проблемами на рынке труда, но и с недостатком позитивных версий легитимного маскулинного сценария. При этом традиционные критерии того, что значит быть «настоящим мужиком», значительно подорваны советским, а в особенности поздне-советским опытом. Можно сказать, что для таких мужчин главным (и единственным) оставшимся критерием мужественности служит отличие от женщин: эта «остаточная» маскулинность определяется скорее через отрицание, чем наличие сущностно необходимых черт: мужчина - это не женщина.