"Король-лирник". Акт первый, продолжение 1
С противоположных сторон сцены входят Титус и Гордия. Титус несёт свитки пергаментов, Гордия - в бриджах, стёганом жилете для фехтования и со шпагой.
Титус (укоризненно):
Опять вы занимаетесь делами,
Не подобающими юной деве.
Гордия:
Какими же, о Титус?
Титус:
Спозаранку,
В мужском седле и по-мужски одеты,
Простолюдинам на смех, вы носились
Верхом через болота и поля,
Лисиц травили; сокола с руки
На цапель белокрылых выпускали.
Теперь спешите в фехтовальный зал -
Колоть болванов, силы не жалея.
Что сделали вам бедные болваны?
Зачем на них вы ополчились так?
Я знаю - молодая кровь играет,
Но посмотрите на сестру свою:
Она кротка, покорна отчей воле,
В смирении свои проводит дни…
Гордия (в сторону):
Тот тихий омут, где чертей полно!
Титус:
Она скользит по замку, как пушинка,
Чуждаясь и деяний, и речей,
Что нарушали бы девичью скромность.
Её чело не омрачают страсти;
Благочестивых помыслов полна,
Она мечтами о недостижимом
Не забивает голову себе,
Не соревнуется умом с мужами.
В собрании вельмож её не слышно,
А вы берётесь спорить с теми, кто
И старше вас, и опытней, принцесса.
Гордия:
О Титус, ты занудными словами
Всех мух способен насмерть уморить,
Но ты умом хотя бы не обижен.
А если слышу я в собранье речи
Спесивых титулованных ослов,
Которые несут такую дичь,
Что гобелены на стене линяют, -
Как тут смолчать?
Титус:
Зачем ослам перечить?
Они же вас тупою правотой
Затопчут и с самодовольным рёвом
Проследуют дорогою своей.
Не так поступит мудрый царедворец.
Любые бредни выслушав учтиво,
Он восхитится глубиною мысли,
Достойною Сократа самого.
Без крайней надобности он не станет
Себе излишних наживать врагов.
Ослы ведь могут быть весьма полезны,
И, одного из них поймав на лесть,
Другого в самолюбие потыкав
Насмешкою, подобной острой палке,
Что стимулусом римляне зовут,
А перед третьим сена клок подвесив,
Чтоб тот тянулся, но достать не мог,
Со временем ты стадо всё заставишь
Идти туда, куда их сам направишь.
Гордия:
При этом дуралеи будут думать,
Что собственною волею идут?
Боюсь, что из меня плохой погонщик.
Из боковой кулисы выглядывает Иппокрита.
Титус:
Вы, Гордия, подобны вашей шпаге,
Вести предпочитая честный бой,
И мало приспособлены к интригам.
Но если вы хотите уцелеть
Среди густых тенёт придворных игрищ,
То вам придётся всё-таки освоить
Политику - змеиное искусство:
Скользить во тьме невидимо для глаза,
Подолгу ждать в засаде наготове,
Потом один молниеносный выпад -
И жертва, что застигнута врасплох,
Не в силах оказать сопротивленья,
В агонии подёргивает лапкой.
В мучениях исходит жизнь ея,
И приступает к трапезе змея…
Гордия:
Я выпады сама умею делать!
Демонстрирует. Титус невольно пятится и сталкивается с Иппокритой. Пергаменты рассыпаются по полу.
Титус:
Принцесса! Боги, как же я неловок!
Смиреннейше прощения прошу.
Иппокрита:
Прощаю, добрый Титус. Поспеши:
Отец давно уж ждёт тебя с докладом
О недоимках и пустой казне.
Титус торопливо собирает свитки и откланивается.
О чём сейчас он говорил тебе?
Гордия:
Учил, как быть змеёй, на брюхе ползать.
Когда-нибудь его я заколю…
Что наш отец - по-прежнему не в духе?
Иппокрита (пожав плечами):
Как все последние пятнадцать лет.
Гордия:
Какое незавидное упорство!
Пятнадцать лет по сыну так скорбеть -
Безусому прыщавому подростку,
Которого давно уж рыбы съели.
Да и каким бы стал он королём,
Когда ему бы боги попустили
До мужественной зрелости дожить?
Иппокрита:
Я помню, брат всё с челядью якшался,
Как будто был рождён от низкой крови;
Наставников не слушал; на уроках
Смотрел в окно, зевоты не скрывая;
Дразнил меня и доводил до слёз -
За косы дёргал и в постель мою
Подкладывал раздавленных лягушек!
Меня доныне пробирает дрожь.
Гордия:
Отец с ним часто был суров не в меру,
Наказывал порой собственноручно,
Под крышею в каморке запирал,
Где пауки мохнатые кишели…
Иппокрита:
О, я бы там со страху умерла!
Я помню: в день, когда злосчастный брат
В то роковое плаванье пустился,
Он подарил мне от каморки ключ,
Сказав: «Когда обидит кто тебя,
Ты сможешь там укрыться и поплакать,
Не слыша утешений лицемерных.
Ведь сладко в одиночестве своём
Воображать, как вырастешь и славно
Обидчикам жестоким отомстишь».
Гордия:
Что ж; отомстил отцу своей он смертью,
И матушке безвинной заодно.
Несчастная исчахла за полгода
От слёз и скорби; мы с тобой остались,
Как пара при живом отце сирот.
Иппокрита:
Весь замок нынче, точно склеп угрюмый:
Пиры и танцы - всё осталось в прошлом.
Всё больше залов запертых, пустых.
Уныние и скука завладели
Двором; он стал похож на старый пруд,
Заросший тиной и травой болотной.
Придворные снуют, как привиденья,
Вздыхая об упадке и нужде.
А если кто и засмеётся вдруг,
То странно это слышать - будто филин
Ошибкою под своды залетел.
Нигде не слышно музыки и песен,
Как будто всё вокруг покрыла плесень…
Титус (укоризненно):
Опять вы занимаетесь делами,
Не подобающими юной деве.
Гордия:
Какими же, о Титус?
Титус:
Спозаранку,
В мужском седле и по-мужски одеты,
Простолюдинам на смех, вы носились
Верхом через болота и поля,
Лисиц травили; сокола с руки
На цапель белокрылых выпускали.
Теперь спешите в фехтовальный зал -
Колоть болванов, силы не жалея.
Что сделали вам бедные болваны?
Зачем на них вы ополчились так?
Я знаю - молодая кровь играет,
Но посмотрите на сестру свою:
Она кротка, покорна отчей воле,
В смирении свои проводит дни…
Гордия (в сторону):
Тот тихий омут, где чертей полно!
Титус:
Она скользит по замку, как пушинка,
Чуждаясь и деяний, и речей,
Что нарушали бы девичью скромность.
Её чело не омрачают страсти;
Благочестивых помыслов полна,
Она мечтами о недостижимом
Не забивает голову себе,
Не соревнуется умом с мужами.
В собрании вельмож её не слышно,
А вы берётесь спорить с теми, кто
И старше вас, и опытней, принцесса.
Гордия:
О Титус, ты занудными словами
Всех мух способен насмерть уморить,
Но ты умом хотя бы не обижен.
А если слышу я в собранье речи
Спесивых титулованных ослов,
Которые несут такую дичь,
Что гобелены на стене линяют, -
Как тут смолчать?
Титус:
Зачем ослам перечить?
Они же вас тупою правотой
Затопчут и с самодовольным рёвом
Проследуют дорогою своей.
Не так поступит мудрый царедворец.
Любые бредни выслушав учтиво,
Он восхитится глубиною мысли,
Достойною Сократа самого.
Без крайней надобности он не станет
Себе излишних наживать врагов.
Ослы ведь могут быть весьма полезны,
И, одного из них поймав на лесть,
Другого в самолюбие потыкав
Насмешкою, подобной острой палке,
Что стимулусом римляне зовут,
А перед третьим сена клок подвесив,
Чтоб тот тянулся, но достать не мог,
Со временем ты стадо всё заставишь
Идти туда, куда их сам направишь.
Гордия:
При этом дуралеи будут думать,
Что собственною волею идут?
Боюсь, что из меня плохой погонщик.
Из боковой кулисы выглядывает Иппокрита.
Титус:
Вы, Гордия, подобны вашей шпаге,
Вести предпочитая честный бой,
И мало приспособлены к интригам.
Но если вы хотите уцелеть
Среди густых тенёт придворных игрищ,
То вам придётся всё-таки освоить
Политику - змеиное искусство:
Скользить во тьме невидимо для глаза,
Подолгу ждать в засаде наготове,
Потом один молниеносный выпад -
И жертва, что застигнута врасплох,
Не в силах оказать сопротивленья,
В агонии подёргивает лапкой.
В мучениях исходит жизнь ея,
И приступает к трапезе змея…
Гордия:
Я выпады сама умею делать!
Демонстрирует. Титус невольно пятится и сталкивается с Иппокритой. Пергаменты рассыпаются по полу.
Титус:
Принцесса! Боги, как же я неловок!
Смиреннейше прощения прошу.
Иппокрита:
Прощаю, добрый Титус. Поспеши:
Отец давно уж ждёт тебя с докладом
О недоимках и пустой казне.
Титус торопливо собирает свитки и откланивается.
О чём сейчас он говорил тебе?
Гордия:
Учил, как быть змеёй, на брюхе ползать.
Когда-нибудь его я заколю…
Что наш отец - по-прежнему не в духе?
Иппокрита (пожав плечами):
Как все последние пятнадцать лет.
Гордия:
Какое незавидное упорство!
Пятнадцать лет по сыну так скорбеть -
Безусому прыщавому подростку,
Которого давно уж рыбы съели.
Да и каким бы стал он королём,
Когда ему бы боги попустили
До мужественной зрелости дожить?
Иппокрита:
Я помню, брат всё с челядью якшался,
Как будто был рождён от низкой крови;
Наставников не слушал; на уроках
Смотрел в окно, зевоты не скрывая;
Дразнил меня и доводил до слёз -
За косы дёргал и в постель мою
Подкладывал раздавленных лягушек!
Меня доныне пробирает дрожь.
Гордия:
Отец с ним часто был суров не в меру,
Наказывал порой собственноручно,
Под крышею в каморке запирал,
Где пауки мохнатые кишели…
Иппокрита:
О, я бы там со страху умерла!
Я помню: в день, когда злосчастный брат
В то роковое плаванье пустился,
Он подарил мне от каморки ключ,
Сказав: «Когда обидит кто тебя,
Ты сможешь там укрыться и поплакать,
Не слыша утешений лицемерных.
Ведь сладко в одиночестве своём
Воображать, как вырастешь и славно
Обидчикам жестоким отомстишь».
Гордия:
Что ж; отомстил отцу своей он смертью,
И матушке безвинной заодно.
Несчастная исчахла за полгода
От слёз и скорби; мы с тобой остались,
Как пара при живом отце сирот.
Иппокрита:
Весь замок нынче, точно склеп угрюмый:
Пиры и танцы - всё осталось в прошлом.
Всё больше залов запертых, пустых.
Уныние и скука завладели
Двором; он стал похож на старый пруд,
Заросший тиной и травой болотной.
Придворные снуют, как привиденья,
Вздыхая об упадке и нужде.
А если кто и засмеётся вдруг,
То странно это слышать - будто филин
Ошибкою под своды залетел.
Нигде не слышно музыки и песен,
Как будто всё вокруг покрыла плесень…