Шатов. Кириллов. Петр. (По роману Бесы) РАМТ малая сцена
Черное пальто. Шляпа. Бордовый шарф. Бордовый же галстук. Костюмчик. Респектабельный молодой человек с полуулыбочкой поглядывающий на окружающих. И непонятно откуда возникающее знобкое чувство близкой опасности. Этот улыбающийся человек опасен. Он на кого-то не по-хорошему похож. И этот холодный оценивающий взгляд, и эта странная тихая улыбка, будто бы приклеенная к лицу... И почему-то цепляет странный ответ Эркелю (Бурукин), что пока еще можно так смотреть, пока еще бежать не надо...
Спектакль вроде бы и имеет привязку к времени, а по-сути - вневременной.
Потерянное поколение, задыхающееся в вязком застое. Бродят, бродят молодые силы. Хочется изменений. Хочется взорвать к чертям собачьим закостенелое общество. Хочется объединиться и пойти... за тем, кто поведет. Кто завлекательный пообещает братство-равенство-свободу-казни-пытки-страданье-высокую романтику. Хочется с самим Боженькой силенками помериться, доказать своим оглушительным своеволием, что Он, которому веками челом бьют, на которого уповают, сдулся, спекся, что пришло время новых Богов или Божеств, а первый из сонма он - Кириллов (Сипин). Хочется рациональных начинаний. Хочется влиться в высокое сообщество "юношей бледных с взором горящих". Хочется отдать без остатка...
И всем этим молодым, полным сил, веры и, пардон, легкого безумия, ловко и умело управляют всеядные - меркантильные - расчетливые - жестокие до полнейшего бессердечия "верховенские" (Петр - Печенкин)
Они все используют себе во благо. Все подгребут под себя. Не побрезгуют чайком, курочку упишут с аппетитом, потому как потенциальному самоубийце она ни к чему. Развратят. Заморочат. Завлекут. Убедят... да в чем угодно, в том, что будет выгодно именно в этот момент. Они все разрушат "до основанья". Нравственные и моральные принципы (как быстро "развивается" Эркель). Надежды - история вернувшейся "блудной жены" или заблудившейся жены, вернувшейся в Россию рожать прижитого (Бог знает от кого) ребеночка. И судьбы - попалась птичка, стой, не уйдешь из сети. Разочаровался Шатов (Янин), захотел честно и благородно уйти, нет, браток, шалишь! Отсюда дорога только на тот свет.
Люди для них - материал.
Они всегда будут добиваться поставленной цели чужими руками, а если своими, то расплачиваться все равно станут другие.
И они, и в этом ужас, всегда придут к власти. С этой тихой странной улыбочкой, внимательно вглядываясь, все оценят, просчитают, пересидят, а потом "вытащат знамя из ослабевших пальцев" и дочистят старых соратников. Бесы...
Из какого времени история?
О чем вспоминается и во время спектакля, и после?
Сценография достаточно лаконична.
Чернота пространства. Дощатые скамьи, как-бы опаленные огнем, легко превращаемые в шкафы, в перегородки. Такая же стена с чугунной печной заслонкой. Чайный стол, который является и "пограничным столбом" между двумя комнатушками - Кириллова и Шатова. Иногда действие будет идти одновременно. И даже за чашкой чая персонажи будут подходить почти вместе, каждый к своему столу, но на самом деле к одному и тому же.
Бочка, наполненная водой, чтобы макнуть лицо - в себя прийти..., а кому-то кровь смыть с рук.
И где-то там, в черной дали - ладанка.
Потому что Кириллов - путаник, заплутавший в своих же умозрительных построениях, Бога узрит.
Шатов - может.
Петр - страшная вкрадчивая бесовская сила - никогда.
В чем прелесть малой сцены РАМТа? В том, что это небольшое сценическое пространство, к тому же еще и неправильной формы, обживается каждым режиссером по своему видению. Оно пластично. Зрителей можно рассадить и так, и эдак. И можно создать полный эффект присутствия, когда до актера - руку протяни. Когда каждый взгляд, каждый вздох играют. И нет случайного. И тебя потихоньку эмоционально поддевают, ведут, а потом взрывают твое сознание.
И от закольцовывающего финала жутковато.
Петр вглядывается в глаза зрителей. На губах улыбочка, которая теперь кажется жутковато- иезуитской. Заматеревший Эркель бинтует "учителю" окровавленный палец.
Кто следующий?
Спектакль вроде бы и имеет привязку к времени, а по-сути - вневременной.
Потерянное поколение, задыхающееся в вязком застое. Бродят, бродят молодые силы. Хочется изменений. Хочется взорвать к чертям собачьим закостенелое общество. Хочется объединиться и пойти... за тем, кто поведет. Кто завлекательный пообещает братство-равенство-свободу-казни-пытки-страданье-высокую романтику. Хочется с самим Боженькой силенками помериться, доказать своим оглушительным своеволием, что Он, которому веками челом бьют, на которого уповают, сдулся, спекся, что пришло время новых Богов или Божеств, а первый из сонма он - Кириллов (Сипин). Хочется рациональных начинаний. Хочется влиться в высокое сообщество "юношей бледных с взором горящих". Хочется отдать без остатка...
И всем этим молодым, полным сил, веры и, пардон, легкого безумия, ловко и умело управляют всеядные - меркантильные - расчетливые - жестокие до полнейшего бессердечия "верховенские" (Петр - Печенкин)
Они все используют себе во благо. Все подгребут под себя. Не побрезгуют чайком, курочку упишут с аппетитом, потому как потенциальному самоубийце она ни к чему. Развратят. Заморочат. Завлекут. Убедят... да в чем угодно, в том, что будет выгодно именно в этот момент. Они все разрушат "до основанья". Нравственные и моральные принципы (как быстро "развивается" Эркель). Надежды - история вернувшейся "блудной жены" или заблудившейся жены, вернувшейся в Россию рожать прижитого (Бог знает от кого) ребеночка. И судьбы - попалась птичка, стой, не уйдешь из сети. Разочаровался Шатов (Янин), захотел честно и благородно уйти, нет, браток, шалишь! Отсюда дорога только на тот свет.
Люди для них - материал.
Они всегда будут добиваться поставленной цели чужими руками, а если своими, то расплачиваться все равно станут другие.
И они, и в этом ужас, всегда придут к власти. С этой тихой странной улыбочкой, внимательно вглядываясь, все оценят, просчитают, пересидят, а потом "вытащат знамя из ослабевших пальцев" и дочистят старых соратников. Бесы...
Из какого времени история?
О чем вспоминается и во время спектакля, и после?
Сценография достаточно лаконична.
Чернота пространства. Дощатые скамьи, как-бы опаленные огнем, легко превращаемые в шкафы, в перегородки. Такая же стена с чугунной печной заслонкой. Чайный стол, который является и "пограничным столбом" между двумя комнатушками - Кириллова и Шатова. Иногда действие будет идти одновременно. И даже за чашкой чая персонажи будут подходить почти вместе, каждый к своему столу, но на самом деле к одному и тому же.
Бочка, наполненная водой, чтобы макнуть лицо - в себя прийти..., а кому-то кровь смыть с рук.
И где-то там, в черной дали - ладанка.
Потому что Кириллов - путаник, заплутавший в своих же умозрительных построениях, Бога узрит.
Шатов - может.
Петр - страшная вкрадчивая бесовская сила - никогда.
В чем прелесть малой сцены РАМТа? В том, что это небольшое сценическое пространство, к тому же еще и неправильной формы, обживается каждым режиссером по своему видению. Оно пластично. Зрителей можно рассадить и так, и эдак. И можно создать полный эффект присутствия, когда до актера - руку протяни. Когда каждый взгляд, каждый вздох играют. И нет случайного. И тебя потихоньку эмоционально поддевают, ведут, а потом взрывают твое сознание.
И от закольцовывающего финала жутковато.
Петр вглядывается в глаза зрителей. На губах улыбочка, которая теперь кажется жутковато- иезуитской. Заматеревший Эркель бинтует "учителю" окровавленный палец.
Кто следующий?