(no subject)
ЭЛИТЫ, А НЕ МАССЫ - ГЛАВНЫЙ МОТОР СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ В РОССИИ
Владимир Шляпентох
Фрагмент 2:
Новые условия жизни, созданные стихийно или прямыми усилиями элиты, стремительно сами по себе меняют ценности россиян, но опять-таки элиты выступают в качестве инструмента этих изменений.
Ядов ссылается на данные Магуна и Руднева, которые показывают, что «россиянам свойственна более высокая потребность в защите со стороны государства, менее выражены потребности в свободе и самостоятельности, склонности к риску «, чем населению западноевропейских стран. И опять-таки здесь причина и следствие меняются местами.
Вполне естественно, что россияне, живущие под постоянным давлением произвола государства и беззакония, мечтают о том, чтобы быть защищенными от него, что воспринимается нашими исследователями как причина того, что государство играет огромную роль в жизни общества. Да и сами СМИ в последнее десятилетие (в противоположность 1990-ых) с их пропагандой «государственности» и возвеличиванием лидеров, которые выступают как носители государственного начала (вспомним действия Путина в Пикалево) способствовали возродившемуся культу государства как главной «скорой помощи» простым людям.
И вполне естественно, что в условиях отсутствия стабильных правил в экономике граждане Российской Федерации не склонны, будучи здравыми людьми, предаваться опасным экспериментам. Опять-таки российские СМИ и выступления официальных лиц на протяжении десятилетий вместе с многочисленными сериалами типа Бандитский Петербург, Бригада или Школа (если взять наиболее удачные) способствовали внедрению в сознание масс (в добавлении к их собственному опыту) картины общества, в котором мошенники и бандиты правят бал. (Сравните с советской пропагандой и советскими фильмами, рисовавшими благостную картину мира, в которую и верило большинство граждан, даже в тех небольших городах, где царила преступность).
Гудков указывает на взаимное недоверие россиян друг к другу и опять-таки связывает эту особенность с российскими традициями.[6] Отметим, что недоверие друг к другу типично не только для современных россиян, но и для многих других наций.[7] Дело в том, что степень недоверия между рядовыми людьми является прямым следствием того, как работает правоохранительная система в обществе и как соблюдаются его законы. Опять-таки, если американец уверен в том, что в случае конфликта с другими он может полагаться на немедленное вмешательство полиции, а затем и суда, у него нет основания бояться того, что сосед, сослуживец или приглашенный сантехник его обманет. Он вполне может идти на риск доверия к нему, и, как правило, не проигрывает.
Поразительно, что российские социологи тоже вменяют в вину своим гражданам и «национальному характеру» социальную пассивность, то, что «абсолютное большинство, то есть 90% граждан, считают, что они не в состоянии влиять ни на какие дела, которые выходят за пределы ближайшего круга».[8] Ни слова эти социологи не пишут о том, что социальная пассивность навязана недемократическим государством, которое отняло у населения всякую возможность политической деятельности. Не менее примечательно и обвинение российских граждан в положительном отношении к коррупции как неизбежному злу, что подчеркивает Алексей Левинсон, соавтор Гудкова в его анализе российского общества.[9] Но разве не адаптация населения к разгулу коррупции (прямой результат действий властей с 1992-го года) не должна была привести к появлению отношения к коррупции, как к «нормальному» условию выживания в данном обществе.[10] Впрочем, сам Гудков отмечает в той же статье, что «люди приспосабливаются… через коррупцию, через семейно-родственные неформальные связи».
Характер социальной мобильности и ценности, поощряемые властью и жизненными обстоятельствами, такими, как условия продвижения по службе, являются мощнейшими факторами, способными почти мгновенно менять ценностные ориентации граждан. Возьмите, например, отношение к науке и профессии ученого современной России. В советские времена престиж ученого был фантастически велик. Он был намного выше, чем в Америке. И что же? Сегодня престиж ученого удивительно низок в России. Гудков и другие утверждают, что это - результат «подавленности мотиваций достижения» в системе ценностей россиян. Между тем, очевидно, что российские молодые люди, вполне рационально мыслящие, адаптируются к государственной политике в отношении науки и к реальным условиям жизни ученого в России, меняют в шкале престижа место ученого и жаждут делать карьеру в государственном аппарате, обещающую ему материальные выгоды и видное место в обществе.
http://vladimirshlapentokhrussian.wordpress.com/2010/04/14/%D1%8D%D0%BB%D0%B8%D1%82%D1%8B-%D0%B0-%D0%BD%D0%B5-%D0%BC%D0%B0%D1%81%D1%81%D1%8B-%E2%80%93-%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B9-%D0%BC%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%80-%D1%81%D0%BE%D1%86%D0%B8%D0%B0/
Владимир Шляпентох
Фрагмент 2:
Новые условия жизни, созданные стихийно или прямыми усилиями элиты, стремительно сами по себе меняют ценности россиян, но опять-таки элиты выступают в качестве инструмента этих изменений.
Ядов ссылается на данные Магуна и Руднева, которые показывают, что «россиянам свойственна более высокая потребность в защите со стороны государства, менее выражены потребности в свободе и самостоятельности, склонности к риску «, чем населению западноевропейских стран. И опять-таки здесь причина и следствие меняются местами.
Вполне естественно, что россияне, живущие под постоянным давлением произвола государства и беззакония, мечтают о том, чтобы быть защищенными от него, что воспринимается нашими исследователями как причина того, что государство играет огромную роль в жизни общества. Да и сами СМИ в последнее десятилетие (в противоположность 1990-ых) с их пропагандой «государственности» и возвеличиванием лидеров, которые выступают как носители государственного начала (вспомним действия Путина в Пикалево) способствовали возродившемуся культу государства как главной «скорой помощи» простым людям.
И вполне естественно, что в условиях отсутствия стабильных правил в экономике граждане Российской Федерации не склонны, будучи здравыми людьми, предаваться опасным экспериментам. Опять-таки российские СМИ и выступления официальных лиц на протяжении десятилетий вместе с многочисленными сериалами типа Бандитский Петербург, Бригада или Школа (если взять наиболее удачные) способствовали внедрению в сознание масс (в добавлении к их собственному опыту) картины общества, в котором мошенники и бандиты правят бал. (Сравните с советской пропагандой и советскими фильмами, рисовавшими благостную картину мира, в которую и верило большинство граждан, даже в тех небольших городах, где царила преступность).
Гудков указывает на взаимное недоверие россиян друг к другу и опять-таки связывает эту особенность с российскими традициями.[6] Отметим, что недоверие друг к другу типично не только для современных россиян, но и для многих других наций.[7] Дело в том, что степень недоверия между рядовыми людьми является прямым следствием того, как работает правоохранительная система в обществе и как соблюдаются его законы. Опять-таки, если американец уверен в том, что в случае конфликта с другими он может полагаться на немедленное вмешательство полиции, а затем и суда, у него нет основания бояться того, что сосед, сослуживец или приглашенный сантехник его обманет. Он вполне может идти на риск доверия к нему, и, как правило, не проигрывает.
Поразительно, что российские социологи тоже вменяют в вину своим гражданам и «национальному характеру» социальную пассивность, то, что «абсолютное большинство, то есть 90% граждан, считают, что они не в состоянии влиять ни на какие дела, которые выходят за пределы ближайшего круга».[8] Ни слова эти социологи не пишут о том, что социальная пассивность навязана недемократическим государством, которое отняло у населения всякую возможность политической деятельности. Не менее примечательно и обвинение российских граждан в положительном отношении к коррупции как неизбежному злу, что подчеркивает Алексей Левинсон, соавтор Гудкова в его анализе российского общества.[9] Но разве не адаптация населения к разгулу коррупции (прямой результат действий властей с 1992-го года) не должна была привести к появлению отношения к коррупции, как к «нормальному» условию выживания в данном обществе.[10] Впрочем, сам Гудков отмечает в той же статье, что «люди приспосабливаются… через коррупцию, через семейно-родственные неформальные связи».
Характер социальной мобильности и ценности, поощряемые властью и жизненными обстоятельствами, такими, как условия продвижения по службе, являются мощнейшими факторами, способными почти мгновенно менять ценностные ориентации граждан. Возьмите, например, отношение к науке и профессии ученого современной России. В советские времена престиж ученого был фантастически велик. Он был намного выше, чем в Америке. И что же? Сегодня престиж ученого удивительно низок в России. Гудков и другие утверждают, что это - результат «подавленности мотиваций достижения» в системе ценностей россиян. Между тем, очевидно, что российские молодые люди, вполне рационально мыслящие, адаптируются к государственной политике в отношении науки и к реальным условиям жизни ученого в России, меняют в шкале престижа место ученого и жаждут делать карьеру в государственном аппарате, обещающую ему материальные выгоды и видное место в обществе.
http://vladimirshlapentokhrussian.wordpress.com/2010/04/14/%D1%8D%D0%BB%D0%B8%D1%82%D1%8B-%D0%B0-%D0%BD%D0%B5-%D0%BC%D0%B0%D1%81%D1%81%D1%8B-%E2%80%93-%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B9-%D0%BC%D0%BE%D1%82%D0%BE%D1%80-%D1%81%D0%BE%D1%86%D0%B8%D0%B0/