"Пидор" Берроуза: вопреки парадигме. часть 3.
Убежденность Берроуза в том, что гей доводится до шизофрении тем, что его маскулинное самоопределение неизменно отрицается дискурсами гетеросексуальной доминанты, не лишено исторической основы. Женственная парадигма доминировала в западных дискурсах гомосексуальности на протяжении всей первой половины ХХ века. Осознание этого крайне важно для понимания уверенности, заложенной в этих текстах: женственность - признак отличия, бессилия и маргинальности. Более того, понимание дискурсов, из которых берет начало парадигма женственности, способно объяснить, почему в текстах Берроуза этого периода доминирует и постоянно воспроизводится страх мужчины, копирующего (или, в самые кошмарные моменты, действительно становящегося) женщиной.
Корни женственной модели мужской гомосексуальности, преобладавшие в популярных, медицинских и психоаналитических дискурсах Америки 50-х годов, можно проследить до расцвета сексуальных исследований, имевшего место в конце XIX столетия, когда и была создана собственно категория "гомосексуальности". Работы таких исследователей секса и сексуальности, как Ульрихс, Краффт-Эбинг, Хиршфельд и Хэвлок Эллис, отметили как возникновение того, что теперь может расцениваться (через Фуко) как эра регулируемой сексуальности, так и установление самоопределения геев, которое продержится бoльшую часть ХХ столетия. Как утверждает в "Истории сексуальности" Фуко, классификация сексуальностей и сексуальных актов, принятая в XIX веке, привела к "новому определению личностей", что сделало секс между мужчинами не только просто актом (содомией), но и основой самоопределения (гомосексуалист): "Ни один элемент общего состава [гомосексуалиста] не остался незатронутым его сексуальностью... Содомит был временным извращением; гомосексуалист теперь стал биологическим видом"16.
Первоначально целью Ульрихса и его современников было установить классификацию сексуальностей; исследователи вне зависимости от своих убеждений все больше и больше осознавали огромное разнообразие сексуальностей и сопровождающих их самоопределений. Применительно к гомосексуальности стал общепризнанным тот факт, что гендерная индентификация любой личности гея может быть ультра-маскулинной, ультра-фемининной, либо чем-то промежуточным. Понятие Ульрихса anima muliebris in corpore virili inclusa [женская душа в мужском теле] выступало всего лишь одной из категорий самоопределения гея, однако именно эта категория стала господствующей при рассмотрении гомосексуальности. Модель инверсии или гендерной девиации преодолела даже представления о гомосексуальности как выражении вирильной маскулинности. Историческая переоценка этого периода, проведенная Гертом Хекмой, подводит к заключению, что "предполагаемая женственность геев являлась мощной социальной стратегией, маргинализовавшей гомосексуальные желания и таким образом предотвращавшей активацию самоопределения геев"17. Женственность превратилась в видимый знак отклонения, аномалии, инверсии и извращения.
Алан Синфилд доказывает, что женственная модель установилась как единственная культурно-обусловленная и легально санкционированная гомосексуальная идентификация во вполне определенный исторический момент - суд над Оскаром Уайльдом. До 1895 года женственность не являлась признаком гомосексуальности. Синфилд приводит убедительные примеры того, что "господствующее гомосексуальное самоопределение ХХ века" возникло "главным образом из элементов, сопутствовавших процессам Уайльда: женственности, досуга, лености, аморальности, роскоши, беззаботности, декаданса и эстетизма"18. Женственная парадигма (разумеется, набиравшая силу со времени категоризации сексуальных идентификаций сексологами в конце XIX века), только сгустится в массовом воображении во время процессов Уайльда, а затем получит свое определение в возникших вокруг них юридических и медийных дискурсах. Создание женственной парадигмы как единственного терпимого модуса самоопределения геев практически завершилось.
Хотя Фрейд выступал против недостатков модели третьего пола, его работы в конечном итоге пришли в противоречие с культурным стереотипом, укоренившимся в дискурсах конца XIX века. В своей теории полиморфного извращения Фрейд по сути бросал вызов морализаторским доводам, которые расценивали гомосексуальность как отклонение от нормального (гетеросексуального) направления психического и сексуального развития. Если бы у всех нас имелось общее психическое наследие первобытной бисексуальности, то гомосексуальность толковалась бы, скорее, как различие в выборе объекта, а не как греховный, патологический акт непристойности. Более того, Фрейд выдвигал доводы против женственной парадигмы как ключа к гомосексуальному самоопределению: "Мужчина, в чьем характере женские качества очевидно доминируют... может, несмотря на это, быть гетеросексуальным"19. Подобные изыскания означали: "предположение о том, что природа в приступе чудачества создала "третий пол", не выдерживают критики".
Несмотря на такой сравнительно либеральный подход к гомосексуальности и гендерным девиациям, школе Фрейда не удалось преодолеть культурный дискурс женственности. Случай Шребера служит этому интересным подтверждением, одновременно устанавливая исторический прецедент слияния гомосексуальности, гендерной инверсии и шизофрении, которое мы видели в текстах Берроуза20. После анализа мемуаров Шребера Фрейд пришел к заключению, что его параноидальное шизофреническое состояние было результатом прорыва гомосексуального либидо. Подавленная страсть к его врачу Флешигу приводит Шребера к убеждению, что он лишается мужской силы, что его тело буквально трансформируется из мужского в женское. В попытках противостоять этим переменам нарастает расстройство рассудка: он подменяет Бога Флешигом и пытается оформить метаморфозу в трансцендентных понятиях.
Фрейд эдипизирует его болезненное состояние (Флешиг = брату, Бог = отцу), однако это не ликвидирует общего предположения, лежащего в основе дискурса Шребера о том, что гомосексуальность непременно должна повлечь за собой женственность. Голоса, которые слышит Шребер, дразнят его: "фроляйн Шребер" и "Человек, позволяющий е-ть себя!", - одновременно вопрошая: "Тебе не стыдно перед собственной женой?".
Болезнь Шребера (и одновременно корни его шизофрении), таким образом, происходит из его убеждения, что гомосексуальность и маскулинность несовместимы и, соответственно, поддавшись гомосексуальному влечению, мужчина неизбежно подвергает свои тело и душу перестройке некой внешней силой. Что интересно: Фрейд сознает подчиненность Шребера дискурсу модели третьего пола и предупреждает читателя: "Не следует предполагать, что он желает этой трансформации в женщину; для него вопрос, скорее, в том, что он "должен" сделать это на основании Порядка Вещей, избежать которого нельзя, как ни хотелось бы лично ему сохранить собственный почетный маскулинный статус". Подобная трактовка гомосексуальности как отказа от мужского начала и маскулинности находится в центре дискурса Берроуза о сексуальности Ли в "Пидоре".
В то время как дискурс Фрейда о женственности был ограничен узкой аудиторией, его последователи-психоаналитики, особенно в Америке 1950-х годов, создали модель гомосексуальности как гендерной девиации, и эта модель не только распространилась в популярных текстах о сексуальности, но и начала использоваться в качестве орудия социального регулирования.
Историки гомосексуальности лишь недавно откорректировали 50-е годы. Хотя каждый изучающий гей-историю хорошо знаком с вехой Стоунволла - моментом триумфального рождения гей-движения, - периоду, начавшемуся сразу после окончания войны, уделяли гораздо меньше внимания. Это странно во многих отношениях, поскольку в 1950-х годах государством проводилась не только беспрецедентно агрессивная политика гомофобии, но и началось политическое сопротивление геев маргинализации гетеросексуальной доминанты. Перед Второй Мировой войной американские власти в общем и целом терпимо относились к гомосексуалам. По словам Джорджа Чонси, культура laissez-faire существовала с 1890-х по 1940-е годы, и в таких метрополиях, как Нью-Йорк, гей-жизнь "была менее допустима, менее видима посторонним и более жестко сегрегирована во второй половине века, нежели в первой".
Одним из признаков этого перехода от толерантности к неприкрытой гомофобии эпохи маккартизма стала работа американских психоаналитиков. В то время как Фрейд старался придерживаться либеральных взглядов на гомосексуальность (не прибегая к викторианским представлениям о морали и вырождении), поднявшуюся в Америке волну психоанализа в 30-50-е годы больше интересовала консервативная переработка достижений венской школы, и гомосексуальность стала определяться как патология и отклонение от гетеросексуальной нормы. Отрицая пессимизм по поводу возможностей психоанализа менять гомосексуальные тенденции, которым проникнуто фрейдовское "Письмо американской матери", американские фрейдисты пустились на поиски лекарства21.
На переднем крае этого движения в 1940-х годах стояла адаптационная школа психоанализа Шандора Радо. Радо отвергал теории Фрейда о бисексуальности, отказываясь считать гомосексуальность результатом дисбаланса между мужскими и женскими порывами, вместо этого, главным образом, подчеркивал внешнее воздействие. Веру в гомосексуальность как сущностную характеристику сменили теории ее социального строительства, в которых она характеризовалась как фобия, побег от гетеросексуальности, болезнь рассудка, которую "позитивное терапевтическое отношение" Радо стремилось излечить22. Что немаловажно, женственная парадигма сохранялась в центре отношения Радо к гомосексуальности:
"Желание осуществить шаблон мужского-женского - сексуальная характеристика, общая для всех представителей цивилизации. Страх и презрение могут пытаться загнать это желание в подполье, но ни эти чувства, ни какая-либо иная сила, кроме шизофренической дезорганизации, не в состоянии эту силу преодолеть. Это подавленное желание вынуждает людей, имеющих партнеров собственного пола, генерировать иллюзорный шаблон мужского-женского, который даст им иллюзию обладания или становления партнером противоположного пола"23.
Замечания Радо с их поразительной гетероцентрической логикой наглядно иллюстрируют догадки о природе гомосексуальных отношений, доставляющие столько мучений Ли и Аллертону. Для Радо порядок вещей требует, чтобы все сексуальные отношения соответствовали динамике гетеросексуального шаблона: один партнер - мужской-маскулинный-активный, другой - женский-фемининный-пассивный. Все гомосексуальные отношения, следовательно, должны быть пародией на изначально подлинный шаблон мужского-женского. Любой гей, пытающийся вырваться из этого санкционированного культурой шаблона и потребовать спаривания маскулинного мужчины с маскулинным мужчиной якобы бьется в судорогах "шизофренической дезорганизации", страдая от неуверенности, к какому полу он принадлежит и каким гендерным статусом располагает.
Теория гомосексуальности как болезни, выдвинутая в 1950-х годах, утверждала, опираясь на работы Радо и его современников, что "болезнь" является комбинацией извращенного желания, гендерной девиации и моральной слабости. Рассматривая гомосексуальность в таких терминах, на мужчину-гея возлагали ответственность за изменение его наклонностей посредством терапии. Таким образом, осуждение женственной парадигмой личности гея как девиантной (в понятиях сексуальности и гендера) оправдывало социальную регуляцию ради того, чтобы "болезнь" не заразила более широкие слои населения.
Сдвиг между довоенными и послевоенными годами произошел главным образом благодаря массовой мобилизации мужчин и женщин после Пирл-Харбора. Для множества геев, как мужчин, так и женщин, перемещение из сельской местности в города для прохождения военной службы представило первую возможность артикулировать свое гомосексуальное самоопределение в среде единомышленников. Эмпирические данные, приводимые Колином Спенсером в книге "Гомосексуальность: История", демонстрируют возможности, созданные войной для гомосексуальных отношений и встреч. Как утверждает одна лесбиянка, "это была такая славная война. Что бы ни происходило, это никого не касалось... настоящий разгул"24.
Однако власти не могли потерпеть такого выплеска сексуальности. Проблема гомосексуальности в вооруженных силах уже серьезно стояла в 20-30-х годах; перед Второй Мировой войной командование американского флота решило использовать Портсмутскую гауптвахту в качестве места заключения "моральных извращенцев", и к 1930-м годам более 40% новых заключенных были осуждены за феллацио или содомию. С началом мобилизации военные власти маниакально озаботились недопущением гомосексуалистов в вооруженные силы. Именно в этот момент в 1940-х годах американская культура впервые начала создавать популярный дискурс гомосексуальности, достигший массовой аудитории. Военные медкомиссии проводились психиатрами, утверждавшими, что они разработали серию тестов, позволявших быстро выяснить, является ли новобранец гомосексуалистом. Происшедший сдвиг отмечает Джон Д'Эмилио:
"Медицинская модель играла лишь незначительную роль в общественном понимании гомосексуальности до 1940-х годов. До этого времени о ней в деталях говорили преимущественно на страницах специальных журналов. Тем не менее, психиатрические отборочные проверки призывников, созданные федеральным правительством во время Второй Мировой войны, запустили психиатра в жизни миллионов простых американцев...
Все больше и больше американцы начинают рассматривать сексуальное поведение человека либо как здоровое, либо как больное, причем гомосексуальность попадает во вторую категорию. Медицинские справочники, адресованные широкой публике, детально разъясняли явление однополой ориентации и возможности лечения ее"25.
Но каковы же были идеи, на которых основывалась медицинская модель? Спенсер утверждает, что профессиональные психиатры, призванные в армию для помощи в отборе призывников, верили в существование трех возможных признаков определения мужчины-гомосексуалиста: "женственные характеристики тела, женственность в манере одеваться и поведении, расширенное анальное отверстие"26. Грубость подобной модели определения наклонностей к девиантной сексуальности подтверждается приводимыми Д'Эмилио данными об увольнении с военной службы:
"Увольнения за гомосексуальность выросли с 1000 в год в конце 40-х годов до 2000 в год в начале 50-х". Однако негативное воздействие этой модели распространилось широко; образ гомосексуалиста, как мужчины, так и женщины, распространявшийся посредством этих медкомиссий и вскоре достигший более широких кругов американской публики, был образом извращенца, чье сексуальное самоопределение характеризуется гендерной девиацией. Женственная парадигма таким образом получила дальнейшее социальное, медицинское и юридическое одобрение как единственное гомосексуальное самоопределение27.
В послевоенные годы к гомосексуальности, разумеется, относились еще менее терпимо. Данные об увольнениях из армии, приведенные выше, связаны прежде всего со все более враждебным отношением государства, в особенности - в период маккартизма. Переплетение гомосексуализма и "красной угрозы" означало, что геи попадали под все большее давление регулирующих органов (например, ФБР), изгонялись из армии и с правительственных должностей. Среди гражданских служащих проводились массовые чистки, а на самом низшем уровне полиция начала устраивать рейды по местам встреч, барам и клубам, часто проводя в случайном порядке тесты на венерические заболевания. Тем временем, ФБР каталогизировало данные об арестах, проводившихся полицией нравов по всей стране вне зависимости от того, осужден был арестованный или нет, а также поощряло перлюстрацию почтовыми служащими почты подозрительных клубов по переписке и подписчиков культуристских журналов.
Пик такой политики пришелся на 50-е годы: и МакКарти, и Гувер использовали моральную панику на пересечении сексуальности и политики для упрочения собственных политических позиций28. 1950-е годы знаменовали начало беспрецедентной медицинской, юридической и социальной регуляции гомосексуальности, происходившей с ведома и при поддержке общественности.
Разумеется, существовали и другие дискурсы гомосексуальности, пытавшиеся бросить вызов этому новому консерватизму. Сочувственные исследователи подвергали сомнению как необходимость лечения, так и полезность концентрации медицинской модели на личность гея как шизофренический гендерный девиант. Доклад Кинзи 1948 года "Сексуальное поведение самца человека" внес большой вклад в противостояние понятию гетеросексуальности как "нормального" курса развития. Данные Кинзи показывали, что 50% американских мужчин признают эротическую реакцию на лиц своего пола, а один из восьми мужчин был преимущественно гомосексуалом в течение по крайней мере трех лет29. Данные предполагали, что гомосексуальность едва ли может служить признаком психопатологии, поскольку явление это столь распространено.
В том же самом ключе, в работе Клеллана Форда и Фрэнка Бича "Шаблоны сексуального проведения" (1951) изучалась сексуальная деятельность приматов, и в их отношениях отмечалось часто сопутствующее друг другу гетеро- и гомосексуальное поведение. Исследователи пришли к выводу, что и гомосексуальность человека принадлежит к такому наследию млекопитающих: мы, как и приматы, которых они изучали, обладаем преимущественно бисексуальной природой. Эксперименты Эвелин Хукер в 1954 году с мужчинами-геями и проведенные ею тесты Роршаха показали: нет никаких оснований считать, что сама по себе гомосексуальность - психопатология30.
Боязнь женственности, вызванная желанием быть принятыми обществом, означала, что геи, подчиняясь государственному регулированию, ставили на своих собратьях клеймо "девиантов" и "маргиналов", оперируя теми же понятиями, что и гетеросексуальная доминанта. Степень воздействия женственной парадигмы как средства лишения геев политического голоса, таким образом, можно рассматривать как первый пик их политической мобилизации.
Дональд Уэбстер Кори, создавший один из главных трактатов боровшегося за права гомосексуалов Маттачинского общества "Гомосексуалист в Америке: субъективный подход", являлся преданным сторонником такой политики нормализации и выдвигал тщательно обоснованные доводы против женственной модели:
"В действительности, женственный мужеложец обычно формирует подгруппу в группе, поскольку является персоной нон грата среди более вирильных. "Я ничем не лучше их, - говорит гомосексуалист более вирильного типа, - но я не могу позволить, чтобы меня видели в их обществе". Если гомосексуалист вынужден носить маску, он не может ассоциироваться с теми, кто ее сбросил"31.
Это отождествление вирильности и маскулинности в противовес женственности поразительно. На женственном гомосексуалисте ставилось клеймо контрреволюционера. В самом деле, поддержка Кори осторожных эволюционных перемен заставляет его предлагать геям с радостью принимать свой гнет и стремиться к блаженству мученичества:
"Сочувствие ко всему человечеству, включая другие группы, презираемые сходным образом, проявляемое многими гомосексуалистами, является позитивным фактором не только для личности, но и для общества. Гомосексуалист может показывать, и зачастую показывает, что не держит зла, ибо он постиг необходимость, научился подставлять другую щеку. Обстоятельства вынуждают его отвечать на ненависть любовью, на оскорбления состраданием".