Первая глава 007
Политически же Латинскую Америку не забывали. Молодой помощник государственного секретаря по делам Латинской Америки Нельсон Рокфеллер и сенатор Артур Ванденберг (республиканец из Мичигана) разработали комплекс политических мер, позволяющих Вашингтону уверенно удержать обе Америки на своей орбите. Их инструментом была Статья 51 Устава ООН. Это положение было по большей части сформулировано Рокфеллером и Ванденбергом на конференции в Сан-Франциско, на которой было провозглашено основание ООН весной 1945 года. Статья разрешала коллективную самооборону через создание специальных региональных организаций вне рамок ООН, но согласно принципам Устава. Таким образом, региональные организации смогут избежать русского вето в Совете Безопасности. А Соединенные Штаты получали возможность контролировать свою собственную сферу без советского вмешательства.
Близко знакомый с реалиями Латинской Америки благодаря инвестициям своей семьи в регион (особенно в венесуэльскую нефть) Рокфеллер желал исключить Россию из Западного полушария, дабы Северная и Латинская Америка могла экономически интегрироваться и развиться без вмешательства извне. Он также понимал, что пока Соединенные Штаты «не создадут крепко сплоченную группу стран в этом полушарии, на которую они могли бы опереться в случае чего» они «не могут полностью осуществить свою запланированную политику на глобальном уровне»(*30). У Ванденберга были другие доводы. Хотя его знали как «изоляциониста» в 1930-е гг., который превратился в «интернационалиста» в 1945 году, все равно остается под вопросом, насколько полным оказалась эта его метаморфоза.
Полный седой сенатор являл собой пример трюизма американской внешней политики: американцы старались стать политическими «изоляционистами», когда у них не получалось доминировать на международной арене, и, напротив, политическими «интернационалистами», когда у них это удавалось (они были экономическими и культурными «интернационалистами» с семнадцатого века). Очень редко, когда американцы были готовы договариваться и идти на компромисс, что могло бы связать их руки. Они присоединялись к таким организациям как ООН в моменты, когда они могли их контролировать. На протяжении всей войны Ванденберг постепенно отходил от своих ранних политических «изоляционистских» позиций, потому что он верил в то, что Соединенные Штаты будут достаточно сильны для того, чтобы перенести свободы Атлантической хартии на глобальный международный уровень. Эти принципы, провозгласил он в начале 1945 года, «отплывают за моря с нашим флотом, они летят с нашими орлами, они покоятся в могилах наших мучеников». И эти принципы должны разделять все, включая граждан Восточной Европы. Но ялтинские договоренности шокировали его. Заклеймив урегулирование польского вопроса словом «ужасно», он стал сомневаться, что ООН, отягощенное советским вето в Совете Безопасности, сможет провести в жизнь Атлантическую хартию. А вот Западное полушарие еще можно защитить. Когда они с Рокфеллером завершили свою работу над Статьей 51, они получили для своей страны самое лучшее из обоих миров: эксклюзивную американскую власть над Новым Светом и право применять американскую силу в Свете Старом.
Очевидная нестыковка в этом подходе была метко описана военным министром Стимсоном, который осудил тех американцев, что «крепко и нервно цеплялись за раздутые идеи Доктрины Монро [в Западном полушарии] и в то же самое время влезали во все вопросы, что только появлялись на повестке в Центральной Европе». Пребывая почти в гордом одиночестве, Стимсон боролся за альтернативную политическую стратегию. Посредством двусторонних переговоров США-СССР (а не переговоров в рамках ООН, где русским пришлось бы занять оборону и хронически не соглашаться ни с чем, только лишь из-за того, у США было большинство голосов) Стимсон надеялся прийти к взаимному пониманию у сторон того, что как у США, так и СССР может быть своя собственная сфера безопасности. Но, проиграв в споре по польскому вопросу, Стимсон проиграл и этот. Трумэн был готов уступить только самую малость. Может я и не получу все 100%, сказал Трумэн своим советникам, но я получу 85%. Даже в Румынии, где русские были по-особенному щепетильны, государственный департамент секретно постановил в августе 1945 года, что «мы намереваемся добиться политического равенства с русскими в этой стране». Однако когда американцы надавили в этом направлении, Советы еще только крепче схватились за Румынию (*31).
Но даже Стимсон не мог предложить решения для Германии, самой большой из всех проблем. На протяжении 1943-45 гг. Рузвельт колебался между виртуальным уничтожением государства (один раз он даже упомянул массовую кастрацию) и разрешением Германии восстановить свою промышленность под самым жестким надзором. Стимсон и государственный секретарь Корделл Халл отстаивали идею восстановления Германии. Они считали, что восстановление мировой экономики зависело от сильной промышленно развитой Европы. И для этого Европе требовалось ее сердце, которым, как показало целое предшествующее столетие, являлась здоровая Германия. Рузвельт, как это было типично для него, так и не сделал четкого выбора.
Со своей стороны Сталин согласился, когда Рузвельт предложил расчленение страны, но русских больше заботил вопрос о репарациях (в форме вывоза заводского оборудования и товаров) из Германии. Это позволяло ему восстановить русскую промышленность, заодно уничтожая возможность возникновения германской угрозы в ближайшем будущем. Сталин также настаивал на территориальных изменениях. Он хотел, чтобы поляки получили часть восточной Германии в качестве компенсации за земли, которые их заставили отдать России в восточной Польше. С начала Рузвельт и Черчилль не противились этому требованию, но к 1945 году они стали выступать против новой немецко-польской границы. Они справедливо опасались, что это всего лишь замаскирует коммунистический контроль в восточной Германии.
(*30) David Green, The Containment of Latin America (Chicago, 1971), p. 234; этот узкий вопрос тщательно раскрыт у Elizabeth Cobbs Hoffmann, Rich Neighbor Policy: Rockefeller and Kaiser in Brazil (New Haven, Conn., 1992).
(*31) “Memorandum for the Secretary,” August 20, 1945, Lot File, Staff Officers’ Summary, NA, RG 59.
Близко знакомый с реалиями Латинской Америки благодаря инвестициям своей семьи в регион (особенно в венесуэльскую нефть) Рокфеллер желал исключить Россию из Западного полушария, дабы Северная и Латинская Америка могла экономически интегрироваться и развиться без вмешательства извне. Он также понимал, что пока Соединенные Штаты «не создадут крепко сплоченную группу стран в этом полушарии, на которую они могли бы опереться в случае чего» они «не могут полностью осуществить свою запланированную политику на глобальном уровне»(*30). У Ванденберга были другие доводы. Хотя его знали как «изоляциониста» в 1930-е гг., который превратился в «интернационалиста» в 1945 году, все равно остается под вопросом, насколько полным оказалась эта его метаморфоза.
Полный седой сенатор являл собой пример трюизма американской внешней политики: американцы старались стать политическими «изоляционистами», когда у них не получалось доминировать на международной арене, и, напротив, политическими «интернационалистами», когда у них это удавалось (они были экономическими и культурными «интернационалистами» с семнадцатого века). Очень редко, когда американцы были готовы договариваться и идти на компромисс, что могло бы связать их руки. Они присоединялись к таким организациям как ООН в моменты, когда они могли их контролировать. На протяжении всей войны Ванденберг постепенно отходил от своих ранних политических «изоляционистских» позиций, потому что он верил в то, что Соединенные Штаты будут достаточно сильны для того, чтобы перенести свободы Атлантической хартии на глобальный международный уровень. Эти принципы, провозгласил он в начале 1945 года, «отплывают за моря с нашим флотом, они летят с нашими орлами, они покоятся в могилах наших мучеников». И эти принципы должны разделять все, включая граждан Восточной Европы. Но ялтинские договоренности шокировали его. Заклеймив урегулирование польского вопроса словом «ужасно», он стал сомневаться, что ООН, отягощенное советским вето в Совете Безопасности, сможет провести в жизнь Атлантическую хартию. А вот Западное полушарие еще можно защитить. Когда они с Рокфеллером завершили свою работу над Статьей 51, они получили для своей страны самое лучшее из обоих миров: эксклюзивную американскую власть над Новым Светом и право применять американскую силу в Свете Старом.
Очевидная нестыковка в этом подходе была метко описана военным министром Стимсоном, который осудил тех американцев, что «крепко и нервно цеплялись за раздутые идеи Доктрины Монро [в Западном полушарии] и в то же самое время влезали во все вопросы, что только появлялись на повестке в Центральной Европе». Пребывая почти в гордом одиночестве, Стимсон боролся за альтернативную политическую стратегию. Посредством двусторонних переговоров США-СССР (а не переговоров в рамках ООН, где русским пришлось бы занять оборону и хронически не соглашаться ни с чем, только лишь из-за того, у США было большинство голосов) Стимсон надеялся прийти к взаимному пониманию у сторон того, что как у США, так и СССР может быть своя собственная сфера безопасности. Но, проиграв в споре по польскому вопросу, Стимсон проиграл и этот. Трумэн был готов уступить только самую малость. Может я и не получу все 100%, сказал Трумэн своим советникам, но я получу 85%. Даже в Румынии, где русские были по-особенному щепетильны, государственный департамент секретно постановил в августе 1945 года, что «мы намереваемся добиться политического равенства с русскими в этой стране». Однако когда американцы надавили в этом направлении, Советы еще только крепче схватились за Румынию (*31).
Но даже Стимсон не мог предложить решения для Германии, самой большой из всех проблем. На протяжении 1943-45 гг. Рузвельт колебался между виртуальным уничтожением государства (один раз он даже упомянул массовую кастрацию) и разрешением Германии восстановить свою промышленность под самым жестким надзором. Стимсон и государственный секретарь Корделл Халл отстаивали идею восстановления Германии. Они считали, что восстановление мировой экономики зависело от сильной промышленно развитой Европы. И для этого Европе требовалось ее сердце, которым, как показало целое предшествующее столетие, являлась здоровая Германия. Рузвельт, как это было типично для него, так и не сделал четкого выбора.
Со своей стороны Сталин согласился, когда Рузвельт предложил расчленение страны, но русских больше заботил вопрос о репарациях (в форме вывоза заводского оборудования и товаров) из Германии. Это позволяло ему восстановить русскую промышленность, заодно уничтожая возможность возникновения германской угрозы в ближайшем будущем. Сталин также настаивал на территориальных изменениях. Он хотел, чтобы поляки получили часть восточной Германии в качестве компенсации за земли, которые их заставили отдать России в восточной Польше. С начала Рузвельт и Черчилль не противились этому требованию, но к 1945 году они стали выступать против новой немецко-польской границы. Они справедливо опасались, что это всего лишь замаскирует коммунистический контроль в восточной Германии.
(*30) David Green, The Containment of Latin America (Chicago, 1971), p. 234; этот узкий вопрос тщательно раскрыт у Elizabeth Cobbs Hoffmann, Rich Neighbor Policy: Rockefeller and Kaiser in Brazil (New Haven, Conn., 1992).
(*31) “Memorandum for the Secretary,” August 20, 1945, Lot File, Staff Officers’ Summary, NA, RG 59.