У. Лафибер. Был ли 1898 решающим годом для США как мировой державы?
БЫЛ ЛИ 1898 РЕШАЮЩИМ ГОДОМ ДЛЯ США КАК МИРОВОЙ ДЕРЖАВЫ?
Статья взята из неопределенного сборника, где двум историкам предлагается ответить на этот вопрос, заняв ту или иную сторону. Вступление и статью первого историка я пропускаю, так как эти страницы в отсканированном документе отсутствуют. Первый историк ответил «Да», а У. Лафибер соответственно «нет» и объясняет свою позицию. По сути данная статья является отрывком из книги «Новая империя» (Cornell University Press, 1963)
НЕТ.
ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ ГОДЫ, 1860-1889.
Современная американская дипломатическая история началась в 1850-е и 1860-е гг. К тому времени континентальная империя, о которой грезили Мэдисон, Джефферсон и Джон Куинси Адамс уже охватывала Северную Америку от океана до океана. Струны железных дорог и водяных путей, общие экономические и социальные интересы и федеральная политическая система связывали империю в единое целое. Эдмунд Бёрк огласил этот принцип: «Империя суть совокупность многих государств, собранных под одним управлением, без разницы, будет это монарх или президентская республика».
Но империя начала формироваться еще до того, как Уильям Сьюард стал государственным секретарем Линкольна в 1861 году. Две важных черты отличали новое государство от старого образца. Во-первых, по завершении завоевания континента американцы перенесли свою растущую власть в такие отдаленные, лежащие вдали от их континента, территории, как Гавайи, Латинская Америка, Азия и Африка. Во-вторых, изменилась форма экспансии. Вместо поиска земель для ферм, шахт и выпаса американцы теперь принялись искать иностранные рынки для своих сельскохозяйственных и промышленных товаров. В конце 1840-х годов цифры американского экспорта начали свое стремительное восхождение до головокружительных высот двадцатого столетия. Между 1850 и 1873 , не смотря на почти вымершую экспортную торговлю в период Гражданской войны, средний объем годового экспорта составлял $274,000,000, тогда как средний годовой показатель для период 1838-1849 равнялся всего лишь $116,000,000.
Все эти цифры указывают, что Соединенные Штаты не были изолированы от остального мира в период 1850-1873. Стоит только внимательно взглянуть на страну через лупу экономики и идеологии, то известные утверждения об американском изоляционизме оказываются на поверку мифом. Однако, это правда, что после конца Наполеоновских войн до 1890-х годов обширные атлантические воды укрывали Америку от многих европейских проблем. От многих проблем, но не всех, так как даже до 1890-х годов Соединенные Штаты были вовлечены в такие дела, как международная торговля рабами, латиноамериканские революции, множественные инциденты со столкновениями с великими державами в Азии, и даже колониальные вопросы в Африке и на Мадагаскаре.
Внешние факторы, такие как главенство Великобритании на море и баланс силы в Европе, возможно, подарили Соединенным Штатам роскошь почти абсолютного изоляционизма; но внутреннее развитие, как это понимали американские политики, подтолкнуло страну к большей вовлеченности в мировые дела. Экономическая революция, новые научные и идеологические концепции и взгляды политиков на эти изменения начали ускорять и углублять эту вовлеченность еще до Гражданской войны.
Иногда эту внутреннюю эволюцию не замечают, так как экономическую и идеологическую экспансию очень часто рассматривают отдельно от политических вопросов. Американская история, конечно же, показывает, что подобное разделение ошибочно, так как Соединенные Штаты сшили свою континентальную империю из лоскутов, сперва подрывая экономически и идеологически британский, французский, испанский, мексиканский и индейский контроль над их территориями, а затем завладевая ими с помощью денег, пуль или с помощью обоих. Подобным образом можно предложить одно правило, которое поможет нам лучше понимать курс американской внешней политики в девятнадцатом веке: Соединенные Штаты не смогли бы заполучить континентальные или заморские экономические выгоды, не уплатив сперва политическую и очень часто военную цену. Экономическая экспансия и политическая вовлеченность так сильно переплелись, что к 1900 году возрожденная и усиленная Доктрина Монро, участие США во всё возрастающем числе международных конференций и великолепный броненосный флот не оставляли ни малейших сомнений в глобальных политических интересах Штатов.
КОРНИ НОВОЙ ИМПЕРИИ
Задолго до 1860-х годов американцы вмешивались в дела Канады, Латинской Америки, Гавай и Азии. В первые же дни своей независимости Соединенные Штаты поспешно и безуспешно попытались силой присоединить к своей новорожденной стране территории к северу и востоку от Великих озер. Американцы потерпели не менее жалкое поражение во время своей второй попытки в войне 1812 года. Но два промаха еще не означало поражения, и в первой половине девятнадцатого века американцы попробовали более гибкий и тонкий подход, чтобы вовлечь Канаду в свой Союз. Коммерческая морковка пришла на замену боевой дубине, когда 1854 году Соединенные Штаты и Канада подписали договор о взаимной торговле, который, как надеялись многие американцы, крепко-накрепко привяжет северное государство к ним неразрывными экономическими нитями. Когда оказалось, что этот договор, наоборот, укреплял канадскую автономию, преисполненный отвращения американский Сенат позволил договору истечь и потерять силу в 1866 году.
Соединенные Штаты не пытались аннексировать Латинскую Америку, как это было в случае Канады, но в отношении этого континента интерес все же был и весьма сильный. Джефферсон заявлял, что Северная Америка будет гнездом, из которого будет заселено все Западное полушарие. Генри Клей позднее призывал, что Соединенным Штатам нужно возглавить все полушарие при помощи политики «Добрососедства» (Good Neighbourhood). Возросший интерес к латиноамериканским рынкам как замене потерянных рынков в Европе из-за Наполеоновских войн наполнил эти разглагольствования конкретным материальным смыслом. В отрицательном смысле Доктрина Монро, в том виде, как она была сформулирована президентом Джеймсом Монро и государственным секретарем Джоном Куинси Адамсом, стала попыткой исключить европейские державы из внутренних дел полушария. Если рассматривать ее в положительном ключе, то Доктрина определила полушарие как зону будущих американских экономических возможностей и de facto политического контроля. В середине 1890-х годов американский государственный секретарь изложит положительные аспекты Доктрины в простых доступных словах. Аннексия Техаса в 1845 году, который ранее был частью Мексики, война с Мексикой в 1846-1848 года, которая завершилась увеличением Соединенных Штатов на одну пятую, и многочисленные авантюристские экспедиции в Центральную Америку в 1850-е года только лишь частично могут передать высокую заинтересованность СаСШ в землях, что лежали южнее из границ.
Южнее также лежала Куба, остров, который Джефферсон подумывал аннексировать еще в 1808 году, и Джон Куинси Адамс промедлил, решив не торопиться, только лишь из-за своей веры в то, что «законы политической … гравитации» неумолимо приведут к тому, что Куба, это «яблоко, сбитое ураганом со своего родного дерева, само-собой откатится в сторону североамериканского союза». К 1850-у году Куба отказывалась падать с ветки испанской яблони, не взирая на возросший американский интерес, поэтому три специальных посланника были отправлены в Европу, дабы основательно потрясти это древо. Когда их предложение продать остров было отклонено Испанией, они составили Остендский манифест, в котором было заявлено о праве СаСШ забрать остров у Испании, если та не продаст его. Вашингтон, однако, очень быстро дезавуировал Манифест. Подобные экспансионистские проекты терпели крах в 1850-е года, но не потому, что они были непопулярные, а потому что из продвигали люди с южным акцентом, за спинами которых стояли рабовладельцы. Даже такие северные сторонники экспансии как Сьюард отказывались сотрудничать с попытками рабовладельцев увеличить свои территории и власть.
Внимание американцев также повернулось в сторону Тихого океана. Торговые и китобойные суда из Массачусетса уже успели основать на Гавайских островах свои аванпосты. Миссионеры из Новой Англии обустроили свои колонии в 1820-е года. Очень скоро американские интересы выросли и распространились по всему региону. В 1840-е года Соединенные Штаты начали отправлять ноты в Великобританию и Францию (список адресатов вскоре расширится, включив Германию и Японию), сообщая, что они не намерены терпеть и соглашаться с любым контролем европейских стран над островами. За десятилетие до Гражданской войны американский государственный секретарь Уильям Л. Марси, предпринял попытку согласовать договор об аннексии с Гавайями, но его перехитрил антианнексионистский блок в Гонолулу, и Марси отступил, пригрозив, что будущее присоединение к Соединенным Штатам было «неизбежным». Спустя чуть более сорок лет Уильям Мак-Кинли скажет, успешно аннексировав острова, что это действие было «неизбежным следствием» американского продвижения в сторону Тихого океана «продолжительностью в три четверти столетия».
В тому моменту, когда началась Гражданская война Доктрина Монро уже самым недвусмысленным образом распространялась на Гавайи, но наиважнейшие американские интересы ковались еще дальше на западе (в учебниках Orient называют Дальним востоком, но это несколько подрывает правильное понимание американской экспансии, так как Соединенные Штаты чаще считали этот регион Дальним Западом). «Императрица Китая» отплыла из Нью-Йорка в 1784 году, чтобы установить первые важные контакты. Соединенные Штаты подписали свой первый торговый договор с Китаем в 1844 году. Десять лет спустя коммодор Мэтью К. Перри «вскрыл» Японию. Когда Сьюард взял на себя обязанности государственного секретаря, СаСШ уже по самую макушку были вовлечены в хитросплетения азиатской политики за власть. Перед Государственным департаментом стояла задача сохранить торговые привилегии и оберегать своих торговцев и миссионеров через или сотрудничество с европейскими державами или следование собственной независимой политики. Американцы спорили о средствах, но не о самом погружении в азиатские дела.
ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Интерес Соединенных Штатов в этих далеко лежащих территориях усилился после 1850-х годов, когда строительство континентальной империи было завершено и американская промышленная революция созрела. В период между 1850 и 1900 годами этот промышленный комплекс стремительно развился, став одной из двух величайших экономических сил мира. В те же полстолетия Соединенные Штаты вели борьбу с другими промышленно развитыми государствами за контроль над латиноамериканскими, азиатскими и африканскими рынками. Не случайно американцы строили свою новую империю как раз тогда, когда выковывался их промышленный комплекс.
Это не означает, что Гражданская война была не важна в качестве фактора, что подтолкнул бутон индустриального сектора к его распусканию и цветению. Она была судьбоносна, но в политическом и социальном смысле. Чарльз Бирд ухватил главный аспект конфликта, когда отметил, что тот означал собой смещение политической власти от плантаторов к промышленникам и финансистам. Законодательные акты, принятые Конгрессом, в котором во время войны доминировали северные и восточные штаты, включали в себя меры по укреплению центральной банковской системы, высокие тарифы для только-только подымающих свою голову (а также уже окрепнувших) производств, Гомстед-Акт (Закон о передаче участка земли гражданину США) для того, чтобы развить внутренний рынок и обеспечить новые возможности для спекулятивного капитала, раздав миллионы акров и щедрые кредиты для строительства железных дорог, связывая промышленные центры на востоке страны со Средним Западом и растущими рынками Запада, и Закон о трудовом договоре (Contract labor law), который позволил работодателям импортировать дешевые иностранные рабочие руки. Во время Гражданской войны промышленники получали широкую политическую поддержку, и они просто воспользовались этим выгодным обстоятельством, чтобы отстроить суперструктуру своего Молоха (хотя и несколько накрененную) на крепком фундаменте, что был залит еще до войны.
Эти два факта - что до 1860 года промышленная экономика развивалась семимильными шагами и что Гражданская война переместила центр власти от плантаторов к промышленникам и финансистам - действительно очень хорошо объясняют динамику новой империи. Корни этой империи находятся как минимум в периоде 1843-1860 гг., который достиг своей апогея в экономическом взлете тех лет, так как именно в эту эру промышленные интересы восточного побережья нашли своих выразителей в лице Дэниеля Вебстера и Уильяма Марси, с внимательным прищуром взглянувших на обширный китайский рынок и посчитавших Калифорнию и Гавайи отличными камнями-мостками, прыгая по которым с одного на другой, можно было удобно преодолеть океан. Уильям Сьюард, взобравшись на горние высоты американской политики в 1850-е года, разработал концепцию экспансионистской философии в рамках этой промышленной революции, которую он и попытался применить на практике в последующее десятилетие. Политики в период после 1870-х гг. завершили то, чему эти мужи положили начало, но второе поколение строителей империи преуспело только потому, что Гражданская война вложила в их руки политическую власть и силу, что помогли им претворить их планы в жизнь. Контроль над процессом принятия политических решений со стороны промышленников и финансистов был необходимой предпосылкой для успешного создания новой торговой империи в таких отдаленных землях как Китай и Южная Америка.
Таким образом Соединенные Штаты развились в великую промышленную державу, но они уплатили высокую цену за эту привилегию. По мере того, как эффективные машины производили все больше промышленных и сельскохозяйственных товаров, потребление отставало, не поспевая за этим все ускоряющимся темпом. Возникшей дефляции требовался лишь только дополнительный толчок со стороны нескольких крахов крупных банков или фирм с Уолл-стрит, чтобы свалить экономику в полномасштабную депрессию. За 25 лет после 1873 года половина пришлась на годы депрессии: 1873-1878, 1882-1885 и 1893-1897. По мере того, как наступала очередная паника, американцы все больше и больше убеждались, что каждая новая паника была хуже предыдущей. Хотя они считали, что кризис 1893-1897 годов стал самым разрушительным и хотя он оказал сильнейшее воздействие на формулирование внешней политики, экономисты сумели продемонстрировать, что на самом деле депрессия 1870-х годов была намного хуже. Если принять основной индекс цен 1873 года за 100, то в течение нескольких лет он отвесно упал до 77. В 1880 году он опять упал с 87 до 76 и с 78 в 1890 до 71 в 1894. Надлом в ранние 80-е был исключительно болезненным. Цены на сельскохозяйственные продукты упали, когда отличные урожаи в Европе наложились на все еще высокое производство пшеницы в СаСШ в 1881 и 1882 года. Промышленные цены повторили этот пируэт. Между 1880 и 1884 годами количество закрытых компаний утроилось до 12,000 банкротств в год. Экономика оправилась от этого удара лишь к 1897 году. Кэррол Д. Райт (Carroll D. Wright), первый в истории США председатель Комиссии по делам труда, сообщал в 1888 году: «Дни больших прибылей, скорее всего, остались в прошлом... Рыночные цены на продукцию продолжат пребывать на низком уровне».
В каком-то смысле, однако, грибообразная промышленная экономика продолжала расти, паразитируя на, подпитываясь от этих депрессий. Обсуждая панику 1873 года Эндрю Карнеги позднее признавал: «Так многим моим друзьям были нужны деньги, что они умоляли меня выкупить у них их предприятия. Я так и сделал, купив пять или шесть компаний. Эти приобретения пробудили у меня интерес к сталелитейному бизнесу». Купив завод в Гомстеде (Homestead) во время экономического спада 1883 года, Карнеги мог с полной осознанностью поделиться сокровенным: «Это всеобщее смятение мне всё же пришлось по душе». Этот расширенный и модернизированный завод будет вскоре выпускать большое количество стали, значительная часть которой отправится на поиски зарубежных рынков в 1890-е года из-за недостаточного спроса внутри страны. Воистину то были двадцать лет бума, спрятанные под двадцатью годами кризиса.
Промышленная мощь также начала оказывать воздействие на исторически сложившиеся перемещения международного финансового капитала. Иностранные инвестиции продолжили расширяться в Соединенных Штатах до того момента, когда они достигли громадной цифры в $3,300,000,000 в 1899 году, но это всего лишь часть более обширной картины. Именно в эти года все больше и больше денег перемещалось из СаСШ в Европу. По мере того, как капитал аккумулировался благодаря прибылям, полученным от американской промышленной революции, часть его возвращалась обратно в Штаты для реинвестиции в новые станки и заводы, часть направлялась в Латинскую Америку, Канаду, Азию и Европу, а оставшаяся часть уходила в Лондон и Париж для обратного выкупа американских акций по паническим низким ценам. Этот тренд был особенно заметен во время спада 1890-х годов. Другими словами Соединенные Штаты начали примерять на себя британские ботинки: экспортировать больше, чем импортировать, а на полученную разницу выкупать американские облигации, покупать иностранные акции и бонды, выстраивать собственные транспортные системы и промышленные кластеры за рубежом.
Важность этой промышленной мощи не всем еще была очевидна к началу Гражданской войны, но сельскохозяйственные товарные излишки всегда играли ключевую роль во внешних делах государства, так как плантаторы Мэриленда и Вирджинии постоянно находились в поисках рынков сбыта для своего табака за пределами Британской империи еще с семнадцатого века. К 1870 году американская экономика так сильно зависела от иностранных рынков для своих сельскохозяйственных излишек, что русские горки спада и роста экономики на протяжении последующих 30 лет всегда убедительно объяснялись через неудачи или, соответственно, успехи торговцев найти для своего очередного годового урожая пшеницы или хлопка рынок сбыта. Не имело значения, сколько рынков удалось отыскать, всегда требовалось их большее количество. С открытием обширных новых земель после 1865 года и под воздействием механизации труда на ферме производство пшеницы и хлопка взмыло в небеса, побив все исторические показатели. В 1870 году Соединенные Штаты произвели 4,300,000 кип хлопка, а в 1891 этот показатель вырос до 9,000,000 кип. А цены одновременно с этим упали с 18 центов за фунт в 1871 году до 10 центов в 1880, и до смешных 7 центов в 1891. Цифры по пшенице рассказывают аналогичную историю. С 1873 года по 1882 производство пшеницы прыгнуло с 368,000,000 до 555,000,000 бушелей, в то время как экспорт взлетел с 40,000,000 до 150,000,000 бушелей. А вот цены сползли с $1.52 за бушель в 1866 году до 77 центов в 1878, поднялись обратно до $1.19 в 1881 году и снова ушли вниз до 68 центов в 1887 и 54 центов в 1893 году. В период между 1869 и 1900 годами внутренний рынок потреблял 75-85 процентов всей сельскохозяйственной продукции, но наиболее важные категории (хлопок, табак, пшеница) больше зависели от зарубежных рынков. Экспорт пшеницы, например, колебался между 66 и 82 процентами от всего урожая, а экспорт табака поглощал от 41 до 79 процентов всего урожая. Если для некоторых промышленников зарубежный рынок означал, что те получат хорошую или посредственную прибыль, то для многих фермеров колебания в зависимости от адекватности рынка означали разницу между платежеспособностью и окончательным банкротством.
КУРС ИМПЕРИИ НА ЗАПАД - И НЕДОВОЛЬСТВО.
Историки уже давно обозначили период 1865-1877 годов как эру Восстановления. Для некоторых хроникеров, например, таких как те, что с переживанием и болью в сердце изучают историю Юга, эта демаркационная линия полна многих символических ценностей. Но для историков американской дипломатии этот акцент на Юге может отвлечь их от настоящей сути, закрыть их глаза на более важные детали, которые оказали более сильное влияние на формирование внешней политики. Разумеется, энергия и время, потраченные на размахивание в воздухе окровавленной рубахи в 1870-е, оттягивали на себя часть внимания, которое стоило бы обратить на проблемы внешних сношений; и нет сомнения в том, что зачатки промышленности на Юге заслуживают внимания и пристального рассмотрения, так как многие южные промышленники очень скоро присоединились к своим коллегам с Севера в их поиске рынков за пределами страны. Это все так и есть, но все равно следует подчеркнуть, что, что касается внутренней динамики американской внешней политики, самые важные события происходили за пределами Юга.
Стоит только добавить экономической статистики и рассказать о становлении экономики, особенно ее промышленного сегмента, то история продвижения СаСШ на Запад дарит вам глубокое, почти интимное, понимание того, как формулировалась внешняя политика после Сьюарда. И для этого есть несколько причин. Во-первых, американский Запад своей переселенческой линией (фронтиром) предположительно одаривал широчайшими возможностями фермеров-одиночек, ищущих плодородную землю, и промышленников с Восточного побережья и Среднего Запада, ищущих рынки сбыта и сырье. Когда в 1880 года многие американцы стали опасаться того, что эта необъятная граница вот-вот схлопнется, то они отреагировали в своей классической манере, отправившись на поиски новой страны возможностей еще дальше на Запад, хотя эти возможности теперь были природы торговой, а не земельной. Это позволило им пронестись через Тихий океан и Азию и очутиться в самом центре круговорота мировой политики баланса сил. Во-вторых, когда распространилось понимание того, что внутренняя граница (фронтир) перестала расширяться и начала стагнировать, новый восстановленный Союз столкнулся с возросшей внутренней угрозой. Она исходила от обанкротившихся фермеров, безработных рабочих и шахтеров и озлобленных критиков социального устройства, включая ряд известных писателей тех дней. Политики, отвечающие за внешнюю политику и многие бизнесмены видели в расширяющихся дипломатических интересах способ смягчить причины этого недовольства.
В начале периода Восстановления американцы рассматривали территории к западу от Миссисипи как землю безграничных возможностей, которые, как они считали, будут доступными многие-многие года. «Нью-Йорк Трибьюн» Хораса Гринли в апреле 1865 года прославлял и радовался тому, что «у его страны уже есть обширные земли, которых хватит как минимум на столетие». «Чикаго Трибьюн» хвастался в то же самое время: «У нас уже больше земли, чем мы можем заселить в течение следующих пятидесяти лет». Фермеры-пионеры, ранее боявшиеся ступать на лишенную лесов Великую равнину, теперь получали уверения и гарантий от никого иного как самого директора Агентства по геологическому и географическому обследованию территорий (Geological and Geographical Survey of the Territories), что земли к востоку от Скалистых гор может и напоминают пустыню, но это под силу исправить с помощью обустройства поселений, вспашки и высаживания деревьев.
Фермеры, скотоводы и спекулянты принимали эти заявления за чистую монету. Американцы заселили больше земель за 30 лет после 1870 года, чем когда-либо за свою трехсотлетнюю историю до этого. Четыре новых железных дороги прочно связали регион с Тихим океаном; бум в животноводстве и высокие прибыли зерновых ферм пустили побеги новых состояний. Эти гигантские житницы выстраивались по тем же самым лекалам, что и корпорации из промышленного сектора - очень значимый факт для предположительного нового фронтира. Линус П. Брокетт рапортовал в «Нашей западной империи» (1881), что этим землям «суждено стать садом всего мира».
Если фермеры считали эти территории новой поселенческой границей, то также полагали и на Восточном побережье, которое инвестировало свои и европейские деньги. Капитал потек на Запад. Приведу один пример: 12 миллионов долларов было закачано в скотоводческую промышленность Вайоминга за один лишь 1883 год. Брокетт не сомневался, что «это была величайшая из всех империй, которые только видел мир».
Однако, к 1880-м годам, сорняки недовольства начали проступать в этом саду мира. Предположительно безграничный фронтир начал смыкаться со всех сторон. Появление на рынке хороших европейских урожаев пшеницы после 1881 года заставили сельскохозяйственные цены пойти вниз до того уровня, пока себестоимость выращивания пшеницы не превысила на треть цену продажи. Не случайно два самых важных аграрных волнения, грейнджеры (Grangers) и популисты (Populists), получили свою основную поддержку в тех районах, чьи урожаи пшеницы и хлопка зависели от мирового рынка. Ужасные зимы 1885-1886 и 1886-1887 годов почти уничтожили скотоводческую отрасль. Между 1888 и 1892 годами половина населения Канзаса покинула штат в поисках лучшей доли. Именно тогда можно было услышать предсмертные хрипы железной дороги, будущее перед которой также оказалось закрытым.
К 1886 году строительство железных дорог практически остановилось. В 1875 году половина железа, произведенного в СаСШ, находила свое применение в американских железных дорогах, и в 1880 году 200,000 человек работали над сооружением этих путей. В середине 1880-х гг. многие из этих работников были вынуждены искать новую работу. Железные короли принялись искать новые рынки сбыта в то время, как их домны увеличивали выпуск с одной домны со средних 45 тонн в год в 1860 до 400 тонн в 1905 году. Брокетт опасался, что гигантские богатства Запада завлекут поселенцев, отвратят их от образования и других «облагораживающих влияний цивилизации» и превратят их в орду тех, что последуют за любым человеком на лошади. Когда такие люди верхом на коне появились в лице генерала Джеймса Б. Уивера из Популистской партии и Уильяма Дженнингса в 1896 году, то жители Запада примыкали к ним по причине бедности и паники, но никак не богатства.
Один из самых проницательных наблюдателей этого и других периодов американской истории предупреждал о подобной опасности. Генри Адамс писал в 1870 году, что «правительство с неопределенным разделением обязанностей» очень хорошо подходило Соединенным Штатам в 1800 году. Но, добавил он, природа Союза очень быстро меняется. «Все указывает на то, что система переросла сама себя». Это правда, статистика, отраженная на бумаге, показывает, что почасовая оплата во всех отраслях почти удвоилась за 30 лет после 1860 года, хотя несколько и снизилась в 1890-е года. Реальная заработная плата росла еще быстрее и выше, согласно статистике.
Но статистики не смогли примирить эти цифры с организацией первой американской социалистической партии всего лишь десятилетие спустя после Гражданской войны или ожесточенными железнодорожными забастовками 1877 года. В то хаотичное лето 1877 года многие соглашались с Джеем Гулдом (Gould), который полагал, что увидел начало «великой социальной революции». Судья Соединенных Штатов Уолтер Квинтин Гришам, которого попросили разработать внешнюю политику для Гровера Кливленда в 1893-1895 гг., вспоминал кошмарные времена 1877 года в своем письме к другу сразу после забастовки: «Наши революционные отцы-основатели... зашли слишком далеко со своими представлениями о народном правительстве. Демократия сейчас враг закона и порядка».
К 1879 году Соединенные Штаты приходили в себя после страхов и паники 1873 года, но шрамы остались. Многие американцы, без лишних вопросов признавшие итоги Гражданской войны как гарантию вечного периода американского процветания и величия, теперь были поколеблены, и их доверие к государству более никогда не будет восстановлено в полном объеме. В середине 1880-х гг. неудачи на Западе наложились на панику 1884 года, что привело к очередному всплеску забастовок. На этот раз насилие достигло своего апогея во время Бунта на Хеймаркет в Чикаго в 1886 году...
Насилие и ожесточенность трудовых и аграрных протестов в 1870-е и 1880-е года в связке с предупреждениями именитых писателей, что легкодоступного благодетельного фронтира более не будет, шокировали многих американцев и подтолкнули к понимаю того, что, как выразился Голдвин Смит посреди хаоса 1877 года, «молодость американской республики подошла к концу; наступили зрелые годы, полные бремени, трудностей, тревог». Беспокойное общество не могло дожидаться дарвиновской судьбы, чтобы решить свои проблемы. «Нью-Йорк Таймс», «Нью-Йорк График» и «Миннеаполис Трибьюн» соглашались с «Харпером»: «Это долг и обязанность государства, всей нации, предотвращать подобные беспорядки, какие мы наблюдали этим летом; нужно устранить причину, которая вызывает это недовольство». Американские бизнесмены и политики все чаще стали видеть в расширении внешних рынков основное средство по устранению причины этого недовольства...
Статья взята из неопределенного сборника, где двум историкам предлагается ответить на этот вопрос, заняв ту или иную сторону. Вступление и статью первого историка я пропускаю, так как эти страницы в отсканированном документе отсутствуют. Первый историк ответил «Да», а У. Лафибер соответственно «нет» и объясняет свою позицию. По сути данная статья является отрывком из книги «Новая империя» (Cornell University Press, 1963)
НЕТ.
ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ ГОДЫ, 1860-1889.
Современная американская дипломатическая история началась в 1850-е и 1860-е гг. К тому времени континентальная империя, о которой грезили Мэдисон, Джефферсон и Джон Куинси Адамс уже охватывала Северную Америку от океана до океана. Струны железных дорог и водяных путей, общие экономические и социальные интересы и федеральная политическая система связывали империю в единое целое. Эдмунд Бёрк огласил этот принцип: «Империя суть совокупность многих государств, собранных под одним управлением, без разницы, будет это монарх или президентская республика».
Но империя начала формироваться еще до того, как Уильям Сьюард стал государственным секретарем Линкольна в 1861 году. Две важных черты отличали новое государство от старого образца. Во-первых, по завершении завоевания континента американцы перенесли свою растущую власть в такие отдаленные, лежащие вдали от их континента, территории, как Гавайи, Латинская Америка, Азия и Африка. Во-вторых, изменилась форма экспансии. Вместо поиска земель для ферм, шахт и выпаса американцы теперь принялись искать иностранные рынки для своих сельскохозяйственных и промышленных товаров. В конце 1840-х годов цифры американского экспорта начали свое стремительное восхождение до головокружительных высот двадцатого столетия. Между 1850 и 1873 , не смотря на почти вымершую экспортную торговлю в период Гражданской войны, средний объем годового экспорта составлял $274,000,000, тогда как средний годовой показатель для период 1838-1849 равнялся всего лишь $116,000,000.
Все эти цифры указывают, что Соединенные Штаты не были изолированы от остального мира в период 1850-1873. Стоит только внимательно взглянуть на страну через лупу экономики и идеологии, то известные утверждения об американском изоляционизме оказываются на поверку мифом. Однако, это правда, что после конца Наполеоновских войн до 1890-х годов обширные атлантические воды укрывали Америку от многих европейских проблем. От многих проблем, но не всех, так как даже до 1890-х годов Соединенные Штаты были вовлечены в такие дела, как международная торговля рабами, латиноамериканские революции, множественные инциденты со столкновениями с великими державами в Азии, и даже колониальные вопросы в Африке и на Мадагаскаре.
Внешние факторы, такие как главенство Великобритании на море и баланс силы в Европе, возможно, подарили Соединенным Штатам роскошь почти абсолютного изоляционизма; но внутреннее развитие, как это понимали американские политики, подтолкнуло страну к большей вовлеченности в мировые дела. Экономическая революция, новые научные и идеологические концепции и взгляды политиков на эти изменения начали ускорять и углублять эту вовлеченность еще до Гражданской войны.
Иногда эту внутреннюю эволюцию не замечают, так как экономическую и идеологическую экспансию очень часто рассматривают отдельно от политических вопросов. Американская история, конечно же, показывает, что подобное разделение ошибочно, так как Соединенные Штаты сшили свою континентальную империю из лоскутов, сперва подрывая экономически и идеологически британский, французский, испанский, мексиканский и индейский контроль над их территориями, а затем завладевая ими с помощью денег, пуль или с помощью обоих. Подобным образом можно предложить одно правило, которое поможет нам лучше понимать курс американской внешней политики в девятнадцатом веке: Соединенные Штаты не смогли бы заполучить континентальные или заморские экономические выгоды, не уплатив сперва политическую и очень часто военную цену. Экономическая экспансия и политическая вовлеченность так сильно переплелись, что к 1900 году возрожденная и усиленная Доктрина Монро, участие США во всё возрастающем числе международных конференций и великолепный броненосный флот не оставляли ни малейших сомнений в глобальных политических интересах Штатов.
КОРНИ НОВОЙ ИМПЕРИИ
Задолго до 1860-х годов американцы вмешивались в дела Канады, Латинской Америки, Гавай и Азии. В первые же дни своей независимости Соединенные Штаты поспешно и безуспешно попытались силой присоединить к своей новорожденной стране территории к северу и востоку от Великих озер. Американцы потерпели не менее жалкое поражение во время своей второй попытки в войне 1812 года. Но два промаха еще не означало поражения, и в первой половине девятнадцатого века американцы попробовали более гибкий и тонкий подход, чтобы вовлечь Канаду в свой Союз. Коммерческая морковка пришла на замену боевой дубине, когда 1854 году Соединенные Штаты и Канада подписали договор о взаимной торговле, который, как надеялись многие американцы, крепко-накрепко привяжет северное государство к ним неразрывными экономическими нитями. Когда оказалось, что этот договор, наоборот, укреплял канадскую автономию, преисполненный отвращения американский Сенат позволил договору истечь и потерять силу в 1866 году.
Соединенные Штаты не пытались аннексировать Латинскую Америку, как это было в случае Канады, но в отношении этого континента интерес все же был и весьма сильный. Джефферсон заявлял, что Северная Америка будет гнездом, из которого будет заселено все Западное полушарие. Генри Клей позднее призывал, что Соединенным Штатам нужно возглавить все полушарие при помощи политики «Добрососедства» (Good Neighbourhood). Возросший интерес к латиноамериканским рынкам как замене потерянных рынков в Европе из-за Наполеоновских войн наполнил эти разглагольствования конкретным материальным смыслом. В отрицательном смысле Доктрина Монро, в том виде, как она была сформулирована президентом Джеймсом Монро и государственным секретарем Джоном Куинси Адамсом, стала попыткой исключить европейские державы из внутренних дел полушария. Если рассматривать ее в положительном ключе, то Доктрина определила полушарие как зону будущих американских экономических возможностей и de facto политического контроля. В середине 1890-х годов американский государственный секретарь изложит положительные аспекты Доктрины в простых доступных словах. Аннексия Техаса в 1845 году, который ранее был частью Мексики, война с Мексикой в 1846-1848 года, которая завершилась увеличением Соединенных Штатов на одну пятую, и многочисленные авантюристские экспедиции в Центральную Америку в 1850-е года только лишь частично могут передать высокую заинтересованность СаСШ в землях, что лежали южнее из границ.
Южнее также лежала Куба, остров, который Джефферсон подумывал аннексировать еще в 1808 году, и Джон Куинси Адамс промедлил, решив не торопиться, только лишь из-за своей веры в то, что «законы политической … гравитации» неумолимо приведут к тому, что Куба, это «яблоко, сбитое ураганом со своего родного дерева, само-собой откатится в сторону североамериканского союза». К 1850-у году Куба отказывалась падать с ветки испанской яблони, не взирая на возросший американский интерес, поэтому три специальных посланника были отправлены в Европу, дабы основательно потрясти это древо. Когда их предложение продать остров было отклонено Испанией, они составили Остендский манифест, в котором было заявлено о праве СаСШ забрать остров у Испании, если та не продаст его. Вашингтон, однако, очень быстро дезавуировал Манифест. Подобные экспансионистские проекты терпели крах в 1850-е года, но не потому, что они были непопулярные, а потому что из продвигали люди с южным акцентом, за спинами которых стояли рабовладельцы. Даже такие северные сторонники экспансии как Сьюард отказывались сотрудничать с попытками рабовладельцев увеличить свои территории и власть.
Внимание американцев также повернулось в сторону Тихого океана. Торговые и китобойные суда из Массачусетса уже успели основать на Гавайских островах свои аванпосты. Миссионеры из Новой Англии обустроили свои колонии в 1820-е года. Очень скоро американские интересы выросли и распространились по всему региону. В 1840-е года Соединенные Штаты начали отправлять ноты в Великобританию и Францию (список адресатов вскоре расширится, включив Германию и Японию), сообщая, что они не намерены терпеть и соглашаться с любым контролем европейских стран над островами. За десятилетие до Гражданской войны американский государственный секретарь Уильям Л. Марси, предпринял попытку согласовать договор об аннексии с Гавайями, но его перехитрил антианнексионистский блок в Гонолулу, и Марси отступил, пригрозив, что будущее присоединение к Соединенным Штатам было «неизбежным». Спустя чуть более сорок лет Уильям Мак-Кинли скажет, успешно аннексировав острова, что это действие было «неизбежным следствием» американского продвижения в сторону Тихого океана «продолжительностью в три четверти столетия».
В тому моменту, когда началась Гражданская война Доктрина Монро уже самым недвусмысленным образом распространялась на Гавайи, но наиважнейшие американские интересы ковались еще дальше на западе (в учебниках Orient называют Дальним востоком, но это несколько подрывает правильное понимание американской экспансии, так как Соединенные Штаты чаще считали этот регион Дальним Западом). «Императрица Китая» отплыла из Нью-Йорка в 1784 году, чтобы установить первые важные контакты. Соединенные Штаты подписали свой первый торговый договор с Китаем в 1844 году. Десять лет спустя коммодор Мэтью К. Перри «вскрыл» Японию. Когда Сьюард взял на себя обязанности государственного секретаря, СаСШ уже по самую макушку были вовлечены в хитросплетения азиатской политики за власть. Перед Государственным департаментом стояла задача сохранить торговые привилегии и оберегать своих торговцев и миссионеров через или сотрудничество с европейскими державами или следование собственной независимой политики. Американцы спорили о средствах, но не о самом погружении в азиатские дела.
ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Интерес Соединенных Штатов в этих далеко лежащих территориях усилился после 1850-х годов, когда строительство континентальной империи было завершено и американская промышленная революция созрела. В период между 1850 и 1900 годами этот промышленный комплекс стремительно развился, став одной из двух величайших экономических сил мира. В те же полстолетия Соединенные Штаты вели борьбу с другими промышленно развитыми государствами за контроль над латиноамериканскими, азиатскими и африканскими рынками. Не случайно американцы строили свою новую империю как раз тогда, когда выковывался их промышленный комплекс.
Это не означает, что Гражданская война была не важна в качестве фактора, что подтолкнул бутон индустриального сектора к его распусканию и цветению. Она была судьбоносна, но в политическом и социальном смысле. Чарльз Бирд ухватил главный аспект конфликта, когда отметил, что тот означал собой смещение политической власти от плантаторов к промышленникам и финансистам. Законодательные акты, принятые Конгрессом, в котором во время войны доминировали северные и восточные штаты, включали в себя меры по укреплению центральной банковской системы, высокие тарифы для только-только подымающих свою голову (а также уже окрепнувших) производств, Гомстед-Акт (Закон о передаче участка земли гражданину США) для того, чтобы развить внутренний рынок и обеспечить новые возможности для спекулятивного капитала, раздав миллионы акров и щедрые кредиты для строительства железных дорог, связывая промышленные центры на востоке страны со Средним Западом и растущими рынками Запада, и Закон о трудовом договоре (Contract labor law), который позволил работодателям импортировать дешевые иностранные рабочие руки. Во время Гражданской войны промышленники получали широкую политическую поддержку, и они просто воспользовались этим выгодным обстоятельством, чтобы отстроить суперструктуру своего Молоха (хотя и несколько накрененную) на крепком фундаменте, что был залит еще до войны.
Эти два факта - что до 1860 года промышленная экономика развивалась семимильными шагами и что Гражданская война переместила центр власти от плантаторов к промышленникам и финансистам - действительно очень хорошо объясняют динамику новой империи. Корни этой империи находятся как минимум в периоде 1843-1860 гг., который достиг своей апогея в экономическом взлете тех лет, так как именно в эту эру промышленные интересы восточного побережья нашли своих выразителей в лице Дэниеля Вебстера и Уильяма Марси, с внимательным прищуром взглянувших на обширный китайский рынок и посчитавших Калифорнию и Гавайи отличными камнями-мостками, прыгая по которым с одного на другой, можно было удобно преодолеть океан. Уильям Сьюард, взобравшись на горние высоты американской политики в 1850-е года, разработал концепцию экспансионистской философии в рамках этой промышленной революции, которую он и попытался применить на практике в последующее десятилетие. Политики в период после 1870-х гг. завершили то, чему эти мужи положили начало, но второе поколение строителей империи преуспело только потому, что Гражданская война вложила в их руки политическую власть и силу, что помогли им претворить их планы в жизнь. Контроль над процессом принятия политических решений со стороны промышленников и финансистов был необходимой предпосылкой для успешного создания новой торговой империи в таких отдаленных землях как Китай и Южная Америка.
Таким образом Соединенные Штаты развились в великую промышленную державу, но они уплатили высокую цену за эту привилегию. По мере того, как эффективные машины производили все больше промышленных и сельскохозяйственных товаров, потребление отставало, не поспевая за этим все ускоряющимся темпом. Возникшей дефляции требовался лишь только дополнительный толчок со стороны нескольких крахов крупных банков или фирм с Уолл-стрит, чтобы свалить экономику в полномасштабную депрессию. За 25 лет после 1873 года половина пришлась на годы депрессии: 1873-1878, 1882-1885 и 1893-1897. По мере того, как наступала очередная паника, американцы все больше и больше убеждались, что каждая новая паника была хуже предыдущей. Хотя они считали, что кризис 1893-1897 годов стал самым разрушительным и хотя он оказал сильнейшее воздействие на формулирование внешней политики, экономисты сумели продемонстрировать, что на самом деле депрессия 1870-х годов была намного хуже. Если принять основной индекс цен 1873 года за 100, то в течение нескольких лет он отвесно упал до 77. В 1880 году он опять упал с 87 до 76 и с 78 в 1890 до 71 в 1894. Надлом в ранние 80-е был исключительно болезненным. Цены на сельскохозяйственные продукты упали, когда отличные урожаи в Европе наложились на все еще высокое производство пшеницы в СаСШ в 1881 и 1882 года. Промышленные цены повторили этот пируэт. Между 1880 и 1884 годами количество закрытых компаний утроилось до 12,000 банкротств в год. Экономика оправилась от этого удара лишь к 1897 году. Кэррол Д. Райт (Carroll D. Wright), первый в истории США председатель Комиссии по делам труда, сообщал в 1888 году: «Дни больших прибылей, скорее всего, остались в прошлом... Рыночные цены на продукцию продолжат пребывать на низком уровне».
В каком-то смысле, однако, грибообразная промышленная экономика продолжала расти, паразитируя на, подпитываясь от этих депрессий. Обсуждая панику 1873 года Эндрю Карнеги позднее признавал: «Так многим моим друзьям были нужны деньги, что они умоляли меня выкупить у них их предприятия. Я так и сделал, купив пять или шесть компаний. Эти приобретения пробудили у меня интерес к сталелитейному бизнесу». Купив завод в Гомстеде (Homestead) во время экономического спада 1883 года, Карнеги мог с полной осознанностью поделиться сокровенным: «Это всеобщее смятение мне всё же пришлось по душе». Этот расширенный и модернизированный завод будет вскоре выпускать большое количество стали, значительная часть которой отправится на поиски зарубежных рынков в 1890-е года из-за недостаточного спроса внутри страны. Воистину то были двадцать лет бума, спрятанные под двадцатью годами кризиса.
Промышленная мощь также начала оказывать воздействие на исторически сложившиеся перемещения международного финансового капитала. Иностранные инвестиции продолжили расширяться в Соединенных Штатах до того момента, когда они достигли громадной цифры в $3,300,000,000 в 1899 году, но это всего лишь часть более обширной картины. Именно в эти года все больше и больше денег перемещалось из СаСШ в Европу. По мере того, как капитал аккумулировался благодаря прибылям, полученным от американской промышленной революции, часть его возвращалась обратно в Штаты для реинвестиции в новые станки и заводы, часть направлялась в Латинскую Америку, Канаду, Азию и Европу, а оставшаяся часть уходила в Лондон и Париж для обратного выкупа американских акций по паническим низким ценам. Этот тренд был особенно заметен во время спада 1890-х годов. Другими словами Соединенные Штаты начали примерять на себя британские ботинки: экспортировать больше, чем импортировать, а на полученную разницу выкупать американские облигации, покупать иностранные акции и бонды, выстраивать собственные транспортные системы и промышленные кластеры за рубежом.
Важность этой промышленной мощи не всем еще была очевидна к началу Гражданской войны, но сельскохозяйственные товарные излишки всегда играли ключевую роль во внешних делах государства, так как плантаторы Мэриленда и Вирджинии постоянно находились в поисках рынков сбыта для своего табака за пределами Британской империи еще с семнадцатого века. К 1870 году американская экономика так сильно зависела от иностранных рынков для своих сельскохозяйственных излишек, что русские горки спада и роста экономики на протяжении последующих 30 лет всегда убедительно объяснялись через неудачи или, соответственно, успехи торговцев найти для своего очередного годового урожая пшеницы или хлопка рынок сбыта. Не имело значения, сколько рынков удалось отыскать, всегда требовалось их большее количество. С открытием обширных новых земель после 1865 года и под воздействием механизации труда на ферме производство пшеницы и хлопка взмыло в небеса, побив все исторические показатели. В 1870 году Соединенные Штаты произвели 4,300,000 кип хлопка, а в 1891 этот показатель вырос до 9,000,000 кип. А цены одновременно с этим упали с 18 центов за фунт в 1871 году до 10 центов в 1880, и до смешных 7 центов в 1891. Цифры по пшенице рассказывают аналогичную историю. С 1873 года по 1882 производство пшеницы прыгнуло с 368,000,000 до 555,000,000 бушелей, в то время как экспорт взлетел с 40,000,000 до 150,000,000 бушелей. А вот цены сползли с $1.52 за бушель в 1866 году до 77 центов в 1878, поднялись обратно до $1.19 в 1881 году и снова ушли вниз до 68 центов в 1887 и 54 центов в 1893 году. В период между 1869 и 1900 годами внутренний рынок потреблял 75-85 процентов всей сельскохозяйственной продукции, но наиболее важные категории (хлопок, табак, пшеница) больше зависели от зарубежных рынков. Экспорт пшеницы, например, колебался между 66 и 82 процентами от всего урожая, а экспорт табака поглощал от 41 до 79 процентов всего урожая. Если для некоторых промышленников зарубежный рынок означал, что те получат хорошую или посредственную прибыль, то для многих фермеров колебания в зависимости от адекватности рынка означали разницу между платежеспособностью и окончательным банкротством.
КУРС ИМПЕРИИ НА ЗАПАД - И НЕДОВОЛЬСТВО.
Историки уже давно обозначили период 1865-1877 годов как эру Восстановления. Для некоторых хроникеров, например, таких как те, что с переживанием и болью в сердце изучают историю Юга, эта демаркационная линия полна многих символических ценностей. Но для историков американской дипломатии этот акцент на Юге может отвлечь их от настоящей сути, закрыть их глаза на более важные детали, которые оказали более сильное влияние на формирование внешней политики. Разумеется, энергия и время, потраченные на размахивание в воздухе окровавленной рубахи в 1870-е, оттягивали на себя часть внимания, которое стоило бы обратить на проблемы внешних сношений; и нет сомнения в том, что зачатки промышленности на Юге заслуживают внимания и пристального рассмотрения, так как многие южные промышленники очень скоро присоединились к своим коллегам с Севера в их поиске рынков за пределами страны. Это все так и есть, но все равно следует подчеркнуть, что, что касается внутренней динамики американской внешней политики, самые важные события происходили за пределами Юга.
Стоит только добавить экономической статистики и рассказать о становлении экономики, особенно ее промышленного сегмента, то история продвижения СаСШ на Запад дарит вам глубокое, почти интимное, понимание того, как формулировалась внешняя политика после Сьюарда. И для этого есть несколько причин. Во-первых, американский Запад своей переселенческой линией (фронтиром) предположительно одаривал широчайшими возможностями фермеров-одиночек, ищущих плодородную землю, и промышленников с Восточного побережья и Среднего Запада, ищущих рынки сбыта и сырье. Когда в 1880 года многие американцы стали опасаться того, что эта необъятная граница вот-вот схлопнется, то они отреагировали в своей классической манере, отправившись на поиски новой страны возможностей еще дальше на Запад, хотя эти возможности теперь были природы торговой, а не земельной. Это позволило им пронестись через Тихий океан и Азию и очутиться в самом центре круговорота мировой политики баланса сил. Во-вторых, когда распространилось понимание того, что внутренняя граница (фронтир) перестала расширяться и начала стагнировать, новый восстановленный Союз столкнулся с возросшей внутренней угрозой. Она исходила от обанкротившихся фермеров, безработных рабочих и шахтеров и озлобленных критиков социального устройства, включая ряд известных писателей тех дней. Политики, отвечающие за внешнюю политику и многие бизнесмены видели в расширяющихся дипломатических интересах способ смягчить причины этого недовольства.
В начале периода Восстановления американцы рассматривали территории к западу от Миссисипи как землю безграничных возможностей, которые, как они считали, будут доступными многие-многие года. «Нью-Йорк Трибьюн» Хораса Гринли в апреле 1865 года прославлял и радовался тому, что «у его страны уже есть обширные земли, которых хватит как минимум на столетие». «Чикаго Трибьюн» хвастался в то же самое время: «У нас уже больше земли, чем мы можем заселить в течение следующих пятидесяти лет». Фермеры-пионеры, ранее боявшиеся ступать на лишенную лесов Великую равнину, теперь получали уверения и гарантий от никого иного как самого директора Агентства по геологическому и географическому обследованию территорий (Geological and Geographical Survey of the Territories), что земли к востоку от Скалистых гор может и напоминают пустыню, но это под силу исправить с помощью обустройства поселений, вспашки и высаживания деревьев.
Фермеры, скотоводы и спекулянты принимали эти заявления за чистую монету. Американцы заселили больше земель за 30 лет после 1870 года, чем когда-либо за свою трехсотлетнюю историю до этого. Четыре новых железных дороги прочно связали регион с Тихим океаном; бум в животноводстве и высокие прибыли зерновых ферм пустили побеги новых состояний. Эти гигантские житницы выстраивались по тем же самым лекалам, что и корпорации из промышленного сектора - очень значимый факт для предположительного нового фронтира. Линус П. Брокетт рапортовал в «Нашей западной империи» (1881), что этим землям «суждено стать садом всего мира».
Если фермеры считали эти территории новой поселенческой границей, то также полагали и на Восточном побережье, которое инвестировало свои и европейские деньги. Капитал потек на Запад. Приведу один пример: 12 миллионов долларов было закачано в скотоводческую промышленность Вайоминга за один лишь 1883 год. Брокетт не сомневался, что «это была величайшая из всех империй, которые только видел мир».
Однако, к 1880-м годам, сорняки недовольства начали проступать в этом саду мира. Предположительно безграничный фронтир начал смыкаться со всех сторон. Появление на рынке хороших европейских урожаев пшеницы после 1881 года заставили сельскохозяйственные цены пойти вниз до того уровня, пока себестоимость выращивания пшеницы не превысила на треть цену продажи. Не случайно два самых важных аграрных волнения, грейнджеры (Grangers) и популисты (Populists), получили свою основную поддержку в тех районах, чьи урожаи пшеницы и хлопка зависели от мирового рынка. Ужасные зимы 1885-1886 и 1886-1887 годов почти уничтожили скотоводческую отрасль. Между 1888 и 1892 годами половина населения Канзаса покинула штат в поисках лучшей доли. Именно тогда можно было услышать предсмертные хрипы железной дороги, будущее перед которой также оказалось закрытым.
К 1886 году строительство железных дорог практически остановилось. В 1875 году половина железа, произведенного в СаСШ, находила свое применение в американских железных дорогах, и в 1880 году 200,000 человек работали над сооружением этих путей. В середине 1880-х гг. многие из этих работников были вынуждены искать новую работу. Железные короли принялись искать новые рынки сбыта в то время, как их домны увеличивали выпуск с одной домны со средних 45 тонн в год в 1860 до 400 тонн в 1905 году. Брокетт опасался, что гигантские богатства Запада завлекут поселенцев, отвратят их от образования и других «облагораживающих влияний цивилизации» и превратят их в орду тех, что последуют за любым человеком на лошади. Когда такие люди верхом на коне появились в лице генерала Джеймса Б. Уивера из Популистской партии и Уильяма Дженнингса в 1896 году, то жители Запада примыкали к ним по причине бедности и паники, но никак не богатства.
Один из самых проницательных наблюдателей этого и других периодов американской истории предупреждал о подобной опасности. Генри Адамс писал в 1870 году, что «правительство с неопределенным разделением обязанностей» очень хорошо подходило Соединенным Штатам в 1800 году. Но, добавил он, природа Союза очень быстро меняется. «Все указывает на то, что система переросла сама себя». Это правда, статистика, отраженная на бумаге, показывает, что почасовая оплата во всех отраслях почти удвоилась за 30 лет после 1860 года, хотя несколько и снизилась в 1890-е года. Реальная заработная плата росла еще быстрее и выше, согласно статистике.
Но статистики не смогли примирить эти цифры с организацией первой американской социалистической партии всего лишь десятилетие спустя после Гражданской войны или ожесточенными железнодорожными забастовками 1877 года. В то хаотичное лето 1877 года многие соглашались с Джеем Гулдом (Gould), который полагал, что увидел начало «великой социальной революции». Судья Соединенных Штатов Уолтер Квинтин Гришам, которого попросили разработать внешнюю политику для Гровера Кливленда в 1893-1895 гг., вспоминал кошмарные времена 1877 года в своем письме к другу сразу после забастовки: «Наши революционные отцы-основатели... зашли слишком далеко со своими представлениями о народном правительстве. Демократия сейчас враг закона и порядка».
К 1879 году Соединенные Штаты приходили в себя после страхов и паники 1873 года, но шрамы остались. Многие американцы, без лишних вопросов признавшие итоги Гражданской войны как гарантию вечного периода американского процветания и величия, теперь были поколеблены, и их доверие к государству более никогда не будет восстановлено в полном объеме. В середине 1880-х гг. неудачи на Западе наложились на панику 1884 года, что привело к очередному всплеску забастовок. На этот раз насилие достигло своего апогея во время Бунта на Хеймаркет в Чикаго в 1886 году...
Насилие и ожесточенность трудовых и аграрных протестов в 1870-е и 1880-е года в связке с предупреждениями именитых писателей, что легкодоступного благодетельного фронтира более не будет, шокировали многих американцев и подтолкнули к понимаю того, что, как выразился Голдвин Смит посреди хаоса 1877 года, «молодость американской республики подошла к концу; наступили зрелые годы, полные бремени, трудностей, тревог». Беспокойное общество не могло дожидаться дарвиновской судьбы, чтобы решить свои проблемы. «Нью-Йорк Таймс», «Нью-Йорк График» и «Миннеаполис Трибьюн» соглашались с «Харпером»: «Это долг и обязанность государства, всей нации, предотвращать подобные беспорядки, какие мы наблюдали этим летом; нужно устранить причину, которая вызывает это недовольство». Американские бизнесмены и политики все чаще стали видеть в расширении внешних рынков основное средство по устранению причины этого недовольства...