Судебные игрища социологов.
Когда царь-освободитель устроил в России нормальный буржуазный суд с состязательностью, открытыми заседаниями, адвокатами и присяжными, в судах утвердился своеобразный дискурс - обильный "социологизм" в речах защитников и обвинителей. Те связывали преступления со всяким "социальным", большую часть речей посвящали общественным язвам, темам общественного прогресса, исправления нравов и всему такому. Суды превращались в состязание социологов и обсуждение возможных решений социальных проблем и путей общественного развития. На них не столько устанавливали виновность и невиновность, сколько занимались общественной работой, служили общественному прогрессу, решали общественные проблемы и улучшали общество. Обвиняемые сами по себе ничего не значили, перипетии их судеб становились инструментами популяризации социального знания и исправления общества.
Что поделать, XIX век - век позитивизма, все верят в объективные законы "социального", одержимы социальными проблемами и социальными процессами.
Такое было в европейских судебных практиках или это чисто российский прикол? Когда у нас это закончилось? С революцией или раньше?
Поскольку сейчас в моем плеере роман Толстого "Воскресенье", вот вам пример того, о чем я написал, от величайшего русского сочинителя. В суде выступает товарищ прокурора.
"-- Вы видите перед собой, господа присяжные заседатели, характерное, если можно так выразиться, преступление конца века, носящее на себе, так сказать, специфические черты того печального явления разложения, которому подвергаются в наше время те элементы нашего общества, которые находятся под особенно, так сказать, жгучими лучами этого процесса...
... В его речи было все самое последнее, что было тогда в ходу в его круге и что принималось тогда и принимается еще и теперь за последнее слово научной мудрости. Тут была и наследственность, и прирожденная преступность, и Ломброзо, и Тард, и эволюция, и борьба за существование, и гипнотизм, и внушение, и Шарко, и декадентство.
Купец Смельков, по определению товарища прокурора, был тип могучего, нетронутого русского человека с его широкой натурой, который вследствие своей доверчивости и великодушия пал жертвою глубоко развращенных личностей, во власть которых он попал.
Симон Картинкин был атавистическое произведение крепостного права, человек забитый, без образования, без принципов, без религии даже. Евфимья была его любовница и жертва наследственности. В ней были заметны все признаки дегенератной личности. Главной же двигательной пружиной преступления была Маслова, представляющая в самых низких его представителях явление декадентства.
-- Женщина эта, -- говорил товарищ прокурора, не глядя на нее, -- получила образование, -- мы слышали здесь на суде показания ее хозяйки. Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения. Этим самым свойством она завладевает русским богатырем, добродушным, доверчивым Садко -- богатым гостем и употребляет это доверие на то, чтоб сначала обокрасть, а потом безжалостно лишить его жизни.
-- Ну, уж это он, кажется, зарапортовался, -- сказал, улыбаясь, председатель, склоняясь к строгому члену.
-- Ужасный болван, -- сказал строгий член.
-- Господа присяжные заседатели, -- продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, -- в вашей власти судьба этих лиц, но в вашей же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете своим приговором. Вы вникните в значение этого преступления, в опасность, представляемую обществу от таких патологических, так сказать, индивидуумов, какова Маслова, и оградите его от заражения, оградите невинные, крепкие элементы этого общества от заражения и часто погибели...".
Что поделать, XIX век - век позитивизма, все верят в объективные законы "социального", одержимы социальными проблемами и социальными процессами.
Такое было в европейских судебных практиках или это чисто российский прикол? Когда у нас это закончилось? С революцией или раньше?
Поскольку сейчас в моем плеере роман Толстого "Воскресенье", вот вам пример того, о чем я написал, от величайшего русского сочинителя. В суде выступает товарищ прокурора.
"-- Вы видите перед собой, господа присяжные заседатели, характерное, если можно так выразиться, преступление конца века, носящее на себе, так сказать, специфические черты того печального явления разложения, которому подвергаются в наше время те элементы нашего общества, которые находятся под особенно, так сказать, жгучими лучами этого процесса...
... В его речи было все самое последнее, что было тогда в ходу в его круге и что принималось тогда и принимается еще и теперь за последнее слово научной мудрости. Тут была и наследственность, и прирожденная преступность, и Ломброзо, и Тард, и эволюция, и борьба за существование, и гипнотизм, и внушение, и Шарко, и декадентство.
Купец Смельков, по определению товарища прокурора, был тип могучего, нетронутого русского человека с его широкой натурой, который вследствие своей доверчивости и великодушия пал жертвою глубоко развращенных личностей, во власть которых он попал.
Симон Картинкин был атавистическое произведение крепостного права, человек забитый, без образования, без принципов, без религии даже. Евфимья была его любовница и жертва наследственности. В ней были заметны все признаки дегенератной личности. Главной же двигательной пружиной преступления была Маслова, представляющая в самых низких его представителях явление декадентства.
-- Женщина эта, -- говорил товарищ прокурора, не глядя на нее, -- получила образование, -- мы слышали здесь на суде показания ее хозяйки. Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения. Этим самым свойством она завладевает русским богатырем, добродушным, доверчивым Садко -- богатым гостем и употребляет это доверие на то, чтоб сначала обокрасть, а потом безжалостно лишить его жизни.
-- Ну, уж это он, кажется, зарапортовался, -- сказал, улыбаясь, председатель, склоняясь к строгому члену.
-- Ужасный болван, -- сказал строгий член.
-- Господа присяжные заседатели, -- продолжал между тем, грациозно извиваясь тонкой талией, товарищ прокурора, -- в вашей власти судьба этих лиц, но в вашей же власти отчасти и судьба общества, на которое вы влияете своим приговором. Вы вникните в значение этого преступления, в опасность, представляемую обществу от таких патологических, так сказать, индивидуумов, какова Маслова, и оградите его от заражения, оградите невинные, крепкие элементы этого общества от заражения и часто погибели...".