Осенний ураган в Нью-Йорке. Эпизод 21.
Лаура бежала к темнеющему лесу, не замечая холода, она была уверена, что за первым же поворотом увидит сани и его, возлюбленного, и что он бросится к ней, укутает и её, и виолончель в меха, зацелует её, и сани помчат их сквозь синий ночной лес в соседнее поселение, где они смогут заночевать перед дальней дорогой.
Но санный путь за поворотом, там, где они договорились встретиться, был пугающе пуст. Лаура побежала быстрее, мороз начал жечь её ступни в промокших сапожках и пальцы без рукавичек. Она сильнее прижала к себе виолончель, ей показалось, что та жалобно застонала.
Поворот, ещё один. Ни саней, ни тихого ржания лошадей. Она решила, что её возлюбленный просто отъехал подальше вглубь леса, чтобы его не могли увидеть из поселения.
Лаура выбилась из сил, плат сполз на плечи, она сняла его и укутала в него виолончель, мёрзшую в тонком слое аксамита.
Слёзы потекли ручьями, обжигая, как огнём, замёрзшие губы. Она и представить себе не могла, что её возлюбленный мог бросить её, не сдержать своё обещание. Её сердце стучало на весь лес, и снег сыпался с ветвей.
Лауре вспомнилась её первая встреча с тем, к кому она сейчас спешила. Это произошло прошлым летом, недалеко от этой дороги, по которой она сейчас едва передвигала ноги, на краю леса.
С приходом тёплых дней она убегала подальше от глаз родителей мужа, иногда с виолончелью. Добегала до края леса, садилась на поваленное дерево, мечтала, пела, играла. В доме это было немыслимо, и даже в хлеву, служившем ей прибежищем, удавалось теперь очень редко.
Она обнаружила этот хлев через несколько недель после приезда в дом мужа, в октябре месяце. Все в доме начали ложиться спать с приходом темноты, а она украдкой пробиралась с виолончелью в хлев, зажигала лучину, следя за тем, чтобы свет не был виден снаружи, гладила любимых коровушек, иногда долго плакала навзрыд, задыхаясь, пока не становилось темно в глазах и, казалось, что вот-вот она потеряет сознание, затем, успокоившись, брала виолончель в руки и уходила с ней в дальний угол хлева, вздрагивая при малейшем шорохе. Но кроме коровушек, никто не слышал, как она играет, хотя, конечно, все в доме знали, куда ходит она по ночам. Лучина быстро сгорала, и Лаура играла или пела в полной темноте, но ей не было страшно - она знала, что её окружают безобидные существа с такими же печальными, как у неё самой, глазами.
Муж приказал матери и отцу не запрещать Лауре ходить по ночам в хлев. Они бы с радостью выгнали её оттуда, но ослушаться сына не посмели. Им всё было ненавистно в невестке, свалившейся им на голову невесть откуда, но из хлева до них в дом не доносилось хотя бы этих отвратильных для их ушей звуков. Главное, чтобы коров не пугала, чтобы не заболели они от противных им звуков, Если бы это случилось, они бы разбили ненавистный и непонятный им инструмент, и вышвырнули бы за ворота вместе с Лаурой. Но приходилось терпеть, ведь жили они в достатке и сытости только благодаря их сыну, удачливому купцу, который чаще всего отсутствовал в просторном доме. Дом построили с расчётом на бесчисленную гурьбу внуков, а то и правнуков. Угораздило же его жениться на этой фряжанке, совершенно бесполезной в доме! В поселении было столько невест - богатых, красивых, работящих. А тут - да кто она такая? Если бы хоть из знатной семьи, а то, как оказалось - купец, как-то выпивши крепко, проболтался - была она приёмной в той знатной венецианской семье, а по рождению - дочкой какого-то нищего стеклодува. Вот была бы знатной - и отношение к ней было бы уважительным, говорили они сыну. Они чувствовали, что Лаура презирает их, и платили ей тем же, да нет, платили втройне. Она презирала их, но ненависти к ним не испытывала. Да, она с первой же минуты, как увидела их, ещё даже не сойдя с корабля, поняла, что никогда не сможет полюбить этих совершенно чужих и по обличью, и по нраву, угрюмых и замкнутых людей.
Корабль приблизился к пристани, купец с гордостью указал ей на своих родителей, разодетых в заморские одежды, которые привозил им из поездок, а ей, замёрзшей враз от их враждебных взглядов, тут же захотелось отправиться в обратную дорогу. Она не знала, что с берега ещё одна пара глаз пронзала её насквозь ненавидящим взором. То была девушка, стоявшая поодаль ото всех. Она, как никто на всём берегу, ждала купца - они собирались пожениться, и его родители были очень благосклонны к его выбору, и её родители были неоднократно званы к обедам, обе семьи готовились к скорой свадьбе, все надеялись, что свадьба будет этой осенью, когда купец вернётся из Венеции.
И вдруг родителям купца приходит письмо от него, и пишет он, чтобы они привели дом в порядок, и чтобы очистили от хлама самую большую комнату - он приедет не один, а с женой, которую "нашёл" в Венеции в семье одного знатного горожанина. Что любит её без памяти - имя её Лаура - (они же, позже, назло ей, произносили её имя, ставшее им сразу же ненавистным - с ударением на второй слог) и не может представить себе жизни без неё. Что ждёт от них, что и они полюбят её и отнесутся к ней, как к дочери. Что приедет он с молодой женой месяца через три, до того, как упадут снега и все воды скроются подо льдом. И чтобы они сказали его несостоявшейся невесте, что вот так вышло, он сам не думал-не гадал, просит её простить его и забыть на веки вечные.
Но они ничего не сказали несостоявшейся невестке: так тяжко было им принять эти новости, что захотелось даже отомстить дурынде, как они стали называть её промеж собой - да это она и виновата, значит, недостаточно была ласкова с их сыном, пусть теперь помучается, не только же им принимать ставшие вдруг непонятными условия жизни. И с её родителями приязненные отношения враз прекратили и стали обходить тех десятой дорогой.
Но в день, когда прибыл из дальнего странствия его корабль, пошла и его бывшая невеста встречать своего, как она думала, суженого - в том, что он вскоре станет её мужем, она и не сомневалась, проснувшись тем утром.
И вдруг увидела, и вмиг поняла всё, и обмерла внешне, а внутри - ей показалось, что умерла она уже, и находится не на белом свете, а в аду. В страшном сне не могло ей присниться, что открылось её взору сентябрьским полднем. На корабле стоял он, её жених - высокий красавец с тёмными кудрями - и прижимал крепко к себе какую-то женщину. Да не женщину - юную девушку, почти девочку. С длинными тёмно-русыми - не по здешней моде - распущенными волосами, волны которых блестели на солнце подобно волнам реки и даже отражали голубые эти волны. Этот блеск ослепил всё вокруг, а несостоявшуюся невесту поверг во мрак. Вначале изумление и возмущение захлестнули её. Волосы, не заплетённые в косу! Без плата на голове - виданное ли дело! А вырез какой у платья! Разве подобает девушке так открывать руки, плечи и даже... тут она едва не задохнулась от ярости - грудь! У бывшей невесты подкосились ноги, ей сделалось дурно, всё поплыло вокруг. Но никто не заметил ни её состояния, ни её саму. Родители её замешкались дома, готовясь к приезду будущего зятя, ожидали, что придёт он к ним на следующий день и попросит, наконец-то, руки их дочери.
Поначалу она бросилась в сторону его родителей, чтобы спросить, что всё это значит, но они отвернулись от неё, сделав вид, что не знают её! Не знают - её, с которой уже не раз за одним столом на праздниках сидели!
Всё потемнело вокруг неё, хотя светило полуденное сентябрьское солнце, отражалось в воде и заливало мир своим прекрасным прощальным светом. И враз она возненавидела и бывшего жениха, и паскудную девку, которую он прижимал к себе, и его родителей, и своих родителей, которые - ни сном ни духом, готовили пир на весь мир - и всех тех, кто стоял сейчас на корабле и на берегу. Она возненавидела весь белый свет и поклялась отомстить - всем - за свои унесённые рекой молодые годы, потраченные на напрасные надежды, на вечера при лучинах, проведённые за шитьём новых платьев, которые складывались в сундук с приданым, за одинокие летние вечера и светлые ночи, проведённые без подружек и без гулянок большими компаниями на высоком утёсе.
Но об этом никто не догадывался - глаза всех были прикованы к нему, красавцу-купцу, а ещё больше - к его спутнице, с её нездешней, затмевавшей самое солнце красой и к её невиданному наряду - хотя местных жителей, привыкших к заморским товарам, нелегко было удивить ни нарядами, ни украшениями.
Лаура же, сойдя на берег, нехотя приблизилась к своим новым родственникам. Ни доброго слова, пусть и на непонятном ей языке - муж перевёл бы, он обещал ей это всю долгую дорогу из Венеции до самого поселения, находящегося неподалёку от Нижнего Новгорода, лаская её и умоляя не страшиться неизвестности в далёком чужом для неё краю - ни одобряющего взгляда, ни приветливого жеста не дождалась она от них. Покосились только на её нвряд, на распущенные волосы, на поклажу, на непонятный большой предмет, завёрнутый в дорогую материю, который она ни за что не соглашалась выпустить из рук - так и села с ним в кибитку. В остальные повозки погрузили бесчисленные сундуки, и прошло немало времени, пока они подъехали к дому, скрытому высоченными воротами и ранними сентябрьскими сумерками.
Вечер прошёл почти в полном молчании за накрытым столом, полным местных и заморских яств. Только косые взгляды, непонятные, отрывистые слова. Лаура поняла, что ей ничем не удастся преодолеть эту враждебность, и даже не стала пытаться. Муж её, казалось, не замечал всего этого. С жадностью набросился он на еду и напитки, быстро насытился, а затем пожелал как можно скорее скрыться с ней в комнате, которую родители так и не привели в порядок. Лаура тоже хотела остаться наедине с мужем. Она любила его страстно и желала его, как в их первую ночь. Но как только они легли, муж забылся тяжёлым сном - сказалась дорога и крепкая выпивка за столом.
Лаура почти всю ночь смотрела в единственное, не занавешанное окно, смотрела на звёзды и гадала - те ли это звёзды, на которые она так любила смотреть в окно своей комнаты в Венеции - в её комнате было два огромных - от пола до самого потолка - окна, у одного стояло её ложе, а у второго - стул с пюпитром перед ним, из окон был виден роскошный сад с оливами, апельсиновыми и лимонными деревьями, с опьяюняющим запахом ванили от кустов олеандра, сад, пронизанный днём солнечными лучами, а по ночам таинственно освещаемый луной и звёздами, она засыпала под их колыбельные. Сад был её самым любимым местом, едва проснувшись, она распахивала окна и садилась играть на виолончели, даже не позавтракав, и забывала обо всём на свете, не обращая внимания на просьбы слуг. Её игру сопровождало пение птиц и плеск волн в отдалении.
Сейчас Лаура до рассвета глядела на чужие звёзды и думала, что её ожидания счастливой жизни с мужем, такой жизни, которую она наблюдала в семье её приёмных родителей, не сбудутся. Эти люди, его родители, да и остальные, увиденные ею на берегу - совершенно чуждые ей, не желающие ни малейшего душевного сближения, и этот большой, неуютный дом, и этот муж, вдруг ставший ей тоже чужим и непонятным.
С утра пораньше она развернёт укутанную в аксамит виолончель и расскажет ей о своих печалях.
Но утром она поняла, что никогда не придётся ей играть и петь в этом доме. Только уселась она поудобнее у окна, пристроив ноты на подоконнике, только начала настраивать инструмент, как вдруг в соседней комнате послышались крики. Языка она не понимала, но услышала неприятный, визгливый голос свекрови и оправдывающийся голос мужа. Что там такое? Муж вошёл в их комнату и громко захлопнул дверь. "Лаура, милая, погоди играть... Моим родителям это не по нраву, они хотят отдыхать, они много работали всё лето и теперь хотят тишины в доме. Погоди, может, через некоторое время я уговорю их..."
Лаура завернула виолончель в аксамит, поставила в угол. "Как же я - и без игры на виолончели?", - слёзы катились по её щекам, она не вытирала их. А муж даже не стал успокаивать её, не приласкал, просто отвернулся и ушёл куда-то, оставив её одну-одинёшеньку на всём белом свете.
Через несколько недель она сама нашла выход. Темнело уже очень рано, она приметила большой хлев за домом и начала ходить туда по ночам, вначале одна, потом и с виолончелью.
Так прошла тоскливая зима, а весной купец отправился в далёкую поездку. Лаура начала выходить за ворота, каждый раз всё дальше и дальше от дома. Уходила к лесу и пела там, а иногда брала с собой виолончель, садилась на поваленное дерево или на высокий пень, и подолгу играла - без нот, придумывая красивые мелодии.
Однажды она услышала конский топот. Чья-то кибитка остановилась неподалёку, у края дороги в лес. Из неё вышел молодой мужчина, приблизился к ней.
- Я слышал Вашу игру и пение, уже несколько раз! Вы, наверное, лесная фея, посланная людям в утешение!
- Mi dispiace, signore, non la capisco!
- Да, я слышал, что Вы поёте на италийском! Кто же Вы? Как Вы попали сюда? - продолжил он на её родном языке.
Лаура встрепенулась от радости и защебетала, впервые за такое долгое время!
- Я из Венеции! Мой муж - купец, его дом во-о-он там! Я познакомилась с ним в Венеции, потом мы поженились, а в прошлом сентябре приплыли сюда, а сейчас он опять где-то далеко.
- Как Вам здесь? Вижу, Вы не очень счастливы, раз сбегаете из дома!
- Понимаете, его родители не хотят слышать моё пение и игру на виолончели - зимой я играла в хлеву, а с весны хожу сюда. Они рады, когда меня нет в доме.
- А как же Ваш муж? Он что, не может поговорить с родителями и объяснить им...
- Вначале пытался объяснить. Но они убедили его, что им нужен отдых и тишина в доме.
- И что Вы собираетесь делать дальше?
- Я не знаю, правда. Не знаю, не думала. Жду, что муж вернётся и мы поговорим с ним, как жить дальше. Возможно, он построит новый дом, только для нас!
- Это он обещал Вам?
- Нет, но я попрошу его. Ведь это не жизнь, не иметь возможности играть и петь. Даже в хлеву мне нравится больше, чем в их неуютном и тёмном доме с маленькими окнами. Я хочу большие окна, такие, как были у моих родителей в Венеции! Чтобы солнце светило в комнаты целыми днями!
- Да уж. Не повезло Вам с его родителями. Не все здесь такие. Мои родители совсем другие - добрые, дружелюбные.
- А откуда Вы так хорошо знаете италийский?
- Я тоже купец, как и Ваш муж. Бывал, и не раз, в Вашей родной Венеции. Язык учил в поездках, люблю его звучание! Знаю Вашего мужа, но не приходилось плавать с ним. Я живу в соседнем поселении, в пятнадцати вёрстах отсюда, нвдо проехать через лес, а потом, с холмов, уже видно Оку и наше небольшое поселение.
Они начали встречаться у леса. Вначале как бы случайно - он постоянно ездил по этой дороге, а она постоянно убегала из дома. А затем начали договариваться о дне и часе.
Эпизод 22.
Эпизод 20.
Начало.
_________________________________
Я пишу эту историю "в прямом эфире" прямо сюда, в LJ - почти всегда с телефона или с таблетки - и корректирую позже, когда находится время.