Что рассказал мне ШУТТЕР. "Мир вверх тормашками".
Начало о стране Шлараффии тут + Немного дополнения:
География чудесной Страны или как же туда добраться?
Как добраться до страны, в небе которой летают жареные гуси, а на деревьях растут блины?
Утверждается, что для этого потребутеся самая малость: проесть себе проход в горе рисового пудинга! А другие источники говорят о том, что сказочная страна находится через семь миль после Рождества...
А по самой стране вы можете путешествовать по довольно подробной карте. (Дата создания в разных источниках указана по-разному: в одних это 1694, в других - 1716). Автор карты известный немецкий картограф, издатель и гравёр Иоганн Баптист Хоманн(1664-1724). На его сказочном материке указаны 17 стран!
Lurconia Regnum (Страна Гурманов)
Bibonia (Страна питья)
Подробнее тут
Мир вверх тормашками
Какой это был год, не помню. В то лето в наших местах, а жила я тогда в другой квартире, было нашествие сов. Их было так много, что наводили страх своим числом и звуками. Они близко подлетали к балкону и дети боялись, что совы залетят в дом.
И продолжалось это долго, несколько недель. Как-то вечером, уже стемнело, я вышла со своими собаками для ночной прогулки перед сном. Уже подходя к дому, я обернулась и в это мгновение надо мной пролетела сова. Ее вообще не было слышно. Она вполне могла своими крыльями ударить мне по голове. Я даже не успела испугаться.
Как вы думаете, реальных правителей нашего мира вы услышите? Они, как та сова, будут лететь сзади вас, над вами. Сова это символ не только мудрости, про Тартарию помолчу. Сова это символ Общества Шлараффия.
Когда мы прибыли в Германию, я почти сразу должна была посещать курсы немецкого языка. Нам немного объясняли про праздники, но не их проис хождение. Когда я училась на курсах бюроассистентов, то стала присматриваться внимательней к тому, что творилось порой на улицах. Тогда я еще не знала, что дала правильное название этому празднику - Праздник Дураков.
Страна Шлараффия или Праздник дураков взаимосвязаны. Причем намного глубже, чем хотя показать нам.
Первое, что бросается в глаза в нашей картине, это светлое пятно в ее левой верхней части - треугольник фронтона. Под самой крышей окно, в котором человек смотрит на все происходящее сквозь пальцы. На фронтоне перевернутая держава («Мир вверх тормашками») и человек, который испражняется на эту державу, высунув зад из окна («Срать на все»). Какающий человек одновременно мечет карты, выпадает дама, семерка, туз («Дуракам достаются лучшие карты»), хотя, похоже, дурак обсчитался, и бросил четвертую карту.
Почему перевернута держава, для чего столь неприличный жест и что человек этим хочет сказать? Полосатый колпак и сумка через плечо указывает на шута, возможно, безумец решил нужду справить, приспичило человеку, а я, дурак, пытаюсь в этом какой-то смысл отыскать.
Как уже было сказано выше, если ты не нашел смысл ни сегодня ни вчера, значит просто не там искал. Смысл должен быть, его не может не быть, он есть даже там, где его быть не должно. Мы привыкли находить смысл в высоком, мы привыкли к мысли, что смысл именно там, и начинаем паниковать, когда его там не оказывается. Но это закономерная утрата - все его там искали, именно поэтому он там и закончился. Логично предположить, что если смысла нет в высоком или справа, то он может неожиданно обнаружиться в низком или слева.
Слева вы видите срущего на державу шута, но и справа в верхнем углу картины вы можете увидеть человека за тем же занятием (на иллюстрации его фигура в позе орла еле различима) - поговорка «Насрать под виселицей» (наказание его не пугает). В верхней части посередине пословица «Кто ест огонь, срет искрами» (затевая опасное дело, не следует удивляться последствиям).
.
Ниже два человека прильнули к двери башни - один оком, другой очком: «Любой может видеть сквозь дубовую доску, если в ней есть дыра».
.
Еще ниже из очка сортира торчат две задницы: «Они срут в одну дырку» (неразлучные друзья). Левее, в окне мансарды, персонаж с подвязанной щекой ссыт на луну (пытается сделать невозможное), хотя рядом с ним висит ночной горшок. Казалось бы абсурдно начинать поиск смысла с этих справляющих большую и малую нужду персонажей. Тем не менее, смысл картины начинает открываться именно через них, во всяком случае, для современников Брейгеля, хотя еще и не знакомых с термином «телесный низ», то, что этот «низ» художник нарисовал преимущественно в верхней части картины, было знаковым, рифмующиеся заголенные зады становились для зрителя понятными и знакомыми «точками фокусировки».
.
В самом центре картины довольно странная пристройка к не менее странному зданию, здесь перед монструозным существом на коленях стоит человек: «Он исповедуется дьяволу». Смысл картины пока располагается на диагонали, которая идет от перевернутой державы через этот «центр» вниз, это есть смысл изображения карнавально перевернутого мира, то, что по замыслу Брейгеля зритель должен был увидеть прежде всего. В отличие от нас, знакомых со средневековым карнавалом по книгам, современники художника были непременными участниками карнавального действа. Кстати, быть зрителем карнавала, настоящего карнавала, невозможно, это противоречит его духу, поэтому не только бессмысленно само по себе, но одновременно лишает смысла и само действо.
.
.
В карнавальной символике, - говорит Бахтин, - и «в самом языке испражнения были неразрывно связаны с плодородием». «Кал воспринимался как существенный момент в жизни тела и земли, в борьбе между жизнью и смертью, он участвовал в живом ощущении человеком своей материальности и телесности, неотрывно связанных с жизнью земли». Испражнения играли большую роль в ритуале праздника глупцов.
.
«Во время торжественного служения избранного шутовского епископа в самом храме кадили вместо ладана испражнениями. После богослужения клир садился на повозки, нагруженные испражнениями; клирики ездили по улицам и бросали испражнениями в сопровождающий их народ». Бросание калом и обливание мочой - традиционный снижающий жест, знакомый и античности. И все такого рода снижающие жесты и выражения амбивалентны.
.
«Ведь телесный низ, зона производительных органов, - оплодотворяющий и рождающий низ. Поэтому и в образах мочи и кала сохраняется существенная связь с рождением, плодородием, обновлением, благополучием». Все карнавальные жесты сохраняют свой смысл, пока связаны единой образной логикой карнавального целого, и это целое есть «смеховая драма одновременной смерти старого и рождения нового мира».
.
Существенна и отмеченная Бахтиным возможность сохранения карнавальных образов в системе иного мировоззрения, «где положительный и отрицательный полюсы становления (рождение и смерть) разорваны и противопоставлены друг другу в разных несливающихся образах, становятся действительно грубым цинизмом, утрачивают свое прямое отношение к жизни-смерти-рождению».
Карнавал не только дает право на глупость и безумие, но и требует взглянуть на мир «дурацкими» глазами, нуждается - один раз в году - в шутовстве и дурачестве. Глупость - это «изнанка и низ официальной, господствующей правды… это вольная праздничная мудрость, свободная от всех норм и стеснений официального мира, а также от его забот и его серьезности». .
.
Если посмотреть на картину Брейгеля с точки зрения «идеальной» карнавальной глупости, то мы увидим здесь именно карнавал - практически все персонажи совершают глупости, все они как будто собраны «под одним капюшоном». Похожие ощущения возникают, когда смотришь на рисунок Брейгеля Праздник дураков.
Карнавал не мог быть «идеальным», «иное мировоззрение» привносило в него дидактические элементы. Шутовская маска помнила маску Дикаря, который в средневековье воспринимался как антипод цивилизованного человека, как нечто, стоящее «вне человеческой культуры, нравственности и норм, все грубо-природное, хаотическое и необработанное, сбившееся с дороги и заблудшее, все чужеродное, зловещее, странное…
.
Это один из двух полюсов, установленных резким дуализмом средневекового мировоззрения, которое весь мир и все его создания разделяет на две части, противостоящие друг другу как крайности: на дикий и на укрощенный мир» (В. Линг).
.
Шутам приписывали способности общения с демоническими силами, и на карнавале они были рядом с чертями. Веревка, традиционный реквизит шута, сближала шута со смертью и с чертом, который в церковных изображениях ведет души грешников в ад на канате, и не случайно проповедники советовали бежать прочь от карнавальной процессии, участники которой идут на канате.
.
Глупость и воплощавший эту глупость шут, не всегда и не для всех были амбивалентны, иногда добропорядочное представление о самой большой глупости - о пренебрежении заповедями - становилось основой некоторых карнавальных сюжетов, в которых глупость приравнивалась к болезни и требовала излечения. «Изгнание глупости из тела пациента - тема бесчисленных фастнахтшпилей. Извлечение шутов из тела пациента - высший момент подобного изгнания, двойная аллегория» (В. Колязин).
На крыше очень странного здания видны пироги («Крыша крыта пирогами»), тоже карнавальная тема. Поговорка говорит о рае дураков, сказочной стране изобилия, которую французы называли Кокань, а немцы - Шлараффия. Это обитель всеобщего счастья, в которой идеальный мир противопоставлен реальному. Здесь нет болезней, смертей, плохой погоды, а люди живут в небывалой красоты домах, построенных в основном из пряников и других лакомств. Пища в виде жаренных гусей сама влетает людям в рот.
.
Все здесь получают блага в любом количестве без затрат труда и без платы, но доступ в эту страну открыт только труженикам. Правители и самые почетные граждане здесь отпетые лентяи, они запрещают не только работать, но и говорить о работе. Поэма «Страна Шлараффия» заканчивается так: «Все это нынешней зимой мне рассказал один немой, а подтвердил слепой публично, который этот край недавно видел лично».
Настоящих карнавальных дураков, тех, что сразу узнают по шутовским колпакам, здесь всего два: первый справляет нужду на державу, второй - одураченный дурак, его «бреют без пены» в окне второй мансарды (поговорка означает: одурачить кого-нибудь; надуть). Для карнавала как-то маловато. Есть подозрение, что Брейгель, дав однозначно карнавальные «точки фокусировки», одурачил своего зрителя. Недостаток сродни избытку - на рисунке Брейгеля Праздник дураков все пространство заполнено шутами.
.
Отличие в том, что на рисунке шуты образуют некоторое единство, их объединяет одно общее «дело», многие держатся за руки, составляя что-то вроде хоровода - характерный для карнавальной иконографии жест, указывающий на главного участника карнавала: «единое родовое тело». Можно сказать, что на картине персонажи тоже заняты одним «делом», для всех одинаково глупым и бессмысленным, однако здесь все тела - несообщающиеся сосуды, разбросанные кусочки мозаики, почти все могут оказаться в любом другом месте без потери смысла. Это растерзанные части Тела, разодранные части тел, части, забывшие о целом, которым уже никогда не суждено соединиться; это мисты, посвященные в таинство вечного безумия.
Похоже, «точки фокусировки» на картине Мир вверх тормашками - те, что должны открыть тайну не-карнавала. В этом случае «факультативная» для всей картины тема пола становится основной темой отсутствующего эроса. Не-карнавал Брейгеля принципиально не эротичен, мужское и женское начала соединяются здесь дважды, но лишь для того, чтобы напомнить о правилах морали. В результате развенчанный король не-карнавала оказывается не способен ни к смерти, ни к новому рождению, в отсутствии эроса он абсолютно неподвижен, и навечно застревает, застывает на границе между старым и новым, превращается в «демона плодородия с обрезанным фаллом и вдавленным животом».
Здесь нет пиршественных образов, что естественно, ибо раз нет родового тела, не нужен и пир на весь мир. Если ничто не может закончиться, то бессмыслен и пир, который всегда служит завершением какого-либо события. Если царит тотальная глупость, то зачем пир - «обрамление мудрого слова». Здесь не пируют, здесь гадят. Единственный персонаж, который что-то поглощает - «большая рыба, пожирающая малую».
Здесь нет детей, да и откуда им появиться. Взрослые - дети, разум - неразумие. Может быть, все эти персонажи и есть «дети», взрослые, почему-то вдруг ставшие маленькими. «Дети», играющие в странную игру, и по правилам игры надевшие башмаки, костюмы и маски взрослых.
Собственно карнавал, древний карнавал - есть момент максимального сближения жизни и смерти, который совпадает - если правильно настроиться - с моментом рождения новой жизни. Карнавал - условие начала новой жизни, условие не на словах, а на границе, которая проходит через тело каждого участника действа, и соединяет тела в одно, подобно веревочке, за которую когда-то держались, чтобы не потеряться, вышедшие из детсада на прогулку малыши.
Нарисованный Брейгелем завершенный мир абсолютно функционален и странным образом упорядочен в своей хаотичности. Здесь нет властных структур, мнемотехническим фигурам, почему-то превратившимся в марионеток смерти, они не требуются. Персонажи-маски, заведенные и никогда не прекращающие функционировать механизмы.
.
В этом не-карнавальном мирке все наоборот и нет ничего правильного, даже держава на коленях Христа, хотя и находится в «правильном» положении, все равно ощущается как нечто неправильное. Может быть, потому что сам Христос здесь не имя собственное, но функция в ряду прочих, и служебная роль этой маски сродни функции манекена, неподвижного, пустого внутри, нужного лишь для демонстрации чего-то внешнего и легко заменяемого. Перед маской с именем «Христос» на коленях стоит монах - «Он привязывает льняную бороду к лицу Христа» (часто за маской благочестия скрывается обман).
16 веку еще была известна «parodia sacra» - «священная пародия», пародийные дублеты, которые в эпоху средневековья создавались буквально на все моменты церковного культа и вероучения. До нас дошли многочисленные пародийные литургии, пародии на молитвы, литании, гимны. Одно из древнейших произведений этой литературы - «Вечеря Киприана» - дает карнавально-пиршественную травестию всего Священного писания. Часть этой литературы связана с «пасхальным смехом», часть - с «праздником дураков», и вся она была освящена традицией и в какой-то мере терпелась церковью. Папа Лев XIII по этому поводу сказал: «Так как церковь состоит из божественного элемента и элемента человеческого, то этот последний должен быть раскрыт с полной откровенностью и честностью, как сказано в книге Иова: ”Бог не нуждается в нашем лицемерии”». Жест монаха на картине нельзя назвать ни кощунственным, ни, тем более, карнавальным.
Если в народных утопиях, сказках идеальный мир противопоставляется реальному, то здесь идеальное и реальное словно забыли друг о друге. Персонажи, которые должны были бы вызывать смех, вызывают страх, а само место - отвращение. Дистопия. Стадия зеркала. Ад.
.
Казалось бы, страх не должен возникать у того, кто сюда заглядывает, любое другое чувство, но не страх. Брейгель помещает единственное здесь по-настоящему страшное - виселицу - на самом краю картины, почти под рамой, да к тому же под «страшной» виселицей кто-то совсем по карнавальному справляет нужду. И все же страх появляется, непонятно откуда, обволакивает, обездвиживает, и от него уже никуда не деться.
Quelle
География чудесной Страны или как же туда добраться?
Как добраться до страны, в небе которой летают жареные гуси, а на деревьях растут блины?
Утверждается, что для этого потребутеся самая малость: проесть себе проход в горе рисового пудинга! А другие источники говорят о том, что сказочная страна находится через семь миль после Рождества...
А по самой стране вы можете путешествовать по довольно подробной карте. (Дата создания в разных источниках указана по-разному: в одних это 1694, в других - 1716). Автор карты известный немецкий картограф, издатель и гравёр Иоганн Баптист Хоманн(1664-1724). На его сказочном материке указаны 17 стран!
Lurconia Regnum (Страна Гурманов)
Bibonia (Страна питья)
Подробнее тут
Мир вверх тормашками
Какой это был год, не помню. В то лето в наших местах, а жила я тогда в другой квартире, было нашествие сов. Их было так много, что наводили страх своим числом и звуками. Они близко подлетали к балкону и дети боялись, что совы залетят в дом.
И продолжалось это долго, несколько недель. Как-то вечером, уже стемнело, я вышла со своими собаками для ночной прогулки перед сном. Уже подходя к дому, я обернулась и в это мгновение надо мной пролетела сова. Ее вообще не было слышно. Она вполне могла своими крыльями ударить мне по голове. Я даже не успела испугаться.
Как вы думаете, реальных правителей нашего мира вы услышите? Они, как та сова, будут лететь сзади вас, над вами. Сова это символ не только мудрости, про Тартарию помолчу. Сова это символ Общества Шлараффия.
Когда мы прибыли в Германию, я почти сразу должна была посещать курсы немецкого языка. Нам немного объясняли про праздники, но не их проис хождение. Когда я училась на курсах бюроассистентов, то стала присматриваться внимательней к тому, что творилось порой на улицах. Тогда я еще не знала, что дала правильное название этому празднику - Праздник Дураков.
Страна Шлараффия или Праздник дураков взаимосвязаны. Причем намного глубже, чем хотя показать нам.
Первое, что бросается в глаза в нашей картине, это светлое пятно в ее левой верхней части - треугольник фронтона. Под самой крышей окно, в котором человек смотрит на все происходящее сквозь пальцы. На фронтоне перевернутая держава («Мир вверх тормашками») и человек, который испражняется на эту державу, высунув зад из окна («Срать на все»). Какающий человек одновременно мечет карты, выпадает дама, семерка, туз («Дуракам достаются лучшие карты»), хотя, похоже, дурак обсчитался, и бросил четвертую карту.
Почему перевернута держава, для чего столь неприличный жест и что человек этим хочет сказать? Полосатый колпак и сумка через плечо указывает на шута, возможно, безумец решил нужду справить, приспичило человеку, а я, дурак, пытаюсь в этом какой-то смысл отыскать.
Как уже было сказано выше, если ты не нашел смысл ни сегодня ни вчера, значит просто не там искал. Смысл должен быть, его не может не быть, он есть даже там, где его быть не должно. Мы привыкли находить смысл в высоком, мы привыкли к мысли, что смысл именно там, и начинаем паниковать, когда его там не оказывается. Но это закономерная утрата - все его там искали, именно поэтому он там и закончился. Логично предположить, что если смысла нет в высоком или справа, то он может неожиданно обнаружиться в низком или слева.
Слева вы видите срущего на державу шута, но и справа в верхнем углу картины вы можете увидеть человека за тем же занятием (на иллюстрации его фигура в позе орла еле различима) - поговорка «Насрать под виселицей» (наказание его не пугает). В верхней части посередине пословица «Кто ест огонь, срет искрами» (затевая опасное дело, не следует удивляться последствиям).
.
Ниже два человека прильнули к двери башни - один оком, другой очком: «Любой может видеть сквозь дубовую доску, если в ней есть дыра».
.
Еще ниже из очка сортира торчат две задницы: «Они срут в одну дырку» (неразлучные друзья). Левее, в окне мансарды, персонаж с подвязанной щекой ссыт на луну (пытается сделать невозможное), хотя рядом с ним висит ночной горшок. Казалось бы абсурдно начинать поиск смысла с этих справляющих большую и малую нужду персонажей. Тем не менее, смысл картины начинает открываться именно через них, во всяком случае, для современников Брейгеля, хотя еще и не знакомых с термином «телесный низ», то, что этот «низ» художник нарисовал преимущественно в верхней части картины, было знаковым, рифмующиеся заголенные зады становились для зрителя понятными и знакомыми «точками фокусировки».
.
В самом центре картины довольно странная пристройка к не менее странному зданию, здесь перед монструозным существом на коленях стоит человек: «Он исповедуется дьяволу». Смысл картины пока располагается на диагонали, которая идет от перевернутой державы через этот «центр» вниз, это есть смысл изображения карнавально перевернутого мира, то, что по замыслу Брейгеля зритель должен был увидеть прежде всего. В отличие от нас, знакомых со средневековым карнавалом по книгам, современники художника были непременными участниками карнавального действа. Кстати, быть зрителем карнавала, настоящего карнавала, невозможно, это противоречит его духу, поэтому не только бессмысленно само по себе, но одновременно лишает смысла и само действо.
.
.
В карнавальной символике, - говорит Бахтин, - и «в самом языке испражнения были неразрывно связаны с плодородием». «Кал воспринимался как существенный момент в жизни тела и земли, в борьбе между жизнью и смертью, он участвовал в живом ощущении человеком своей материальности и телесности, неотрывно связанных с жизнью земли». Испражнения играли большую роль в ритуале праздника глупцов.
.
«Во время торжественного служения избранного шутовского епископа в самом храме кадили вместо ладана испражнениями. После богослужения клир садился на повозки, нагруженные испражнениями; клирики ездили по улицам и бросали испражнениями в сопровождающий их народ». Бросание калом и обливание мочой - традиционный снижающий жест, знакомый и античности. И все такого рода снижающие жесты и выражения амбивалентны.
.
«Ведь телесный низ, зона производительных органов, - оплодотворяющий и рождающий низ. Поэтому и в образах мочи и кала сохраняется существенная связь с рождением, плодородием, обновлением, благополучием». Все карнавальные жесты сохраняют свой смысл, пока связаны единой образной логикой карнавального целого, и это целое есть «смеховая драма одновременной смерти старого и рождения нового мира».
.
Существенна и отмеченная Бахтиным возможность сохранения карнавальных образов в системе иного мировоззрения, «где положительный и отрицательный полюсы становления (рождение и смерть) разорваны и противопоставлены друг другу в разных несливающихся образах, становятся действительно грубым цинизмом, утрачивают свое прямое отношение к жизни-смерти-рождению».
Карнавал не только дает право на глупость и безумие, но и требует взглянуть на мир «дурацкими» глазами, нуждается - один раз в году - в шутовстве и дурачестве. Глупость - это «изнанка и низ официальной, господствующей правды… это вольная праздничная мудрость, свободная от всех норм и стеснений официального мира, а также от его забот и его серьезности». .
.
Если посмотреть на картину Брейгеля с точки зрения «идеальной» карнавальной глупости, то мы увидим здесь именно карнавал - практически все персонажи совершают глупости, все они как будто собраны «под одним капюшоном». Похожие ощущения возникают, когда смотришь на рисунок Брейгеля Праздник дураков.
Карнавал не мог быть «идеальным», «иное мировоззрение» привносило в него дидактические элементы. Шутовская маска помнила маску Дикаря, который в средневековье воспринимался как антипод цивилизованного человека, как нечто, стоящее «вне человеческой культуры, нравственности и норм, все грубо-природное, хаотическое и необработанное, сбившееся с дороги и заблудшее, все чужеродное, зловещее, странное…
.
Это один из двух полюсов, установленных резким дуализмом средневекового мировоззрения, которое весь мир и все его создания разделяет на две части, противостоящие друг другу как крайности: на дикий и на укрощенный мир» (В. Линг).
.
Шутам приписывали способности общения с демоническими силами, и на карнавале они были рядом с чертями. Веревка, традиционный реквизит шута, сближала шута со смертью и с чертом, который в церковных изображениях ведет души грешников в ад на канате, и не случайно проповедники советовали бежать прочь от карнавальной процессии, участники которой идут на канате.
.
Глупость и воплощавший эту глупость шут, не всегда и не для всех были амбивалентны, иногда добропорядочное представление о самой большой глупости - о пренебрежении заповедями - становилось основой некоторых карнавальных сюжетов, в которых глупость приравнивалась к болезни и требовала излечения. «Изгнание глупости из тела пациента - тема бесчисленных фастнахтшпилей. Извлечение шутов из тела пациента - высший момент подобного изгнания, двойная аллегория» (В. Колязин).
На крыше очень странного здания видны пироги («Крыша крыта пирогами»), тоже карнавальная тема. Поговорка говорит о рае дураков, сказочной стране изобилия, которую французы называли Кокань, а немцы - Шлараффия. Это обитель всеобщего счастья, в которой идеальный мир противопоставлен реальному. Здесь нет болезней, смертей, плохой погоды, а люди живут в небывалой красоты домах, построенных в основном из пряников и других лакомств. Пища в виде жаренных гусей сама влетает людям в рот.
.
Все здесь получают блага в любом количестве без затрат труда и без платы, но доступ в эту страну открыт только труженикам. Правители и самые почетные граждане здесь отпетые лентяи, они запрещают не только работать, но и говорить о работе. Поэма «Страна Шлараффия» заканчивается так: «Все это нынешней зимой мне рассказал один немой, а подтвердил слепой публично, который этот край недавно видел лично».
Настоящих карнавальных дураков, тех, что сразу узнают по шутовским колпакам, здесь всего два: первый справляет нужду на державу, второй - одураченный дурак, его «бреют без пены» в окне второй мансарды (поговорка означает: одурачить кого-нибудь; надуть). Для карнавала как-то маловато. Есть подозрение, что Брейгель, дав однозначно карнавальные «точки фокусировки», одурачил своего зрителя. Недостаток сродни избытку - на рисунке Брейгеля Праздник дураков все пространство заполнено шутами.
.
Отличие в том, что на рисунке шуты образуют некоторое единство, их объединяет одно общее «дело», многие держатся за руки, составляя что-то вроде хоровода - характерный для карнавальной иконографии жест, указывающий на главного участника карнавала: «единое родовое тело». Можно сказать, что на картине персонажи тоже заняты одним «делом», для всех одинаково глупым и бессмысленным, однако здесь все тела - несообщающиеся сосуды, разбросанные кусочки мозаики, почти все могут оказаться в любом другом месте без потери смысла. Это растерзанные части Тела, разодранные части тел, части, забывшие о целом, которым уже никогда не суждено соединиться; это мисты, посвященные в таинство вечного безумия.
Похоже, «точки фокусировки» на картине Мир вверх тормашками - те, что должны открыть тайну не-карнавала. В этом случае «факультативная» для всей картины тема пола становится основной темой отсутствующего эроса. Не-карнавал Брейгеля принципиально не эротичен, мужское и женское начала соединяются здесь дважды, но лишь для того, чтобы напомнить о правилах морали. В результате развенчанный король не-карнавала оказывается не способен ни к смерти, ни к новому рождению, в отсутствии эроса он абсолютно неподвижен, и навечно застревает, застывает на границе между старым и новым, превращается в «демона плодородия с обрезанным фаллом и вдавленным животом».
Здесь нет пиршественных образов, что естественно, ибо раз нет родового тела, не нужен и пир на весь мир. Если ничто не может закончиться, то бессмыслен и пир, который всегда служит завершением какого-либо события. Если царит тотальная глупость, то зачем пир - «обрамление мудрого слова». Здесь не пируют, здесь гадят. Единственный персонаж, который что-то поглощает - «большая рыба, пожирающая малую».
Здесь нет детей, да и откуда им появиться. Взрослые - дети, разум - неразумие. Может быть, все эти персонажи и есть «дети», взрослые, почему-то вдруг ставшие маленькими. «Дети», играющие в странную игру, и по правилам игры надевшие башмаки, костюмы и маски взрослых.
Собственно карнавал, древний карнавал - есть момент максимального сближения жизни и смерти, который совпадает - если правильно настроиться - с моментом рождения новой жизни. Карнавал - условие начала новой жизни, условие не на словах, а на границе, которая проходит через тело каждого участника действа, и соединяет тела в одно, подобно веревочке, за которую когда-то держались, чтобы не потеряться, вышедшие из детсада на прогулку малыши.
Нарисованный Брейгелем завершенный мир абсолютно функционален и странным образом упорядочен в своей хаотичности. Здесь нет властных структур, мнемотехническим фигурам, почему-то превратившимся в марионеток смерти, они не требуются. Персонажи-маски, заведенные и никогда не прекращающие функционировать механизмы.
.
В этом не-карнавальном мирке все наоборот и нет ничего правильного, даже держава на коленях Христа, хотя и находится в «правильном» положении, все равно ощущается как нечто неправильное. Может быть, потому что сам Христос здесь не имя собственное, но функция в ряду прочих, и служебная роль этой маски сродни функции манекена, неподвижного, пустого внутри, нужного лишь для демонстрации чего-то внешнего и легко заменяемого. Перед маской с именем «Христос» на коленях стоит монах - «Он привязывает льняную бороду к лицу Христа» (часто за маской благочестия скрывается обман).
16 веку еще была известна «parodia sacra» - «священная пародия», пародийные дублеты, которые в эпоху средневековья создавались буквально на все моменты церковного культа и вероучения. До нас дошли многочисленные пародийные литургии, пародии на молитвы, литании, гимны. Одно из древнейших произведений этой литературы - «Вечеря Киприана» - дает карнавально-пиршественную травестию всего Священного писания. Часть этой литературы связана с «пасхальным смехом», часть - с «праздником дураков», и вся она была освящена традицией и в какой-то мере терпелась церковью. Папа Лев XIII по этому поводу сказал: «Так как церковь состоит из божественного элемента и элемента человеческого, то этот последний должен быть раскрыт с полной откровенностью и честностью, как сказано в книге Иова: ”Бог не нуждается в нашем лицемерии”». Жест монаха на картине нельзя назвать ни кощунственным, ни, тем более, карнавальным.
Если в народных утопиях, сказках идеальный мир противопоставляется реальному, то здесь идеальное и реальное словно забыли друг о друге. Персонажи, которые должны были бы вызывать смех, вызывают страх, а само место - отвращение. Дистопия. Стадия зеркала. Ад.
.
Казалось бы, страх не должен возникать у того, кто сюда заглядывает, любое другое чувство, но не страх. Брейгель помещает единственное здесь по-настоящему страшное - виселицу - на самом краю картины, почти под рамой, да к тому же под «страшной» виселицей кто-то совсем по карнавальному справляет нужду. И все же страх появляется, непонятно откуда, обволакивает, обездвиживает, и от него уже никуда не деться.
Quelle