Двенадцатая глава 001
ОТ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ К СТАРОЙ ВОЙНЕ: РЕЙГАН И ГОРБАЧЕВ (1977 - 1989)
В конце 70-х годов американцам в конце концов удалось выкарабкаться из кризисов Вьетнама и Уотергейта, но необходимой передышки не наступило - незаконченная Холодная война, преобразившись и видоизменившись, незамедлительно потребовала от американцев продолжить борьбу. Этот новый вид Холодной войны был более опасным и менее управляемым чем что-либо, с чем приходилось сталкиваться до этого. В Холодной войне старого типа американцы могли расслабленно полагаться на свои превосходящие ядерные силы, безраздельно властвующую экономику, сильные альянсы и надежного имперского президента, который направлял всю эту невиданную мощь против страны Советов. В новой Холодной войне, однако, советская армия достигла ядерного паритета. Каждая сторона могла теперь лишь планировать, сколько раз она могла полностью уничтожить своего противника; этот расклад сил развился в военную доктрину, известную как Взаимное гарантированное уничтожение (MAD). Экономика США по-прежнему царствовала, но в таких ключевых отраслях как сталеварение, автомобилестроение и текстильное производство США более не могли конкурировать на мировых рынках. И уж, разумеется, государство более не могло вынести на себе тяжкую ношу одновременного удовлетворения требований своих граждан быть самым крупным потребителем в мире и его [мира] неоспариваемым полицейским. На фоне этого система союзов трещала по швам, а институт имперского президентства был свергнут со своего трона. В начале 80-х годов Рональд Рейган предпринял ряд шагов, чтобы решить часть этих проблем, обратить время вспять и вновь пережить те счастливые деньки солнечного и беззаботного начального периода Холодной войны. Но сначала был Джимми Картер, который после длительного периода полного нерешительности и неразберихи, все же запустил ряд политических инициатив, которые замостили тропу для Рейгана.
Будучи в 1973 году малоизвестным губернатором Джорджии, Картер появился на телевизионном шоу «Какая моя реплика?», и никто из участников передачи не смог угадать, кем он был и чем занимался. Три года спустя Картер превратил эту анонимность в свое политическое оружие. Он использовал вашингтонские скандалы как краеугольный камень своей кампании, подчеркивая, что он сам никогда не был связан со столичной политикой. Картер вместо этого делал акцент на своей порядочности и религиозности, и он пообещал: «Я никогда не буду врать вам». Как политик он был крепким орешком. Две стороны его характера, реалистического политика и заботливого христианина, слились в его оценке Никсона: «Я презираю этого ублюдка, но я молюсь за то, чтобы мир и спокойствие снизошли на него» (*1).
Выборы 1976 года не выдали президенту полноценного мандата на ведение внешней политики. Картер очень часто отказывался занять четкую позицию. Разгуливая по обеим сторонам политической улицы, он вызвал из небытия имя известного южного консерватора, когда он описал самого себя как «популиста, несущим традиции Ричарда Рассела» (один наблюдатель отметил, что это высказывание несло столь же смысла, что и фраза «социалист, несущий традиции Герберта Гувера» (*2) ). Благодаря такой игре слов Картер смог заручиться сильной поддержкой со стороны независимых демократов (independents), а также обычных демократов, которые рукоплескали его войне против истеблишмента Вашингтона. Независимые демократы с радостью воспринимали слова главного советника Картера Гамильтона Джордана: «Если после инаугурации вы обнаружите, что Си Вэнс стал государственным секретарем, а Збигнев Бжезинский является главой Совета национальной безопасности, то я тогда скажу, что мы с треском провалились. И в этом случае я подам в отставку... Мы увидите новые лица, новые идеи». Вэнс и Бжезинский, глубоко укоренившиеся в истеблишменте, стали соответственно государственным секретарем и советником по вопросам национальной безопасности, а Джордан, естественно, не подал в отставку.
Внешняя политика Картера сразу же зашла в тупик, так как Бжезинский и Вэнс сцепились друг с другом. Бжезинский видел мир в биполярных цветах и верил, что СССР нес непосредственную угрозу всему миру. Будучи иммигрантом и сыном польского дипломата, Бжезинский учился в Университете Колумбия, где он написал много книг на тему коммунистических систем. Его коллега по Белому дому шутил лишь наполовину, когда говорил, что Бжезинскому нравилось быть «первым поляком за последние 300 лет, который находился на таком месте, с которого можно было реально сильно пнуть русских». Он порицал политику разрядки Киссинджера, человека, с которым он соперничал в профессиональном поле с 1950-х годов. Бжезинский все время призывал к «независимости» таких блоковых стран как Румыния и критиковал договора ОСВ, особенно тогда, когда русские плохо себя вели в Африке и на Ближнем Востоке. Более того, он отказывался верить в то, что «использование ядерного оружия принесет за собой гибель всего человечества … Это слишком эгоцентрично» (*3). (Его взгляд имел единомышленников в советской среде, а именно, он нашел отражение в официальной советской военной доктрине, которая гласила, что СССР переживет обмен ядерными ударами, и, следовательно, планы по нанесению ядерных ударов обязательно включались во всеобщее военное планирование (*4)). Картер был близким другом Бжезинского с 1972 года. Картер называл его «моим учителем» по предмету внешней политики. Бжезинский объяснил это сложившееся между ними товарищество отсылкой к книге «Выбор Софи», в которой писатель Уильям Стайрон «описывал удивительную духовную близость между Польшей и Югом, родство двух людей, выращенных на истории, которая пережила поражение, рыцарском кодексе и чести, величественно компенсировавшим тот упадок и вынужденный шаг назад» (*5).
Вэнс со своей стороны соглашался со взглядами Маршалла Шульмана, своего главного советника по советским делам и бывшего профессора Университета Колумбии, который вел непрекращающиеся дебаты с Бжезинским четверть века. Вэнс и Шульман считали, что мир зиждился на переговорах и экономических связях между обеими сверхдержавами - и уж точно нельзя рассматривать каждый кризис в мире как советский вызов, как то предлагал Бжезинский. В отличии от Бжезинского Вэнс и Шульман рассматривали договор ОСВ-2 как центральную дипломатическую тему и они считали, что никакие проблемы, включая агрессивное поведение Москвы на Ближнем Востоке, не должны встать на пути этих переговоров по сокращению вооружений. Шульман надеялся повлиять на советское поведение посредством «мягкого диалога», тихим голосом сообщая им, что у них будет более высокий шанс получить так сильно требуемую американскую помощь, если они будут уважать права человека у себя в стране и будут следовать линии мира во всем мире. Надежда Шульмана была основана на тех советских гражданах, которых он называл «внутрисистемными модернизаторами», которые в массе своей были инженерами и специалистами молодого и среднего возрастов, которые были бы не прочь сотрудничать с Западом для улучшения своего собственного общества. Он рассматривал этих модернизаторов в качестве баланса, сдерживающего более старые неосталинистские фракции, но Шульман понимал, что для этих изменений требовалось время и немалое число похорон. Вэнсу и Шульману для их работы столько времени так никогда и не выделят.
Если какая-либо неприятность случится в молодой развивающейся стране, то Вэнс с Шульманом, в отличии от Бжезинского, считали, что обычно эту проблему следует решать как проблему нового национализма, а не как проблему столкновения двух сверхдержав. Их взгляды получили сильную поддержку от Энрю Янга, представителя США в ООН. Янг полагал, что между Соединенными Штатами и молодыми нациями обязательно сложится выгодное политическое и экономическое сотрудничество, если только отношения с ними не смешивать с глобальным конфликтом между двумя сверхдержавами. Позднее он докажет свое мнение практикой, достигнув успеха в Зимбабве и Нигерии. И, последнее, Вэнс и Шульман отличались от Бжезинского в том, что они считали, что любые изменения в Восточной Европе должны протекать медленно. Они верили, что любое стремительное развитие независимой политики в регионе вызовет повторение чешской трагедии 1968 года.
Промеж этих двух разнящихся взглядов стоял человек, которому предстояло принять окончательное решение. Президент Картер несомненно стремился получать самые противоречивые советы, но ему требовалось выбирать между всеми этими сложными закрученными альтернативами, не имея при этом никакого значительного личного опыта внешней политики. В период 1973-1976 он был политической эмблемой южных штатов в составе Трехсторонней комиссии, негосударственной международной организации, состоящей из представителей США, Западной Европы и Японии, созданной Бжезинским и Рокфеллером для обсуждения множащихся как грибы проблем промышленно развитых стран. Некоторое число «трехсторонников» (включая Вэнса и Янга) потом вошли в команду Картера, но Комиссия редко приходила к общему мнению, общему политическому решению. Один член нелестно отзывался о своих коллегах, называя их «болтливыми мотиваторами», «группой очень изощренных ротарианцев» (*6). Даже Бжезинский, основатель, разочаровался в этой организации. К 1975 году он пришел к мнению, что решение проблем индустриального мира было менее важным (и, очевидно, более сложным), чем противостояние с Советским Союзом.
(*1) James Wooten, Dasher (New York 1978), pp. 33-37.
(*2) C. Vann Woodward, “The Best?” The New York Review of Books, April 3, 1980, pp. 10-11.
(*3) Elizabeth Drew, “Brzezinski,” The New Yorker, May 1, 1978, p. 126; Washington Post, February 18, 1979, p. C4; ibid., February 5, 1977, p. A10.
(*4) Harriet Fast Scott and William F. Scott, The Armed Forces of the USSR (Boulder, Colo., 1979), pp. 44-45, 52-62.
(*5) Zbignev Brzezinski, Power and Princeple: Memoirs of the National Security Adviser, 1977-1981 (New York, 1983), pp. 20-21.
(*6) Washington Post, January 16, 1977, p. A4.
[отрывок передачи «Какая моя реплика?» с участием Джимми Картера, 1973]
В конце 70-х годов американцам в конце концов удалось выкарабкаться из кризисов Вьетнама и Уотергейта, но необходимой передышки не наступило - незаконченная Холодная война, преобразившись и видоизменившись, незамедлительно потребовала от американцев продолжить борьбу. Этот новый вид Холодной войны был более опасным и менее управляемым чем что-либо, с чем приходилось сталкиваться до этого. В Холодной войне старого типа американцы могли расслабленно полагаться на свои превосходящие ядерные силы, безраздельно властвующую экономику, сильные альянсы и надежного имперского президента, который направлял всю эту невиданную мощь против страны Советов. В новой Холодной войне, однако, советская армия достигла ядерного паритета. Каждая сторона могла теперь лишь планировать, сколько раз она могла полностью уничтожить своего противника; этот расклад сил развился в военную доктрину, известную как Взаимное гарантированное уничтожение (MAD). Экономика США по-прежнему царствовала, но в таких ключевых отраслях как сталеварение, автомобилестроение и текстильное производство США более не могли конкурировать на мировых рынках. И уж, разумеется, государство более не могло вынести на себе тяжкую ношу одновременного удовлетворения требований своих граждан быть самым крупным потребителем в мире и его [мира] неоспариваемым полицейским. На фоне этого система союзов трещала по швам, а институт имперского президентства был свергнут со своего трона. В начале 80-х годов Рональд Рейган предпринял ряд шагов, чтобы решить часть этих проблем, обратить время вспять и вновь пережить те счастливые деньки солнечного и беззаботного начального периода Холодной войны. Но сначала был Джимми Картер, который после длительного периода полного нерешительности и неразберихи, все же запустил ряд политических инициатив, которые замостили тропу для Рейгана.
Будучи в 1973 году малоизвестным губернатором Джорджии, Картер появился на телевизионном шоу «Какая моя реплика?», и никто из участников передачи не смог угадать, кем он был и чем занимался. Три года спустя Картер превратил эту анонимность в свое политическое оружие. Он использовал вашингтонские скандалы как краеугольный камень своей кампании, подчеркивая, что он сам никогда не был связан со столичной политикой. Картер вместо этого делал акцент на своей порядочности и религиозности, и он пообещал: «Я никогда не буду врать вам». Как политик он был крепким орешком. Две стороны его характера, реалистического политика и заботливого христианина, слились в его оценке Никсона: «Я презираю этого ублюдка, но я молюсь за то, чтобы мир и спокойствие снизошли на него» (*1).
Выборы 1976 года не выдали президенту полноценного мандата на ведение внешней политики. Картер очень часто отказывался занять четкую позицию. Разгуливая по обеим сторонам политической улицы, он вызвал из небытия имя известного южного консерватора, когда он описал самого себя как «популиста, несущим традиции Ричарда Рассела» (один наблюдатель отметил, что это высказывание несло столь же смысла, что и фраза «социалист, несущий традиции Герберта Гувера» (*2) ). Благодаря такой игре слов Картер смог заручиться сильной поддержкой со стороны независимых демократов (independents), а также обычных демократов, которые рукоплескали его войне против истеблишмента Вашингтона. Независимые демократы с радостью воспринимали слова главного советника Картера Гамильтона Джордана: «Если после инаугурации вы обнаружите, что Си Вэнс стал государственным секретарем, а Збигнев Бжезинский является главой Совета национальной безопасности, то я тогда скажу, что мы с треском провалились. И в этом случае я подам в отставку... Мы увидите новые лица, новые идеи». Вэнс и Бжезинский, глубоко укоренившиеся в истеблишменте, стали соответственно государственным секретарем и советником по вопросам национальной безопасности, а Джордан, естественно, не подал в отставку.
Внешняя политика Картера сразу же зашла в тупик, так как Бжезинский и Вэнс сцепились друг с другом. Бжезинский видел мир в биполярных цветах и верил, что СССР нес непосредственную угрозу всему миру. Будучи иммигрантом и сыном польского дипломата, Бжезинский учился в Университете Колумбия, где он написал много книг на тему коммунистических систем. Его коллега по Белому дому шутил лишь наполовину, когда говорил, что Бжезинскому нравилось быть «первым поляком за последние 300 лет, который находился на таком месте, с которого можно было реально сильно пнуть русских». Он порицал политику разрядки Киссинджера, человека, с которым он соперничал в профессиональном поле с 1950-х годов. Бжезинский все время призывал к «независимости» таких блоковых стран как Румыния и критиковал договора ОСВ, особенно тогда, когда русские плохо себя вели в Африке и на Ближнем Востоке. Более того, он отказывался верить в то, что «использование ядерного оружия принесет за собой гибель всего человечества … Это слишком эгоцентрично» (*3). (Его взгляд имел единомышленников в советской среде, а именно, он нашел отражение в официальной советской военной доктрине, которая гласила, что СССР переживет обмен ядерными ударами, и, следовательно, планы по нанесению ядерных ударов обязательно включались во всеобщее военное планирование (*4)). Картер был близким другом Бжезинского с 1972 года. Картер называл его «моим учителем» по предмету внешней политики. Бжезинский объяснил это сложившееся между ними товарищество отсылкой к книге «Выбор Софи», в которой писатель Уильям Стайрон «описывал удивительную духовную близость между Польшей и Югом, родство двух людей, выращенных на истории, которая пережила поражение, рыцарском кодексе и чести, величественно компенсировавшим тот упадок и вынужденный шаг назад» (*5).
Вэнс со своей стороны соглашался со взглядами Маршалла Шульмана, своего главного советника по советским делам и бывшего профессора Университета Колумбии, который вел непрекращающиеся дебаты с Бжезинским четверть века. Вэнс и Шульман считали, что мир зиждился на переговорах и экономических связях между обеими сверхдержавами - и уж точно нельзя рассматривать каждый кризис в мире как советский вызов, как то предлагал Бжезинский. В отличии от Бжезинского Вэнс и Шульман рассматривали договор ОСВ-2 как центральную дипломатическую тему и они считали, что никакие проблемы, включая агрессивное поведение Москвы на Ближнем Востоке, не должны встать на пути этих переговоров по сокращению вооружений. Шульман надеялся повлиять на советское поведение посредством «мягкого диалога», тихим голосом сообщая им, что у них будет более высокий шанс получить так сильно требуемую американскую помощь, если они будут уважать права человека у себя в стране и будут следовать линии мира во всем мире. Надежда Шульмана была основана на тех советских гражданах, которых он называл «внутрисистемными модернизаторами», которые в массе своей были инженерами и специалистами молодого и среднего возрастов, которые были бы не прочь сотрудничать с Западом для улучшения своего собственного общества. Он рассматривал этих модернизаторов в качестве баланса, сдерживающего более старые неосталинистские фракции, но Шульман понимал, что для этих изменений требовалось время и немалое число похорон. Вэнсу и Шульману для их работы столько времени так никогда и не выделят.
Если какая-либо неприятность случится в молодой развивающейся стране, то Вэнс с Шульманом, в отличии от Бжезинского, считали, что обычно эту проблему следует решать как проблему нового национализма, а не как проблему столкновения двух сверхдержав. Их взгляды получили сильную поддержку от Энрю Янга, представителя США в ООН. Янг полагал, что между Соединенными Штатами и молодыми нациями обязательно сложится выгодное политическое и экономическое сотрудничество, если только отношения с ними не смешивать с глобальным конфликтом между двумя сверхдержавами. Позднее он докажет свое мнение практикой, достигнув успеха в Зимбабве и Нигерии. И, последнее, Вэнс и Шульман отличались от Бжезинского в том, что они считали, что любые изменения в Восточной Европе должны протекать медленно. Они верили, что любое стремительное развитие независимой политики в регионе вызовет повторение чешской трагедии 1968 года.
Промеж этих двух разнящихся взглядов стоял человек, которому предстояло принять окончательное решение. Президент Картер несомненно стремился получать самые противоречивые советы, но ему требовалось выбирать между всеми этими сложными закрученными альтернативами, не имея при этом никакого значительного личного опыта внешней политики. В период 1973-1976 он был политической эмблемой южных штатов в составе Трехсторонней комиссии, негосударственной международной организации, состоящей из представителей США, Западной Европы и Японии, созданной Бжезинским и Рокфеллером для обсуждения множащихся как грибы проблем промышленно развитых стран. Некоторое число «трехсторонников» (включая Вэнса и Янга) потом вошли в команду Картера, но Комиссия редко приходила к общему мнению, общему политическому решению. Один член нелестно отзывался о своих коллегах, называя их «болтливыми мотиваторами», «группой очень изощренных ротарианцев» (*6). Даже Бжезинский, основатель, разочаровался в этой организации. К 1975 году он пришел к мнению, что решение проблем индустриального мира было менее важным (и, очевидно, более сложным), чем противостояние с Советским Союзом.
(*1) James Wooten, Dasher (New York 1978), pp. 33-37.
(*2) C. Vann Woodward, “The Best?” The New York Review of Books, April 3, 1980, pp. 10-11.
(*3) Elizabeth Drew, “Brzezinski,” The New Yorker, May 1, 1978, p. 126; Washington Post, February 18, 1979, p. C4; ibid., February 5, 1977, p. A10.
(*4) Harriet Fast Scott and William F. Scott, The Armed Forces of the USSR (Boulder, Colo., 1979), pp. 44-45, 52-62.
(*5) Zbignev Brzezinski, Power and Princeple: Memoirs of the National Security Adviser, 1977-1981 (New York, 1983), pp. 20-21.
(*6) Washington Post, January 16, 1977, p. A4.
[отрывок передачи «Какая моя реплика?» с участием Джимми Картера, 1973]
Click to view