В.Зубок, "От Сталина до Горбачева" (рецензия)
Дочитал книгу Владислава Зубока «Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева». По-хорошему я должен был освоить ее еще лет пять назад, но читал только кусками. Опасения мои не подтвердились: эта книга 2007 года издания по-прежнему актуальна. Она не устарела, хотя автор начинал ее писать еще в середине 90-х, когда неопытные исследователи тонули в архивном море: отсюда мелкие описки автора, которые сейчас выглядят странно [например, полпред в ООН Громыко, а не Малик в 1950]. И то, что взят такой большой период, не сильно испортило работу, как это обычно бывает с «галопом по Европам». Зубок сконцентрировался на основных вехах (пленумах ЦК и обсуждениях Политбюро) и не тратил время на описание американских действий. Полно книг о холодной войне, где до 90% текста перекошено по объему в сторону Штатов. Это понятно, ведь там и архивы жирнее, и исследователей больше, и копать они раньше начали. Очень легко писать про США в Холодной войне. Другое дело - роль СССР. Из-за такого исследовательского перекоса создается впечатление о суперактивных Штатах, где шаги, мысли, настроения Трумэна, последующих президентов и их администраторов расписаны по дням, и впечатление о спящем 46 лет Советском Союзе, флегматично ворочающемся во сне и вяло реагирующем на американские соломинки в своем носу.
Более того, возникла целая когорта политологов-историков, которые просекли фишку, что про США писать на русском языке выгоднее и безопасней, чем про СССР, так как богатство имеющегося материала дарит многочисленные сюжеты о совершенных ошибках, глупостях и просчетах американцев. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает для широкого раскрытия своих архивов. Чем больше рассекречиваешь, тем неприглядней выглядишь. Эти сенсационные сюжеты о преступлениях и агрессивных планах американской военщины легко ложатся в задорновскую канву «какие же американцы дураки» и пользуются успехом у отечественного читателя, потому что лечат уже наше израненное национальное самолюбие, заслоняя наши собственные просчеты. Очень приятно читать о неуспехах других стран, у которых нет своего Гагарина. Про собственные провалы писать не так интересно, потому что, во-первых, материал быстро исчерпывается и, во-вторых, на этом узком архивном поле всё еще слишком много агитпроповских мифов-мин. Народ-конформист нервно реагирует, когда на святую память бумагомараки подымают руку. Ну а правительственные агенты справедливо боятся, что через реконструкцию и аналогии будут вскрыты их методы управления и традиции принятия решений. Владислав Зубок в 90-е не успел испугаться и попёр по заминированному полю советских табу, чем вызвал определенное неудовольствие в среде российских политологов-историков. Например, широко известный д.э.н. Катасонов, чьи патриотические книги продаются большими тиражами в российских книжных магазинах наравне со Стариковым и Калашниковым, называет Владислава Зубока «зарубежным историком», отзываясь о нем с большой долей скепсиса, подкалывая его. А вот Ленинка эту книгу Зубока выставила в общий зал [т.е. читать можно сразу, взяв с полки, а не заказывать из фонда, ожидая час] и на ней проставила штамп «Русское зарубежье». Поди разберись, кто он такой. Иностранец или наш? Для Катасонова это почти иностранный агент, не смотря на то, что Зубок родился в СССР и успел поработать в ИМЭМО в начале 90-х, после чего уехал преподавать в США. Для государственной библиотеки имени Ленина - это эмиссар русскоязычного мира на чужбине, которого надо ценить. На лицо идеологический конфликт, что проходит по нашему обществу. С одной стороны негодующие патриоты и на-всякий-случай-охранители архивной старины, желающие сохранить за собой монополию на право исторической интерпретации, с другой - фиг его знает, кто на другой. То есть, Зубок своей исторической книгой про СССР в Холодной войне смог взбаламутить идеологические воды, а это опасно для самого автора. Наука история не должна вызывать таких эмоций.
В книге Зубока 683 страниц, но только 500 страниц текста. На 183 страницах расположен обширный ссылочный аппарат. Бросается в глаза то, что, чем ближе к нашим дням, тем богаче ссылки и архивы, хотя по идее должно быть наоборот. Начиная с июльского (бериевского) пленума 1953 протоколы ведутся тщательней, подробней, а власть держатели выбалтывают всё больше вкусных сплетен о павших предшественниках, ну и вообще высказываются критично. В горбачевские времена такие помощники как Черняев активно ведут дневники, сообщая нам в режиме Телеграмм-канала об умонастроениях и сомнениях высшего руководства. До 1953 такой протокольной вольницы нет. Всё, что связано со Сталиным и тем, как принимались решения в его смену, покрыто плотным туманом. Тут уместна будет цитата про председателя КГБ Виктора Чебрикова: «Чебриков предупредил Горбачева о возможном шоковом воздействии потока разоблачительных материалов о недавнем прошлом страны на умы советских людей. Он заявил: Должны быть кремлевские тайны. Их никто не должен знать. Человек умирает, и с ним умирает эта тайна. Понимаете? Кстати, если посмотреть на опыт других государств, то они очень строго к подобным делам относятся. У них есть установленные сроки: какой материал через 30 лет публиковать, какой - через 50, а некоторые материалы прямо идут в архив с грифом «публикации не подлежит». Это элементарный порядок, существующий в международной практике. И мы должны его придерживаться» [447]. То есть, Чебриков считал, что время рассекречивать сталинские архивы вроде пришло, но не целиком: что-то «публикации не подлежало» от слова совсем.
РОССПЭН опубликовал стенограммы многих пленумов, поэтому основные вехи в истории СССР после войны есть возможность изучать по ним. Какие это верстовые столбы? Июльский пленум ЦК 1953 года, на котором обвиняли Берию и его секретное «мирное наступление» на Запад. Июльский пленум 1955 года, когда Хрущев наехал на Маленкова, Молотова и уже их «мирное наступление». Затем у нас XX Съезд и удачно разрешившийся польский кризис. Потом грянул Суэцкий кризис 1956 года, когда Президиум ЦК впервые начал лихорадочно вилять, что указывает на отсутствие долгосрочной внешнеполитической стратегии: Шепилов сперва был отправлен в Лондон с миссией умеренного посредника, но несколько дней спустя самоуверенный Хрущев принялся грозить «дать по мордам» ракетными ударами империалистам. Очень «последовательная» позиция, сильно отличающаяся от принятой ранее концепции «мирного наступления». Далее у нас Венгерское восстание того же года, когда дискуссии в Президиуме проводились в обстановке полной сумятицы. Все члены неоднократно меняли свои мнения, полемику и стороны. Интересным и непредвиденным фактором тут стали китайцы, которые влезли как в польский кризис, так и венгерский. Хрущев очень внимательно, почти пресмыкаясь, прислушивался в те года к мнению Мао, поставив политику СССР в зависимость от союзных отношений с КНР. Китайский хвост очень умело вертел тогда советской собакой: ПНР, ВНР, два конфликта вокруг тайваньских островов. В 1957 году выделяются два пленума. Один, июньский, про «антипартийную группу». Второй, октябрьский, про Жукова. Тем самым завершился процесс консолидации власти в руках Хрущева, который выбросил «старую гвардию» из Президиума и собрал вокруг себя послушное большинство. Сталинские «гвардейцы» хотя были теми еще жуками, но в плане образованности, опыта и практики коллегиальности они обходили хрущевских назначенцев на целый корпус. Сольная ария Хрущева в окружении безропотных невзрачных подпевал, одобряющих все его инициативы, привела к серии международных кризисов 1958-1962. Отсутствие коллегиальности в Президиуме привело к легкомысленности в действиях Хрущева вплоть до мальчишества. Персек балансировал на грани конфликта, не отступал и шел на обострения, а Президиум весь тот рисковый блеф послушно «одобрямс». Вот, что значит «правильно» подобранные кадры. Заканчивается вся эта опупея, естественно, заседанием Президиума ЦК в октябре 1964 года, когда «Никитку сняли». Хрущев, как это уже было в 1957 году, был в состоянии вывернуться и собрать внеочередной пленум ЦК, но потерял всю волю к сопротивлению, поэтому его резко критиковал Президиум ЦК, а не пленум. На случай, если Никита Сергеевич всё же прорвался бы до пленума, заговорщики приготовили доклад Полянского, который должны были зачитать на пленуме, но так и не зачитали. Этот доклад представляет собой интересный источник, в котором критикуются волюнтаризм и многочисленные ошибки Хрущева, включая его ядерный блеф и упущенный шанс начать разрядку уже в 50-е.
На смену Хрущеву пришла коллегия руководителей, уровень международной подготовки которых был даже еще ниже, чем у Никиты Сергеевича. Брежнев, Косыгин и Подгорный не имели дипломатического опыта. Микоян отмечал тогда, что «уровень ведения заседаний и обсуждений на Президиуме очень сильно снизился. Иногда высказывались сумасбродные идеи, а Брежнев и некоторые другие просто не понимали по-настоящему, какие последствия могли быть». То есть, возрожденная коллегиальность гарантировала, что резких и опасных шагов во внешней политике не будет, но не привела к выработке долговременной стратегии, так как на вершину власти поднялись неподготовленные и посредственные международники. Новая коллегия отдала вопросы международной политики сперва председателю Совмина Косыгину. Именно он мирил Индию и Пакистан. Наш предсовмина ездил на встречу с Джонсоном для обсуждений ядерно-разоруженческих вопросов, подготавливая основу для будущего ОСВ-1. Дипломатический авторитет Косыгина рос. В то же время для этого «красного директора» вся эта внешнеполитическая нагрузка была невмоготу. Он не ловил кайф от дипломатии, как это было в случае Сталина и Хрущева. Энергичного Хрущева можно ругать за многое, но не за внешнеполитическую апатию. Сталин вырубил коллегиальность на корню, повысив тем самым риск своих ошибок, но в своей голове, несомненно, держал сложную долгосрочную внешнеполитическую многоходовку. Косыгин такой лисьей многоходовкой Сталина и пацанским энтузиазмом Хрущева был обделен. Что приводит нас к Пражской весне, когда летом 1968 года весь ЦК КПСС разделился на два лагеря, и нерешительному Брежневу пришлось встать на сторону «любителей танчиков». В результате успешного вторжения Брежнев, не встретив острой реакции со стороны Запада и НАТО, приобрел уверенность в себе, в силах СССР, а также вкус к внешней политике, что, вкупе с его миролюбивым характером, позволило ему стать активным участником детанта. «Без Праги не было бы Брандта и Никсона» - объяснял он членам Политбюро. Разрядка, или детант, была личным проектом Брежнева, которая начала разваливаться сразу же, как только стал физически и умственно разрушаться сам Леонид Ильич, надорвавший свое здоровье в 1974 году. Коллегиальная Тройка, стоящая за ним в виде Устинова, Громыко и Андропова, детант не уберегла и ничего на смену разваливающейся политике разрядки предложить не смогла. Дипломатическая посредственность брежневского поколения, подобранного и поднятого в вершины власти в свое время Хрущевым, никуда не делась. Озарение их не посещало. Руководство СССР ушло в продолжительный идейный дрейф «пролетарской солидарности» и бесперспективной поддержки арабских режимов. Без четкой стратегии челн Советского Союза швыряли стихии ведомственных интересов, в первую очередь ВПК. Множилось число советских функционеров, для которых очередная горячая точка на карте была не столько «братской помощью», сколько возможностью заработать чеки для «Березки» вдобавок к основной зарплате. Поддерживая решение об оказании «интернациональной помощи» новым братьям, ты повышаешь свои шансы заработать на кооперативную квартиру за год. Jobs for the boys. Для офицеров боевые действия сулили ускоренное получение следующего звания. Вам жалко что-ли? Бездумный дрейф и размывание стратегических приоритетов продолжалось вплоть до горбачевских времен. Так как стратегия в Кремле отсутствовала, то коллективное руководство переставало быть архитектором, а становилось заложником своей революционно-имперской риторики. Раз своих идей у них не было, то в их буфер автоматически подгружались ленинские штампы про империализм и помощь освобожденным народам. Число таких поросей, присосавшихся к советской тите, постепенно доросло до 69. Ярким проявлением такого бездумного подхода к внешней политике стала поддержка Египта и Сирии в период 1967-1973 годов. На протяжении шести лет Кремль увеличивал свои инвестиции в арабские страны Ближнего Востока, так как боялся потерять свое политическое влияние в регионе и свои прежние инвестиции 50-60-х годов. Огромные суммы выбрасывались на ветер, арабские лидеры разговаривали с советскими дипломатами через губу, диктуя нам свои требования. Дно было пробито, когда самый крупный объем (в истории отношении этих двух государств) экономической и военной помощи СССР прислал Египту уже после того, как Садат выгнал всех советских специалистов из своей страны. То есть, если вы хотели получить побольше материальных ценностей от Советского Союза, то надо было пнуть его посильнее и харкнуть в рожу. Хвост вилял собакой в стиле Ульбрихта, который когда-то также шантажировал Хрущева, зная, что тот его не бросит одного в Берлине. Предмет для будущего дипломатического торга (что в ГДР, что на Ближнем Востоке) превратился в ценный стратегический актив, который бросать было никак нельзя. Слишком много было вложено в это высоченное рушащееся здание. В октябре 1973 года, когда Садат терпел сокрушительное поражение, в Кремле было принято непростое решение списать свои ближневосточные убытки и более не делать дорогостоящие ставки в этой региональной игре. В Политбюро прошли острые дебаты по этому вопросу, и, как это уже было ни раз, руководство бросало из стороны в сторону. Сначала Брежнев пошел на поводу у «любителей танчиков» и в стиле Хрущева послал грозное письмо Никсону, что «будет действовать в одностороннем порядке». После того, как Киссинджер перепугался, а Никсон напился пьяным, американцы повысили уровень готовности своих вооруженных сил. Тут уже пришлось паниковать кремлевским сидельцам, поэтому на следующий день Брежнев употребил всё свое влияние, чтобы не отвечать на шаги американцев зеркально. Это было, наверно, самое мудрое решение Брежнева за всю его карьеру, считает Зубок. Садат откровенно использовал помощь СССР как козырь в переговорах с Израилем и США, Брежнев видел это, и чаша советского терпения переполнялась. Восемнадцать лет идеологического бремени советского человека на Ближнем Востоке подходили к счастливому завершению. Египет очень скоро подтвердил правоту новорожденного прагматизма Брежнева, переметнувшись в американский лагерь, задолжав попутно Советскому Союзу 15 млрд. рублей. Детант и «потеря» Египта - это единственные две вспышки внешнеполитического озарения в руководстве СССР в период 1963-1987 (можно добавить отказ в кредитах Альенде в Чили). Обе они произошли от Брежнева, и если вычеркнуть эти два примера, то вся внешняя политика СССР выглядит как бездумный дрейф.
Интересными выглядят обсуждения в Политбюро фигуры Солженицына в 1974 году, отдать его под суд или выгнать из страны. Подгорный и Косыгин высказались за суд и сибирскую ссылку, склонив на свою сторону Брежнева. Решение принято. Но не так-то было. Андропов вдруг втемяшил себе в голову, что его конкуренты ему, как главе КГБ, хотят запачкать его политическую карьеру, взвалить на него ответственность за это решение по диссидентам, закрыть тем самым дорогу на политический олимп, поэтому он воспользовался своим теневым каналом с Эгоном Баром из ФРГ и договорился с немцами о предоставлении неудобному диссиденту политического убежища в этой капстране. Андропов надавил на Брежнева, и в результате Солженицына без ареста и суда насильно посадили в самолет на Франкфурт-на-Майне. В любой непонятной ситуации всегда связывайся с немцами по секретному каналу и высылай диссидента. Пускай они его лечат.
Что касается Анголы в 1975 году, то Зубок пишет, что нужные архивы еще не раскрыты, поэтому точно не известно, что говорили по этому поводу в Политбюро. Международный отдел ЦК (Пономарев) передал в Политбюро записку с предложением предоставить Нето оружие, и триумвират (Устинов, Громыко, Андропов) согласился с этим. Ближе к осени сусловцы принялись речитативом бормотать клише про «моральный и интернациональный долг». Усталый Брежнев уклонялся от споров и не принимал ничью сторону. В октябре Кастро предложил Брежневу перебросить кубинские войска в Анголу силами советской транспортной авиации, на что Брежнев ответил отказом. Но уже в ноябре кубинцы сражались в Анголе, отбив наступление юаровцев на Луанду. Как они сели в советские транспортники, большая загадка есть. Боящемуся потерять свою репутацию в глазах международного коммунистического движения и лично товарища Кастро Советскому Союзу ничего не оставалось, как начать отстегивать на ангольское предприятие. Маленькие, но гордые народы вертели Советским Союзом как хотели. Ульбрихт, Садат, Кастро. Кто следующий будет танцевать эту девушку? Про Сомали и Эфиопию Зубок почти что ничего не пишет, что, видимо, означает, что те протоколы Политбюро также не были введены в оборот в нулевые.
Далее автор перебрасывает нас в март 1979, когда происходят волнения в Герате. Члены Политбюро были застигнуты врасплох, и записи их обсуждений выпячивают неадекватность и фиктивность Тройки, что подменяли собой полуживого Брежнева. Мы видим очередной пример того, как Политбюро шатает из стороны в сторону. Сперва Политбюро единогласно согласилось, что терять Афганистан нельзя и пора вводить войска. Ни один член Политбюро не высказался против. На следующий день всё изменилось. Вся аргументация в пользу военного решения испарилась. Если бы помощник генсека Александров-Агентов не поднял с постели Брежнева и не сказал тому, что в Политбюро принимают какую-то фигню, и если бы Косыгин не решил созвониться с Тараки, чтобы выяснить, что там вообще происходит, то «любители танчиков» рванули бы оказывать «интернациональную помощь» уже весной. Таким коротким был у них бикфордов шнур. Азиатской стратегии у СССР не оказалось. Стоило только начаться революции в Иране, Амину задушить любимца Брежнева Тараки, а КГБ передать наверх непроверенные сведения о том, что Амин предаст нас всех словно Садат, так сразу руководство резко задергалось, как если бы у него не было долгосрочного плана действий. Устинов принялся бояться появления американских баз в Афганистане. В ноябре его поддержал Андропов, затем Громыко. В своей записке Брежневу они напирали на то, что Амин - это потенциальный предатель и перебежчик на Запад. Источники показывают, что этот аргумент Андропов родил на ровном месте. Никто - ни Брежнев, ни Громыко - не предложили обсудить последствия такой интервенции, что она означает для останков детанта, для ОСВ-2, для советской экономики и торговли со Штатами. Как раз в ту неделю НАТО приняло решение о размещении ракет «Першинг-2» в Западной Европе. Это усилило аргумент Устинова про то, что американцы разместят свои ракеты среднего радиуса в Афганистане и возьмут под прицел Сибирь. Групповое мышление не связывало «Першинг-2» с предшествующим развертыванием советских РСД-10 в Центральной и Восточной Европе. Только лишь начальник Генштаба Огарков выступил против плана вторжения, но Устинов и Андропов того быстро заткнули.
Польские события 1981 года обсуждались на чрезвычайном заседании Политбюро в ноябре. Доктрина Брежнева потрескивала под бременем братской помощи, и тут мы видим редкое явление, когда руководство ощущает неудобство экономических ограничителей и поэтому сгоряча не рубит. Андропов рассуждал разумно, отталкиваясь от информации о неудовлетворительном продовольственном снабжении в самом СССР. Хватит ли терпения у советского рабочего класса? Не повторятся ли у тут польские беспорядки? «Лимит наших интервенций за границей исчерпан», говорил председатель КГБ - это утверждение было связано с пониманием того, что оккупация Польши могла быть дорогостоящим делом и с тем, что страны-члены СЭВ к тому моменту сильно зависели от кредитов и торговли с Западной Европой и могли не выдержать нового витка санкций. Готов ли СССР дополнительно оплачивать все экономические дисбалансы и ошибки Центральной и Восточной Европы? Экономный Андропов отвечает, что нет, не готов. Отсюда растут ноги у половинчатого решения по Польше, когда Устинов бряцал маневрами на границе с Польшей, блефуя и подталкивая Ярузельского к внутреннему перевороту без явного вмешательства извне. Осенью 1981 члены Политбюро явно включили свои головы и попытались ими думать.
В последних главах книги автор пишет про Горбачева, но каких-либо ярких пленумов или заседаний я тут не нашел. Внешнеполитических кризисов не было в период 1985-1990, которые могли бы со всей пронзительностью показать наше искусство принятия решений. Молодой генсек сильно переворошил состав Политбюро и Международный отдел ЦК, избавившись от брежневцев и окружив себя людьми своего поколения (шестидесятниками). Авторитетный Громыко ушел на повышение, став председателем Президиума Верховного Совета СССР, и с этого церемониального места повлиять на процессы, которые пошли, уже не мог. Вокруг Горбачева не было ни одного потенциального критика. В этом он походит на позднего Хрущева, члены антуража которого ни слова против не сказали по поводу его ядерных авантюр 1958-1962 годов. Все горбачевские инициативы 1985-1987 встречали всеобщий «одобрямс» в верхних эшелонах. Куда повернет советская внешняя политика, вновь зависело от тараканов во всего лишь одной голове: Сталин, поздний Хрущев, и вот теперь Горбачев. Военные только всполошились тогда, когда ОТК «Ока» был произвольно включен в ДРСМД. Волноваться было от чего. Горбачев беседовал с итальянским премьер-министром Джулио Андреотти, тот похвалил генсека за смелый шаг пойти на демонтаж ракет средней дальности и попросил его сделать еще «один небольшой шаг» и убрать ракеты малой дальности (т.е. «Оку»). На следующей встрече с госсеком Шульцем Шеварднадзе добавил в список на ликвидацию СС-23, хотя это выходило за рамки решения, согласованного на заседании Политбюро. Горбачев легко поддавался лести от западных руководителей, чем те пользовались. Например, мало кто считает, что Буш-старший внес существенный вклад в победу американцев в Холодной войне: типа Рейган всё важное сделал, а Буш пришел на всё готовое. В этом ключе интересно отметить то, что Буш-старший не сидел с открытым ртом, а умело и мягко давил на Горбачева на Мальте в 1989 по поводу прибалтийских республик. Это было явное вмешательство США во внутренние дела СССР, но Бушу удалось преподнести свое вмешательство в контексте «нового мышления», на языке Горбачева. Растаявший генсек счел, что его «новое мышление» ширится и побеждает, и дал обещание не использовать силу для подавления «Солидарностей» в Прибалтике. Тут можно вспомнить, что Сталин очень резко реагировал на западную похвальбу советских действий, ища в ней подвох. Отчитывая Молотова осенью 1945 года, он запрещал советским чиновникам ориентироваться на лестные слова Черчиллей и Бирнсов, ставить успех своей политики в зависимость от оценки Запада. «Если нас хвалят, значит где-то мы ошиблись». Нутром чуял слабость отечественных переговорщиков.
Внешняя политика Горбачева похожа на Хрущева и Сталина не только своим волюнтаризмом, но и своей активностью. Двадцатилетний идеологический дрейф не удовлетворял нового генсека. У них обоих - Хрущева и Горбачева - оказалось шило в заднице. Если первый грозил «дать по мордам», чтобы принудить Запад покончить с Холодной войной на советских условиях, то второй придумывал «новое мышление» и «общеевропейский дом», которые как минимум могли привести к новой разрядке, облегчить экономическое бремя гонки вооружений, снять лишние обязанности и дать передышку задыхающейся стране. Но как и у авантюрного Хрущева, у Горбачева обнаружились свои недостатки.
Если рассматривать Горбачева как дипломата в период 1985-86, то все советские чиновники, включая военных, хвалят его. В Женеве возобновились вялые встречи с американцами по ракетам средней дальности, и там Горбачев показал себя жестким переговорщиком. Это был его дебют, которым он продолжал линию Андропова-Черненко, т.е. делал то, на что его натаскивали в МИД СССР. Но после Женевы Горбачев в 1986 начинает ревизию старого проверенного подхода, готовясь к значительным уступкам и продуктивному диалогу с Рейганом, и тут начались проблемы. В его новаторском переговорном стиле 1987-89 годов не было бульдожьего упрямства Сталина. Он перестал сражаться за каждый пункт договора, он не продумывал «уступки» наперед, не пытался добиться специальных соглашений или обещаний у другой стороны. Горбачев надеялся, что козырная карта «общеевропейского дома» и «личных отношений» с Рейганом-Бушем в конечном счете сыграет, и отказывался мыслить в терминах «реальной политики», т.е. защищать интересы советского государства. Когда речь заходила о превентивных действиях, он слишком много затягивал и выжидал, как это было в случае ГДР, когда после падения Берлинской стены пару месяцев была хорошая возможность урегулировать германский вопрос на советских условиях, как утверждали германисты Фалин и Португалов. В те ключевые два месяца советская внешняя германская политика плыла по течению, теряя шанс на проведение СМИД по формуле «4+2». Вместо этого прошел саммит «2+4» на чисто западных условиях. Выход из Афганистана Горбачев также затянул на года три.
Отдельной статьей проходит экономическая безграмотность Горбачева. Почему-то рядом с генсеком не стоит фигура международного банкира типа Геращенко, который мог бы объяснить тому, как работает мир-система СЭВ, сколько твердой валюты тратится на 69 социалистических поросят, описать уровень совокупной закредитованности ЦВЕ перед Западом. Помимо банкира-международника требовался финансист, способный разжевать генсеку про денежный оборот внутри страны. С высоты послезнания хорошо видно, что у Горбачева было всего три крепких года, чтобы спасти СССР от кризиса. Многое упиралось во внутреннюю экономику, и тут Горбачев потерял эти три года, не решившись на ценовую реформу. Во внешней политике потеря этих трех лет не столь очевидна. Возможно, что там запаса прочности было больше и внешнеполитический процесс мог быть более медленным и по-сталински бульдожьим: год на раскачку, год на знакомство с Рейганом, и торможение гонки вооружений, чтобы освободить ресурсы для внутренних реформ. Вот тут Горбачев-реформатор по идее должен был остановиться, затормозить «новое мышление», решительно поддерживая коммунистические правительства в ЦВЕ, чтобы не посыпался СЭВ. Но Горбачев так сильно верил в свое «новое мышление», что стал «непротивленцем» [т.е. тем, кто отказывается от применения силы] и не отреагировал должным образом на развитие событий в Польше, где легализированная «Солидарность», было удовлетворившаяся парой министерских портфелей, вдруг сделала ход конем. Мягкий, управляемый и медленный переход к смешанным социал-демократическим правительствам в ЦВЕ сменился стремительными бархатными революциями, и Горбачев-непротивленец ничего не сделал, чтобы предвосхитить этот процесс, который пошел. ЦВЕ - это СЭВ, а СЭВ - это не только субсидии, но межстрановая отраслевая интеграция, длинные производственные цепочки, потребительские товары для СССР. Управленческий опыт Горбачева, как могильщика СССР, учит, что всех его последующих преемников на высоком посту теперь следует подвергать тесту на «отвращение к насилию». Непротивленцы, неспособные ломать хребты, не годятся на такую ответственную должность. Ну и отдельно стоит вопрос коллегиальности. Что лучше? При волюнтаризме больше личных дорогостоящих ошибок, а при коллегиальности безыдейная инерция. В общем, отличная книга. Всем советую ознакомиться.
Вот еще одна рецензия на эту книгу:
https://richteur.livejournal.com/458121.html
Более того, возникла целая когорта политологов-историков, которые просекли фишку, что про США писать на русском языке выгоднее и безопасней, чем про СССР, так как богатство имеющегося материала дарит многочисленные сюжеты о совершенных ошибках, глупостях и просчетах американцев. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает для широкого раскрытия своих архивов. Чем больше рассекречиваешь, тем неприглядней выглядишь. Эти сенсационные сюжеты о преступлениях и агрессивных планах американской военщины легко ложатся в задорновскую канву «какие же американцы дураки» и пользуются успехом у отечественного читателя, потому что лечат уже наше израненное национальное самолюбие, заслоняя наши собственные просчеты. Очень приятно читать о неуспехах других стран, у которых нет своего Гагарина. Про собственные провалы писать не так интересно, потому что, во-первых, материал быстро исчерпывается и, во-вторых, на этом узком архивном поле всё еще слишком много агитпроповских мифов-мин. Народ-конформист нервно реагирует, когда на святую память бумагомараки подымают руку. Ну а правительственные агенты справедливо боятся, что через реконструкцию и аналогии будут вскрыты их методы управления и традиции принятия решений. Владислав Зубок в 90-е не успел испугаться и попёр по заминированному полю советских табу, чем вызвал определенное неудовольствие в среде российских политологов-историков. Например, широко известный д.э.н. Катасонов, чьи патриотические книги продаются большими тиражами в российских книжных магазинах наравне со Стариковым и Калашниковым, называет Владислава Зубока «зарубежным историком», отзываясь о нем с большой долей скепсиса, подкалывая его. А вот Ленинка эту книгу Зубока выставила в общий зал [т.е. читать можно сразу, взяв с полки, а не заказывать из фонда, ожидая час] и на ней проставила штамп «Русское зарубежье». Поди разберись, кто он такой. Иностранец или наш? Для Катасонова это почти иностранный агент, не смотря на то, что Зубок родился в СССР и успел поработать в ИМЭМО в начале 90-х, после чего уехал преподавать в США. Для государственной библиотеки имени Ленина - это эмиссар русскоязычного мира на чужбине, которого надо ценить. На лицо идеологический конфликт, что проходит по нашему обществу. С одной стороны негодующие патриоты и на-всякий-случай-охранители архивной старины, желающие сохранить за собой монополию на право исторической интерпретации, с другой - фиг его знает, кто на другой. То есть, Зубок своей исторической книгой про СССР в Холодной войне смог взбаламутить идеологические воды, а это опасно для самого автора. Наука история не должна вызывать таких эмоций.
В книге Зубока 683 страниц, но только 500 страниц текста. На 183 страницах расположен обширный ссылочный аппарат. Бросается в глаза то, что, чем ближе к нашим дням, тем богаче ссылки и архивы, хотя по идее должно быть наоборот. Начиная с июльского (бериевского) пленума 1953 протоколы ведутся тщательней, подробней, а власть держатели выбалтывают всё больше вкусных сплетен о павших предшественниках, ну и вообще высказываются критично. В горбачевские времена такие помощники как Черняев активно ведут дневники, сообщая нам в режиме Телеграмм-канала об умонастроениях и сомнениях высшего руководства. До 1953 такой протокольной вольницы нет. Всё, что связано со Сталиным и тем, как принимались решения в его смену, покрыто плотным туманом. Тут уместна будет цитата про председателя КГБ Виктора Чебрикова: «Чебриков предупредил Горбачева о возможном шоковом воздействии потока разоблачительных материалов о недавнем прошлом страны на умы советских людей. Он заявил: Должны быть кремлевские тайны. Их никто не должен знать. Человек умирает, и с ним умирает эта тайна. Понимаете? Кстати, если посмотреть на опыт других государств, то они очень строго к подобным делам относятся. У них есть установленные сроки: какой материал через 30 лет публиковать, какой - через 50, а некоторые материалы прямо идут в архив с грифом «публикации не подлежит». Это элементарный порядок, существующий в международной практике. И мы должны его придерживаться» [447]. То есть, Чебриков считал, что время рассекречивать сталинские архивы вроде пришло, но не целиком: что-то «публикации не подлежало» от слова совсем.
РОССПЭН опубликовал стенограммы многих пленумов, поэтому основные вехи в истории СССР после войны есть возможность изучать по ним. Какие это верстовые столбы? Июльский пленум ЦК 1953 года, на котором обвиняли Берию и его секретное «мирное наступление» на Запад. Июльский пленум 1955 года, когда Хрущев наехал на Маленкова, Молотова и уже их «мирное наступление». Затем у нас XX Съезд и удачно разрешившийся польский кризис. Потом грянул Суэцкий кризис 1956 года, когда Президиум ЦК впервые начал лихорадочно вилять, что указывает на отсутствие долгосрочной внешнеполитической стратегии: Шепилов сперва был отправлен в Лондон с миссией умеренного посредника, но несколько дней спустя самоуверенный Хрущев принялся грозить «дать по мордам» ракетными ударами империалистам. Очень «последовательная» позиция, сильно отличающаяся от принятой ранее концепции «мирного наступления». Далее у нас Венгерское восстание того же года, когда дискуссии в Президиуме проводились в обстановке полной сумятицы. Все члены неоднократно меняли свои мнения, полемику и стороны. Интересным и непредвиденным фактором тут стали китайцы, которые влезли как в польский кризис, так и венгерский. Хрущев очень внимательно, почти пресмыкаясь, прислушивался в те года к мнению Мао, поставив политику СССР в зависимость от союзных отношений с КНР. Китайский хвост очень умело вертел тогда советской собакой: ПНР, ВНР, два конфликта вокруг тайваньских островов. В 1957 году выделяются два пленума. Один, июньский, про «антипартийную группу». Второй, октябрьский, про Жукова. Тем самым завершился процесс консолидации власти в руках Хрущева, который выбросил «старую гвардию» из Президиума и собрал вокруг себя послушное большинство. Сталинские «гвардейцы» хотя были теми еще жуками, но в плане образованности, опыта и практики коллегиальности они обходили хрущевских назначенцев на целый корпус. Сольная ария Хрущева в окружении безропотных невзрачных подпевал, одобряющих все его инициативы, привела к серии международных кризисов 1958-1962. Отсутствие коллегиальности в Президиуме привело к легкомысленности в действиях Хрущева вплоть до мальчишества. Персек балансировал на грани конфликта, не отступал и шел на обострения, а Президиум весь тот рисковый блеф послушно «одобрямс». Вот, что значит «правильно» подобранные кадры. Заканчивается вся эта опупея, естественно, заседанием Президиума ЦК в октябре 1964 года, когда «Никитку сняли». Хрущев, как это уже было в 1957 году, был в состоянии вывернуться и собрать внеочередной пленум ЦК, но потерял всю волю к сопротивлению, поэтому его резко критиковал Президиум ЦК, а не пленум. На случай, если Никита Сергеевич всё же прорвался бы до пленума, заговорщики приготовили доклад Полянского, который должны были зачитать на пленуме, но так и не зачитали. Этот доклад представляет собой интересный источник, в котором критикуются волюнтаризм и многочисленные ошибки Хрущева, включая его ядерный блеф и упущенный шанс начать разрядку уже в 50-е.
На смену Хрущеву пришла коллегия руководителей, уровень международной подготовки которых был даже еще ниже, чем у Никиты Сергеевича. Брежнев, Косыгин и Подгорный не имели дипломатического опыта. Микоян отмечал тогда, что «уровень ведения заседаний и обсуждений на Президиуме очень сильно снизился. Иногда высказывались сумасбродные идеи, а Брежнев и некоторые другие просто не понимали по-настоящему, какие последствия могли быть». То есть, возрожденная коллегиальность гарантировала, что резких и опасных шагов во внешней политике не будет, но не привела к выработке долговременной стратегии, так как на вершину власти поднялись неподготовленные и посредственные международники. Новая коллегия отдала вопросы международной политики сперва председателю Совмина Косыгину. Именно он мирил Индию и Пакистан. Наш предсовмина ездил на встречу с Джонсоном для обсуждений ядерно-разоруженческих вопросов, подготавливая основу для будущего ОСВ-1. Дипломатический авторитет Косыгина рос. В то же время для этого «красного директора» вся эта внешнеполитическая нагрузка была невмоготу. Он не ловил кайф от дипломатии, как это было в случае Сталина и Хрущева. Энергичного Хрущева можно ругать за многое, но не за внешнеполитическую апатию. Сталин вырубил коллегиальность на корню, повысив тем самым риск своих ошибок, но в своей голове, несомненно, держал сложную долгосрочную внешнеполитическую многоходовку. Косыгин такой лисьей многоходовкой Сталина и пацанским энтузиазмом Хрущева был обделен. Что приводит нас к Пражской весне, когда летом 1968 года весь ЦК КПСС разделился на два лагеря, и нерешительному Брежневу пришлось встать на сторону «любителей танчиков». В результате успешного вторжения Брежнев, не встретив острой реакции со стороны Запада и НАТО, приобрел уверенность в себе, в силах СССР, а также вкус к внешней политике, что, вкупе с его миролюбивым характером, позволило ему стать активным участником детанта. «Без Праги не было бы Брандта и Никсона» - объяснял он членам Политбюро. Разрядка, или детант, была личным проектом Брежнева, которая начала разваливаться сразу же, как только стал физически и умственно разрушаться сам Леонид Ильич, надорвавший свое здоровье в 1974 году. Коллегиальная Тройка, стоящая за ним в виде Устинова, Громыко и Андропова, детант не уберегла и ничего на смену разваливающейся политике разрядки предложить не смогла. Дипломатическая посредственность брежневского поколения, подобранного и поднятого в вершины власти в свое время Хрущевым, никуда не делась. Озарение их не посещало. Руководство СССР ушло в продолжительный идейный дрейф «пролетарской солидарности» и бесперспективной поддержки арабских режимов. Без четкой стратегии челн Советского Союза швыряли стихии ведомственных интересов, в первую очередь ВПК. Множилось число советских функционеров, для которых очередная горячая точка на карте была не столько «братской помощью», сколько возможностью заработать чеки для «Березки» вдобавок к основной зарплате. Поддерживая решение об оказании «интернациональной помощи» новым братьям, ты повышаешь свои шансы заработать на кооперативную квартиру за год. Jobs for the boys. Для офицеров боевые действия сулили ускоренное получение следующего звания. Вам жалко что-ли? Бездумный дрейф и размывание стратегических приоритетов продолжалось вплоть до горбачевских времен. Так как стратегия в Кремле отсутствовала, то коллективное руководство переставало быть архитектором, а становилось заложником своей революционно-имперской риторики. Раз своих идей у них не было, то в их буфер автоматически подгружались ленинские штампы про империализм и помощь освобожденным народам. Число таких поросей, присосавшихся к советской тите, постепенно доросло до 69. Ярким проявлением такого бездумного подхода к внешней политике стала поддержка Египта и Сирии в период 1967-1973 годов. На протяжении шести лет Кремль увеличивал свои инвестиции в арабские страны Ближнего Востока, так как боялся потерять свое политическое влияние в регионе и свои прежние инвестиции 50-60-х годов. Огромные суммы выбрасывались на ветер, арабские лидеры разговаривали с советскими дипломатами через губу, диктуя нам свои требования. Дно было пробито, когда самый крупный объем (в истории отношении этих двух государств) экономической и военной помощи СССР прислал Египту уже после того, как Садат выгнал всех советских специалистов из своей страны. То есть, если вы хотели получить побольше материальных ценностей от Советского Союза, то надо было пнуть его посильнее и харкнуть в рожу. Хвост вилял собакой в стиле Ульбрихта, который когда-то также шантажировал Хрущева, зная, что тот его не бросит одного в Берлине. Предмет для будущего дипломатического торга (что в ГДР, что на Ближнем Востоке) превратился в ценный стратегический актив, который бросать было никак нельзя. Слишком много было вложено в это высоченное рушащееся здание. В октябре 1973 года, когда Садат терпел сокрушительное поражение, в Кремле было принято непростое решение списать свои ближневосточные убытки и более не делать дорогостоящие ставки в этой региональной игре. В Политбюро прошли острые дебаты по этому вопросу, и, как это уже было ни раз, руководство бросало из стороны в сторону. Сначала Брежнев пошел на поводу у «любителей танчиков» и в стиле Хрущева послал грозное письмо Никсону, что «будет действовать в одностороннем порядке». После того, как Киссинджер перепугался, а Никсон напился пьяным, американцы повысили уровень готовности своих вооруженных сил. Тут уже пришлось паниковать кремлевским сидельцам, поэтому на следующий день Брежнев употребил всё свое влияние, чтобы не отвечать на шаги американцев зеркально. Это было, наверно, самое мудрое решение Брежнева за всю его карьеру, считает Зубок. Садат откровенно использовал помощь СССР как козырь в переговорах с Израилем и США, Брежнев видел это, и чаша советского терпения переполнялась. Восемнадцать лет идеологического бремени советского человека на Ближнем Востоке подходили к счастливому завершению. Египет очень скоро подтвердил правоту новорожденного прагматизма Брежнева, переметнувшись в американский лагерь, задолжав попутно Советскому Союзу 15 млрд. рублей. Детант и «потеря» Египта - это единственные две вспышки внешнеполитического озарения в руководстве СССР в период 1963-1987 (можно добавить отказ в кредитах Альенде в Чили). Обе они произошли от Брежнева, и если вычеркнуть эти два примера, то вся внешняя политика СССР выглядит как бездумный дрейф.
Интересными выглядят обсуждения в Политбюро фигуры Солженицына в 1974 году, отдать его под суд или выгнать из страны. Подгорный и Косыгин высказались за суд и сибирскую ссылку, склонив на свою сторону Брежнева. Решение принято. Но не так-то было. Андропов вдруг втемяшил себе в голову, что его конкуренты ему, как главе КГБ, хотят запачкать его политическую карьеру, взвалить на него ответственность за это решение по диссидентам, закрыть тем самым дорогу на политический олимп, поэтому он воспользовался своим теневым каналом с Эгоном Баром из ФРГ и договорился с немцами о предоставлении неудобному диссиденту политического убежища в этой капстране. Андропов надавил на Брежнева, и в результате Солженицына без ареста и суда насильно посадили в самолет на Франкфурт-на-Майне. В любой непонятной ситуации всегда связывайся с немцами по секретному каналу и высылай диссидента. Пускай они его лечат.
Что касается Анголы в 1975 году, то Зубок пишет, что нужные архивы еще не раскрыты, поэтому точно не известно, что говорили по этому поводу в Политбюро. Международный отдел ЦК (Пономарев) передал в Политбюро записку с предложением предоставить Нето оружие, и триумвират (Устинов, Громыко, Андропов) согласился с этим. Ближе к осени сусловцы принялись речитативом бормотать клише про «моральный и интернациональный долг». Усталый Брежнев уклонялся от споров и не принимал ничью сторону. В октябре Кастро предложил Брежневу перебросить кубинские войска в Анголу силами советской транспортной авиации, на что Брежнев ответил отказом. Но уже в ноябре кубинцы сражались в Анголе, отбив наступление юаровцев на Луанду. Как они сели в советские транспортники, большая загадка есть. Боящемуся потерять свою репутацию в глазах международного коммунистического движения и лично товарища Кастро Советскому Союзу ничего не оставалось, как начать отстегивать на ангольское предприятие. Маленькие, но гордые народы вертели Советским Союзом как хотели. Ульбрихт, Садат, Кастро. Кто следующий будет танцевать эту девушку? Про Сомали и Эфиопию Зубок почти что ничего не пишет, что, видимо, означает, что те протоколы Политбюро также не были введены в оборот в нулевые.
Далее автор перебрасывает нас в март 1979, когда происходят волнения в Герате. Члены Политбюро были застигнуты врасплох, и записи их обсуждений выпячивают неадекватность и фиктивность Тройки, что подменяли собой полуживого Брежнева. Мы видим очередной пример того, как Политбюро шатает из стороны в сторону. Сперва Политбюро единогласно согласилось, что терять Афганистан нельзя и пора вводить войска. Ни один член Политбюро не высказался против. На следующий день всё изменилось. Вся аргументация в пользу военного решения испарилась. Если бы помощник генсека Александров-Агентов не поднял с постели Брежнева и не сказал тому, что в Политбюро принимают какую-то фигню, и если бы Косыгин не решил созвониться с Тараки, чтобы выяснить, что там вообще происходит, то «любители танчиков» рванули бы оказывать «интернациональную помощь» уже весной. Таким коротким был у них бикфордов шнур. Азиатской стратегии у СССР не оказалось. Стоило только начаться революции в Иране, Амину задушить любимца Брежнева Тараки, а КГБ передать наверх непроверенные сведения о том, что Амин предаст нас всех словно Садат, так сразу руководство резко задергалось, как если бы у него не было долгосрочного плана действий. Устинов принялся бояться появления американских баз в Афганистане. В ноябре его поддержал Андропов, затем Громыко. В своей записке Брежневу они напирали на то, что Амин - это потенциальный предатель и перебежчик на Запад. Источники показывают, что этот аргумент Андропов родил на ровном месте. Никто - ни Брежнев, ни Громыко - не предложили обсудить последствия такой интервенции, что она означает для останков детанта, для ОСВ-2, для советской экономики и торговли со Штатами. Как раз в ту неделю НАТО приняло решение о размещении ракет «Першинг-2» в Западной Европе. Это усилило аргумент Устинова про то, что американцы разместят свои ракеты среднего радиуса в Афганистане и возьмут под прицел Сибирь. Групповое мышление не связывало «Першинг-2» с предшествующим развертыванием советских РСД-10 в Центральной и Восточной Европе. Только лишь начальник Генштаба Огарков выступил против плана вторжения, но Устинов и Андропов того быстро заткнули.
Польские события 1981 года обсуждались на чрезвычайном заседании Политбюро в ноябре. Доктрина Брежнева потрескивала под бременем братской помощи, и тут мы видим редкое явление, когда руководство ощущает неудобство экономических ограничителей и поэтому сгоряча не рубит. Андропов рассуждал разумно, отталкиваясь от информации о неудовлетворительном продовольственном снабжении в самом СССР. Хватит ли терпения у советского рабочего класса? Не повторятся ли у тут польские беспорядки? «Лимит наших интервенций за границей исчерпан», говорил председатель КГБ - это утверждение было связано с пониманием того, что оккупация Польши могла быть дорогостоящим делом и с тем, что страны-члены СЭВ к тому моменту сильно зависели от кредитов и торговли с Западной Европой и могли не выдержать нового витка санкций. Готов ли СССР дополнительно оплачивать все экономические дисбалансы и ошибки Центральной и Восточной Европы? Экономный Андропов отвечает, что нет, не готов. Отсюда растут ноги у половинчатого решения по Польше, когда Устинов бряцал маневрами на границе с Польшей, блефуя и подталкивая Ярузельского к внутреннему перевороту без явного вмешательства извне. Осенью 1981 члены Политбюро явно включили свои головы и попытались ими думать.
В последних главах книги автор пишет про Горбачева, но каких-либо ярких пленумов или заседаний я тут не нашел. Внешнеполитических кризисов не было в период 1985-1990, которые могли бы со всей пронзительностью показать наше искусство принятия решений. Молодой генсек сильно переворошил состав Политбюро и Международный отдел ЦК, избавившись от брежневцев и окружив себя людьми своего поколения (шестидесятниками). Авторитетный Громыко ушел на повышение, став председателем Президиума Верховного Совета СССР, и с этого церемониального места повлиять на процессы, которые пошли, уже не мог. Вокруг Горбачева не было ни одного потенциального критика. В этом он походит на позднего Хрущева, члены антуража которого ни слова против не сказали по поводу его ядерных авантюр 1958-1962 годов. Все горбачевские инициативы 1985-1987 встречали всеобщий «одобрямс» в верхних эшелонах. Куда повернет советская внешняя политика, вновь зависело от тараканов во всего лишь одной голове: Сталин, поздний Хрущев, и вот теперь Горбачев. Военные только всполошились тогда, когда ОТК «Ока» был произвольно включен в ДРСМД. Волноваться было от чего. Горбачев беседовал с итальянским премьер-министром Джулио Андреотти, тот похвалил генсека за смелый шаг пойти на демонтаж ракет средней дальности и попросил его сделать еще «один небольшой шаг» и убрать ракеты малой дальности (т.е. «Оку»). На следующей встрече с госсеком Шульцем Шеварднадзе добавил в список на ликвидацию СС-23, хотя это выходило за рамки решения, согласованного на заседании Политбюро. Горбачев легко поддавался лести от западных руководителей, чем те пользовались. Например, мало кто считает, что Буш-старший внес существенный вклад в победу американцев в Холодной войне: типа Рейган всё важное сделал, а Буш пришел на всё готовое. В этом ключе интересно отметить то, что Буш-старший не сидел с открытым ртом, а умело и мягко давил на Горбачева на Мальте в 1989 по поводу прибалтийских республик. Это было явное вмешательство США во внутренние дела СССР, но Бушу удалось преподнести свое вмешательство в контексте «нового мышления», на языке Горбачева. Растаявший генсек счел, что его «новое мышление» ширится и побеждает, и дал обещание не использовать силу для подавления «Солидарностей» в Прибалтике. Тут можно вспомнить, что Сталин очень резко реагировал на западную похвальбу советских действий, ища в ней подвох. Отчитывая Молотова осенью 1945 года, он запрещал советским чиновникам ориентироваться на лестные слова Черчиллей и Бирнсов, ставить успех своей политики в зависимость от оценки Запада. «Если нас хвалят, значит где-то мы ошиблись». Нутром чуял слабость отечественных переговорщиков.
Внешняя политика Горбачева похожа на Хрущева и Сталина не только своим волюнтаризмом, но и своей активностью. Двадцатилетний идеологический дрейф не удовлетворял нового генсека. У них обоих - Хрущева и Горбачева - оказалось шило в заднице. Если первый грозил «дать по мордам», чтобы принудить Запад покончить с Холодной войной на советских условиях, то второй придумывал «новое мышление» и «общеевропейский дом», которые как минимум могли привести к новой разрядке, облегчить экономическое бремя гонки вооружений, снять лишние обязанности и дать передышку задыхающейся стране. Но как и у авантюрного Хрущева, у Горбачева обнаружились свои недостатки.
Если рассматривать Горбачева как дипломата в период 1985-86, то все советские чиновники, включая военных, хвалят его. В Женеве возобновились вялые встречи с американцами по ракетам средней дальности, и там Горбачев показал себя жестким переговорщиком. Это был его дебют, которым он продолжал линию Андропова-Черненко, т.е. делал то, на что его натаскивали в МИД СССР. Но после Женевы Горбачев в 1986 начинает ревизию старого проверенного подхода, готовясь к значительным уступкам и продуктивному диалогу с Рейганом, и тут начались проблемы. В его новаторском переговорном стиле 1987-89 годов не было бульдожьего упрямства Сталина. Он перестал сражаться за каждый пункт договора, он не продумывал «уступки» наперед, не пытался добиться специальных соглашений или обещаний у другой стороны. Горбачев надеялся, что козырная карта «общеевропейского дома» и «личных отношений» с Рейганом-Бушем в конечном счете сыграет, и отказывался мыслить в терминах «реальной политики», т.е. защищать интересы советского государства. Когда речь заходила о превентивных действиях, он слишком много затягивал и выжидал, как это было в случае ГДР, когда после падения Берлинской стены пару месяцев была хорошая возможность урегулировать германский вопрос на советских условиях, как утверждали германисты Фалин и Португалов. В те ключевые два месяца советская внешняя германская политика плыла по течению, теряя шанс на проведение СМИД по формуле «4+2». Вместо этого прошел саммит «2+4» на чисто западных условиях. Выход из Афганистана Горбачев также затянул на года три.
Отдельной статьей проходит экономическая безграмотность Горбачева. Почему-то рядом с генсеком не стоит фигура международного банкира типа Геращенко, который мог бы объяснить тому, как работает мир-система СЭВ, сколько твердой валюты тратится на 69 социалистических поросят, описать уровень совокупной закредитованности ЦВЕ перед Западом. Помимо банкира-международника требовался финансист, способный разжевать генсеку про денежный оборот внутри страны. С высоты послезнания хорошо видно, что у Горбачева было всего три крепких года, чтобы спасти СССР от кризиса. Многое упиралось во внутреннюю экономику, и тут Горбачев потерял эти три года, не решившись на ценовую реформу. Во внешней политике потеря этих трех лет не столь очевидна. Возможно, что там запаса прочности было больше и внешнеполитический процесс мог быть более медленным и по-сталински бульдожьим: год на раскачку, год на знакомство с Рейганом, и торможение гонки вооружений, чтобы освободить ресурсы для внутренних реформ. Вот тут Горбачев-реформатор по идее должен был остановиться, затормозить «новое мышление», решительно поддерживая коммунистические правительства в ЦВЕ, чтобы не посыпался СЭВ. Но Горбачев так сильно верил в свое «новое мышление», что стал «непротивленцем» [т.е. тем, кто отказывается от применения силы] и не отреагировал должным образом на развитие событий в Польше, где легализированная «Солидарность», было удовлетворившаяся парой министерских портфелей, вдруг сделала ход конем. Мягкий, управляемый и медленный переход к смешанным социал-демократическим правительствам в ЦВЕ сменился стремительными бархатными революциями, и Горбачев-непротивленец ничего не сделал, чтобы предвосхитить этот процесс, который пошел. ЦВЕ - это СЭВ, а СЭВ - это не только субсидии, но межстрановая отраслевая интеграция, длинные производственные цепочки, потребительские товары для СССР. Управленческий опыт Горбачева, как могильщика СССР, учит, что всех его последующих преемников на высоком посту теперь следует подвергать тесту на «отвращение к насилию». Непротивленцы, неспособные ломать хребты, не годятся на такую ответственную должность. Ну и отдельно стоит вопрос коллегиальности. Что лучше? При волюнтаризме больше личных дорогостоящих ошибок, а при коллегиальности безыдейная инерция. В общем, отличная книга. Всем советую ознакомиться.
Вот еще одна рецензия на эту книгу:
https://richteur.livejournal.com/458121.html