Четвертая глава 001
«ДРУГОЙ МИР» СНБ-68 (1948-1950)
Летом 1948 года вновь единая и сплоченная администрация, пользуясь сильной поддержкой республиканского Сената в вопросах внешней политики, с примерной целеустремленностью отправилась громить коммунистическую угрозу маревом нависшую над Европой. Через два года эта угроза была обезврежена. Но линия раскола снова прошла между чиновниками, которые разработали ту политику; Конгресс, который ратифицировал закон, повернулся против исполнительной власти; администрация только-только отбилась от обвинений в том, что в ее ряды проникли коммунисты, и Соединенные Штаты обнаружили себя втянутыми в кровавую войну не в Европе, а в Азии. Эти неловкие несуразности возникли не внезапно и одномоментно в 1950 году, а развились постепенно из политики, проводимой в 1948-1949 годах.
В марте 1948 года Конгресс одобрил План Маршалла. Британцы, французы и Бенилюкс подписали Брюссельский договор. В этих оборонных договоренностях каждый подписант обещал другому помощь всей своей военной мощью в случае нападения и «любую другую посильную поддержку». Трумэн приветствовал этот договор, и уже вскоре сенатор Ванденберг и Роберт Ловетт, преемник Ачесона на посту помощника государственного секретаря, проводили долгие вечера в гостиничном номере Ванденберга в Wardman Park Hotel, делая наброски резолюции Конгресса, которая позволила бы проложить дорогу вступлению США в новую европейскую организацию. Представленная Сенату 19 мая, резолюция Ванденберга коротко пропела осанну Хартии ООН, затем перешла к более важному делу, к просьбе о создании региональной ассоциации на основе Статьи №51, этого нежно лелеемого любимца Ванденберга, в которой Соединенные Штаты примут военное участие. Этот документ на всех парах проскочил через Сенат 11 июня с 64 голосами против 4, и Ловетт начал трехмесячные конференции с европейскими лидерами для составления окончательного текста договора. Эти обсуждения не успели толком начаться, как были потрясены двумя событиями. В Европе блокада Берлина подвергла серьезной проверке западное единство. В самих Соединенных Штатах в ходе президентской кампании развернулись дебаты по вопросам внешней политики.
Берлинская блокада берет свои корни в тех эпизодах 1945 и 1946 годов, когда раскол Союзнического контрольного совета четырех держав сделал невозможным объединение Германии. Советский Союз продолжал надеяться, что у него удастся создать единую, но демилитаризованную Германию под своей собственной сенью, или, как Молотов сказал Бирнсу в 1946 году, единую Германию, которую можно будет легко нейтрализовать, если СССР получит адекватные промышленные репарации. США прочеркивали все же, что процветание Западной Европы зависело от немецкого промышленного восстановления. Если не удастся объединить Германию, тогда Западу надо развивать западные промышленные зоны, находящиеся под контролем Франции, Великобритании и Соединенных Штатов, и интегрировать эти зоны в новое европейское сообщество. Эти три державы вместе с Бенилюксом достигли в этом вопросе договоренности серией перемежающихся встреч в Лондоне с февраля по июнь. В коммюнике от 6 марта 1948 года лондонская конференция постановила подключить Германию к «экономическому восстановлению Западной Европы». Основой независимой Германии с «федеративной формой правления» станет слияние трех западных зон. Значительные ресурсы Рура предполагалось передать под объединенный контроль западных держав (*1). К концу июня конференция приступила к валютной реформе, чтобы остановить инфляцию и укоротить вольницу черного рынка, причиной чьего возникновения в Германии и Западном Берлине стала слабая рейхсмарка.
Советскому Союзу кризис играл на руку. Западные шаги очевидным образом вели к принятию сложившегося статус-кво в Германии и его дальнейшее использование. Советы, однако, основывали свою европейскую политику на существовании слабой не-западной Центральной Европы, и с вступлением в силу Плана Маршалла и восстановлением Западной Германии они теперь стояли перед неминуемым крахом этой стратегии. Хуже того, Сталина мучила перспектива возрожденного Западного Берлина внутри советской зоны. Затем, внезапно, власть диктатора попытались оспорить внутри самого блока.
Тито не был похож на других последователей Сталина в Восточной Европе. Будучи лидером партизан, он успешно сопротивлялся нацистам, и в ходе боев заручился народной массовой поддержкой, в то время как Сталин и другие коммунистические лидеры черпали свои властные полномочия из групп элит. Его страна, не как Чехословакия, не граничила с Советским Союзом и имела выход к Средиземному морю. Вера Тито в коммунизм никогда не подвергалась сомнению. Он был единственным лидером блока, что поддержал созданием Сталиным и Ждановым Коминформбюро. Национализм Тито, однако, также был притчей во языцех. Когда Сталин начал требовать от Югославии безоговорочного исполнения правил недавнего экономического пакта о взаимопомощи, Тито засомневался. Приведенный в ярость, Сталин заявил: «Я только мизинцем пошевелю, и не будет больше никакого Тито» (*2).
Югославская секретная полиция все же оказалась лучше сталинской. После того, как советский диктатор попытался безуспешно сбросить Тито с помощью внутреннего переворота, Сталин провел специальную встречу Коминформбюро в июне 1948 года с целью исключения Югославии из блока за «следование путем национализма». Тито не только успешно бросил вызов власти Сталина, но и разрушил сталинское ключевое утверждение о том, что мир был разделен «на два лагеря», где любая другая так называемая третья сила была лишь прикрытием для капитализма. Пошатнув власть и теорию Сталина, пример Тито начал угрожать советскому контролю во всей Восточной Европе. В тот момент в середине июня, когда Сталин готовился рассказать всем правоверным коммунистам о грехах Тито, союзники бросили вызов советской политике в Германии. Первой реакцией Сталина было начать кровавые чистки в Восточной Европе, чтобы искоренить нарождающихся местных Тито. В течение последующих двух лет примерно каждый первых из четырех коммунистов в блоке попал в немилость.
Затем он попытался отделить Запад от 2.4 миллионов западных берлинцев. 24 июня Советский Союз остановил все наземное транспортное движение между Берлином и западными зонами. Западные державы никогда не подписывали пакт, который гарантировал бы им эти права. Советы теперь отвергли аргумент, что оккупационные права в Берлине и трехлетняя практика использования путей до этого давали Западу юридическое основание для неограниченного использования шоссе и железных дорог теперь. 28 июня пришел американский ответ. Не консультируясь ни с кем, разве что с несколькими членами своего кабинета, Трумэн решил (вспоминает по памяти Форрестол слова президента): «Мы там остаемся и точка». Государственный секретарь Маршалл позднее поместил это решение в контекст, который пугающе напоминал сталинские методы работы: «У нас был вариант следовать жесткой и несгибаемой политике в Берлине или принять последствия краха нашей остальной европейской стратегии» (*3).
Соединенные Штаты начали массированно использовать транспортную авиацию, что продолжалось 324 дня. Очень скоро суточные поставки груза достигли цифры в 13,000 тонн. Сталин играл с высокими ставками, равно как и Трумэн. В июле президент перебросил в Англию две группы бомбардировщиков B-29, самолетов, разработанных для несения на борту атомных бомб. Трумэнские действия показали, как монополия на эти снаряды позволила администрации балансировать бюджет и урезать обычные вооруженные силы, при этом не уменьшая их боевой потенциал или готовность при случае грозно бряцать оружием. Президент уверил Форрестола и Маршалла, что, хотя он молился, чтобы до применения бомбы дело не дошло, «если нужда придет, без каких либо опасений и дурных предчувствий, мы так и сделаем». Вечером того же дня, когда Трумэн отпустил эту ремарку, собрание ведущих газетных издателей согласилось во мнении, что, если война разразится из-за Берлина, то американский народ будет ожидать от военных обязательного применения атомной бомбы. Слепо и наивно принимая эти слова за чистую монету, Пентагон запросил, чтобы контроль над бомбами был передан от президента военным для того, чтобы они могли начать необходимую подготовку для их применения. Здесь Трумэн прочертил линию на песке: он не желал, чтобы «какой-нибудь лихой подполковник решал, когда настанет самое подходящее время жахнуть одной». Это решение стало еще более значимым, когда Ловетт передал в Вашингтон сообщение о том, что генерал Клей, командующий силами США в Берлине, «был натянут как стальная струна» (*4).
(*1) U.S. Senate, Committee on Foreign Relations, 87th Cong., 1st Sess., Documents on Germanby, 1944-1961 (Washington, 1961), pp. 87-88.
(*2) Nikita S. Khrushchev, The Crimes of the Stalin Era. Special report to the 20th Congress of the Communist Party of the Soviet Union, с примечаниями Boris I. Nicolaevsky (New York, 1956), p. 48. Эта копия из The New leader хорошо прокомментирована.
(*3) James Forrestal, The Forrestal Diaries, Walter Millis, ed. (New York, 1951), pp. 454-455.
(*4) Forrestal Diaries, pp. 487-489, 460-461, 480-481.
[дополнительная информация о воздушном мосте:
http://mgsupgs.livejournal.com/1191510.html ]
Летом 1948 года вновь единая и сплоченная администрация, пользуясь сильной поддержкой республиканского Сената в вопросах внешней политики, с примерной целеустремленностью отправилась громить коммунистическую угрозу маревом нависшую над Европой. Через два года эта угроза была обезврежена. Но линия раскола снова прошла между чиновниками, которые разработали ту политику; Конгресс, который ратифицировал закон, повернулся против исполнительной власти; администрация только-только отбилась от обвинений в том, что в ее ряды проникли коммунисты, и Соединенные Штаты обнаружили себя втянутыми в кровавую войну не в Европе, а в Азии. Эти неловкие несуразности возникли не внезапно и одномоментно в 1950 году, а развились постепенно из политики, проводимой в 1948-1949 годах.
В марте 1948 года Конгресс одобрил План Маршалла. Британцы, французы и Бенилюкс подписали Брюссельский договор. В этих оборонных договоренностях каждый подписант обещал другому помощь всей своей военной мощью в случае нападения и «любую другую посильную поддержку». Трумэн приветствовал этот договор, и уже вскоре сенатор Ванденберг и Роберт Ловетт, преемник Ачесона на посту помощника государственного секретаря, проводили долгие вечера в гостиничном номере Ванденберга в Wardman Park Hotel, делая наброски резолюции Конгресса, которая позволила бы проложить дорогу вступлению США в новую европейскую организацию. Представленная Сенату 19 мая, резолюция Ванденберга коротко пропела осанну Хартии ООН, затем перешла к более важному делу, к просьбе о создании региональной ассоциации на основе Статьи №51, этого нежно лелеемого любимца Ванденберга, в которой Соединенные Штаты примут военное участие. Этот документ на всех парах проскочил через Сенат 11 июня с 64 голосами против 4, и Ловетт начал трехмесячные конференции с европейскими лидерами для составления окончательного текста договора. Эти обсуждения не успели толком начаться, как были потрясены двумя событиями. В Европе блокада Берлина подвергла серьезной проверке западное единство. В самих Соединенных Штатах в ходе президентской кампании развернулись дебаты по вопросам внешней политики.
Берлинская блокада берет свои корни в тех эпизодах 1945 и 1946 годов, когда раскол Союзнического контрольного совета четырех держав сделал невозможным объединение Германии. Советский Союз продолжал надеяться, что у него удастся создать единую, но демилитаризованную Германию под своей собственной сенью, или, как Молотов сказал Бирнсу в 1946 году, единую Германию, которую можно будет легко нейтрализовать, если СССР получит адекватные промышленные репарации. США прочеркивали все же, что процветание Западной Европы зависело от немецкого промышленного восстановления. Если не удастся объединить Германию, тогда Западу надо развивать западные промышленные зоны, находящиеся под контролем Франции, Великобритании и Соединенных Штатов, и интегрировать эти зоны в новое европейское сообщество. Эти три державы вместе с Бенилюксом достигли в этом вопросе договоренности серией перемежающихся встреч в Лондоне с февраля по июнь. В коммюнике от 6 марта 1948 года лондонская конференция постановила подключить Германию к «экономическому восстановлению Западной Европы». Основой независимой Германии с «федеративной формой правления» станет слияние трех западных зон. Значительные ресурсы Рура предполагалось передать под объединенный контроль западных держав (*1). К концу июня конференция приступила к валютной реформе, чтобы остановить инфляцию и укоротить вольницу черного рынка, причиной чьего возникновения в Германии и Западном Берлине стала слабая рейхсмарка.
Советскому Союзу кризис играл на руку. Западные шаги очевидным образом вели к принятию сложившегося статус-кво в Германии и его дальнейшее использование. Советы, однако, основывали свою европейскую политику на существовании слабой не-западной Центральной Европы, и с вступлением в силу Плана Маршалла и восстановлением Западной Германии они теперь стояли перед неминуемым крахом этой стратегии. Хуже того, Сталина мучила перспектива возрожденного Западного Берлина внутри советской зоны. Затем, внезапно, власть диктатора попытались оспорить внутри самого блока.
Тито не был похож на других последователей Сталина в Восточной Европе. Будучи лидером партизан, он успешно сопротивлялся нацистам, и в ходе боев заручился народной массовой поддержкой, в то время как Сталин и другие коммунистические лидеры черпали свои властные полномочия из групп элит. Его страна, не как Чехословакия, не граничила с Советским Союзом и имела выход к Средиземному морю. Вера Тито в коммунизм никогда не подвергалась сомнению. Он был единственным лидером блока, что поддержал созданием Сталиным и Ждановым Коминформбюро. Национализм Тито, однако, также был притчей во языцех. Когда Сталин начал требовать от Югославии безоговорочного исполнения правил недавнего экономического пакта о взаимопомощи, Тито засомневался. Приведенный в ярость, Сталин заявил: «Я только мизинцем пошевелю, и не будет больше никакого Тито» (*2).
Югославская секретная полиция все же оказалась лучше сталинской. После того, как советский диктатор попытался безуспешно сбросить Тито с помощью внутреннего переворота, Сталин провел специальную встречу Коминформбюро в июне 1948 года с целью исключения Югославии из блока за «следование путем национализма». Тито не только успешно бросил вызов власти Сталина, но и разрушил сталинское ключевое утверждение о том, что мир был разделен «на два лагеря», где любая другая так называемая третья сила была лишь прикрытием для капитализма. Пошатнув власть и теорию Сталина, пример Тито начал угрожать советскому контролю во всей Восточной Европе. В тот момент в середине июня, когда Сталин готовился рассказать всем правоверным коммунистам о грехах Тито, союзники бросили вызов советской политике в Германии. Первой реакцией Сталина было начать кровавые чистки в Восточной Европе, чтобы искоренить нарождающихся местных Тито. В течение последующих двух лет примерно каждый первых из четырех коммунистов в блоке попал в немилость.
Затем он попытался отделить Запад от 2.4 миллионов западных берлинцев. 24 июня Советский Союз остановил все наземное транспортное движение между Берлином и западными зонами. Западные державы никогда не подписывали пакт, который гарантировал бы им эти права. Советы теперь отвергли аргумент, что оккупационные права в Берлине и трехлетняя практика использования путей до этого давали Западу юридическое основание для неограниченного использования шоссе и железных дорог теперь. 28 июня пришел американский ответ. Не консультируясь ни с кем, разве что с несколькими членами своего кабинета, Трумэн решил (вспоминает по памяти Форрестол слова президента): «Мы там остаемся и точка». Государственный секретарь Маршалл позднее поместил это решение в контекст, который пугающе напоминал сталинские методы работы: «У нас был вариант следовать жесткой и несгибаемой политике в Берлине или принять последствия краха нашей остальной европейской стратегии» (*3).
Соединенные Штаты начали массированно использовать транспортную авиацию, что продолжалось 324 дня. Очень скоро суточные поставки груза достигли цифры в 13,000 тонн. Сталин играл с высокими ставками, равно как и Трумэн. В июле президент перебросил в Англию две группы бомбардировщиков B-29, самолетов, разработанных для несения на борту атомных бомб. Трумэнские действия показали, как монополия на эти снаряды позволила администрации балансировать бюджет и урезать обычные вооруженные силы, при этом не уменьшая их боевой потенциал или готовность при случае грозно бряцать оружием. Президент уверил Форрестола и Маршалла, что, хотя он молился, чтобы до применения бомбы дело не дошло, «если нужда придет, без каких либо опасений и дурных предчувствий, мы так и сделаем». Вечером того же дня, когда Трумэн отпустил эту ремарку, собрание ведущих газетных издателей согласилось во мнении, что, если война разразится из-за Берлина, то американский народ будет ожидать от военных обязательного применения атомной бомбы. Слепо и наивно принимая эти слова за чистую монету, Пентагон запросил, чтобы контроль над бомбами был передан от президента военным для того, чтобы они могли начать необходимую подготовку для их применения. Здесь Трумэн прочертил линию на песке: он не желал, чтобы «какой-нибудь лихой подполковник решал, когда настанет самое подходящее время жахнуть одной». Это решение стало еще более значимым, когда Ловетт передал в Вашингтон сообщение о том, что генерал Клей, командующий силами США в Берлине, «был натянут как стальная струна» (*4).
(*1) U.S. Senate, Committee on Foreign Relations, 87th Cong., 1st Sess., Documents on Germanby, 1944-1961 (Washington, 1961), pp. 87-88.
(*2) Nikita S. Khrushchev, The Crimes of the Stalin Era. Special report to the 20th Congress of the Communist Party of the Soviet Union, с примечаниями Boris I. Nicolaevsky (New York, 1956), p. 48. Эта копия из The New leader хорошо прокомментирована.
(*3) James Forrestal, The Forrestal Diaries, Walter Millis, ed. (New York, 1951), pp. 454-455.
(*4) Forrestal Diaries, pp. 487-489, 460-461, 480-481.
[дополнительная информация о воздушном мосте:
http://mgsupgs.livejournal.com/1191510.html ]