а.морелли "на родине"-2
6. РОССИЙСКИЕ НАСТРОЕНИЯ.
Чем живет и дышет русский человек, только что освобожденный от советского ига ? Он занят, как и прежде, текущими заботами. Вопросы еды, одежды, квартиры, транспорта, работы, бомбоубежища, хлопоты о близких, находящихся в плену, поглощают его. Не забывает он и чужих, томящихся за проволокой. С раннего утра около лагерей можно было видеть группы женщин, приносивших туда свои не оскудевающие любовью сердца и часами стоявших вокруг проволоки в ожидании, что часовые зазеваются и отвернутся, чтобы можно было бросить кулек с такой самим себе необходимой едой. Большинство часовых отгоняет их, но находятся и человечные. Эти же женщины стараются радушно принять и угостить стоящих у них на квартире оккупантов и обижаются, если те отказываются.
Эта широта и гостеприимство ведут иной раз к серьезному заблуждению. Мне приходилось слышать от итальянских солдат, возвращавшихся из России домой, что большевизм, видно, не так уж плох, как его изображает министерство пропаганды, раз после четверти века советского режима люди в состоянии угощать своих постояльцев. "При фашистском режиме у нас это было бы невозможно". Они не учитывали того обстоятельства, что мы имели дело преимущественно с прифронтовой полосой, в которой, после ухода красной армии и до нашего вступления, население разграбило все склады, кооперативы, распределители и колхозы, обзаведясь многими полезными предметами и продуктами, а хозяйственные комендатуры не успели еще ободрать население и произвести изъятие излишков по усовершенствованному немцами советскому рецепту. Забыли они и о сердце русского человека, заставляющем его делиться последним, угощать не от изобилия, а от скудости своей.
Среди молодежи и интеллигенции в городах встречается достаточное количество сторонников советской власти, чего они нисколько не скрывают в разговорах. Молодежь, вырастая, обычно от этого излечивается. Если не считать этого незначительного процента, население в массе настроено резко антисоветски.
Это настроение - единственное проявление политической внутренней жизни. Дальше, чем избавление от большевицкого ига, никто и не думает. Что будет после этого, никого не интересует. Политграмота, затопившая не только школы и рабфаки, но и службу, и искусство, набившая оскомину, лезущая в глаза со стен и в уши из громкоговорителей, осточертела до-нельзя. Два слова: "долой большевиков!" полностью исчерпывают все политические потребности. Мысль о восстановлении монархии, за редкими исключениями опять-таки из среды городской молодежи и интеллигенции, не вызывает возражений, но лишь редко встречает сознательное сочувствие, по большей же части безразличие : царь, мол, так царь, при нем нам все же лучше было.
Но повсюду я встречал Бог знает откуда взявшуюся уверенность, что после войны жить будет легче. Первое время это убеждение могло основываться на ожидании поражения большевиков и переворота, но оно осталось и тогда, когда с каждым днем становилось все яснее, что война Германией и ее блоком проиграна. Это не было и результатом доверия к обещаниям советской пропаганды: ей никто не верил. Вернее всего, что в эту иллюзию верили, потому что жить без этой надежды было бы не под силу.
Среди интеллигенции, как городской, так и деревенской, мне часто приходилось слышать такой недоуменный вопрос: "Большевики воюют не одни, Англия и Америка не допустят существования советского безобразия в России". Почему не допустят? Допускали же двадцать пять лет. Откуда взялась эта иллюзия, совсем не обоснованная и ничем не объяснимая? Совсем по Достоевскому: "Ведь надобно же, чтобы у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его пожалели." Но уж место то это было выбрано в этой иллюзии самое неподходящее.
Тогда, конечно, ничего не знали еще о заговоре против русского народа и других народов Восточной Европы в Тегеране и Ялте, никто не мог представить себе злодеяний Платинга, Дахау, Римини и т. д., но все же возлагать надежды на Англию или Америку было, по меньшей мере, политической маниловщиной.
Разочарование было, вероятно, ужасным, и не скоро еще англо-саксонским странам удастся создать себе престиж на территории России, восточной и юго-восточной Европы...
Лик русского народа раскрылся особенно полно из под всех советских личин в религиозно-церковной области. Трудно себе представить тот религиозный подъем, который охватил население немедленно после ухода большевиков. Неизвестно откуда появились скрывавшиеся четверть века образа, целые иконостасы, церковная утварь, облачения. Если храма не было, то подыскивались помещения; если он уцелел, то его ремонтировали, чистили, снова приспосабливали для богослужений. Рабочие, производившие эту работу, принципиально не брали за нее платы. Когда храм был готов, назначалось его освящение и на это торжество приглашались все окрестные деревни. Приходившие были гостями праздновавшего прихода и на его счет угощались обедом по окончании богослужения где-нибудь на лужайке, на которой расстилались рядны холста.
Храмы всегда бывали до того переполнены, что непомещавшиеся толпой окружали их и в раскрытые окна и двери ловили обрывки возгласов и песнопений.
В одном местечке храм был взорван и до получения подходящего помещения службы происходили по очереди в домах прихожан. Домики были маленькие и для богослужения из них выносилась вся мебель и вещи, чтобы можно было поместиться возможно большему количеству людей. Так и кочевал Христос из дома в дом.
Как раз в этом местечке, где нужда в храме была особенно остра, так как в него стекалось и население нескольких деревень, не имевших своих церквей, униаты попытались открыть свою церковь. У них было хорошее помещение в итальянском госпитале, прекрасный походный иконостас. Служба у униатов абсолютно наша, только поминается Папа, патриарх Всей Вселенной. Казалось бы, народ при таком церковном голоде должен был бы валом туда повалить. Но хоть бы какая нибудь полуслепая и полуглухая старушка случайно забрела. После трех служб попытка была оставлена. Я не знаю, чем объяснить это: инстинкт какой-то сказался.
Настоятель православного храма и прихожане просили меня обратиться к германской комендатуре с просьбой отвода нужного помещения. Для выполнения такой миссии я должен был обратиться к своему итальянскому начальству. Разрешение тотчас же было дано и мне было поручено даже передать немцам, что итальянское командование вполне сочувствует этой просьбе прихода и всячески ее поддерживает. Но мне так и не удалось ничего добиться у немцев. Правда, местечко было невероятно перенаселено, но все же при желании найти что-нибудь было возможно.
Во время поисков помещения для храма католическое армейское духовенство предложило приходу зал в итальянском госпитале, возможно тот, который освободился из-за неудачи униатов. Но православное духовенство с благодарностью отказалось. Удалось, хоть и не очень удобно, устроить церковь в помещении городского старостата.
Мне хочется сказать два слова о религиозной католической пропаганде в России. Меня неоднократно просили переводить на русский язык листовки, которые потом печатались и массами раздавались. Видал и те листовки, которые переводились другими. В них никогда не было никакой вероисповедной пропаганды, совращения в католичество. Умно, понятно и тактично составленные, они никогда не выходили за рамки обще-христианских истин. Раздавались также крестики и иконки Божьей Матери. На последние был особенно большой спрос. Увидя на улицах итальянскую форму, детишки обращались с просьбой: "дядя, дай Мадонну."
Немцы часто вставляли палки в колеса в религиозной области. Иногда не давали церквам зимой топлива, так что приходилось доставать его через итальянцев. Я знал одного немецкого коменданта, запрещавшего церковные службы иначе, как по воскресеньям утром, лживо утверждая, что так постоянно делается в Германии и что этого совершенно достаточно.
Церковь в России вышла за пределы своего непосредственного назначения. Духовенство, которого очень мало, сделалось центром всей общественной жизни. К нему приходили за всякими справками и советами, обращались для посредничества к властям русским и оккупационным по самым различным обстоятельствам, просили быть судьей в спорах и тяжбах, в семейных разладах. Это напоминало условия жизни приходов в первые века христианства. Один молодой энергичный, умный и очень симпатичный священник жаловался мне, что он чувствует себя не на высоте, что он не может достойно справляться со всеми требованиями, предъявлемыми ему прихожанами.
Во время отступления мне пришлось переночевать две-три ночи в одном маленьком городке. Перед моим отъездом хозяин спросил меня: "Неужели красные и впрямь опять придут? Что же с нами то будет? Мы ведь собор тут опять в порядок привели, я в нем старостой, а зять мой псаломщиком."
- "Что ты глупости говоришь", вмешалась его жена. -"Не все ли равно, что с
нами будет, а вот храм Божий опять опоганят; в этом ужас, об этом печалиться надо".
Что за добрая почва должна была быть до сих пор на Руси, что виноградник Божий так бурно разросся при первой же возможности и в такой короткий срок!
Но нельзя, конечно, представлять себе современную русскую действительность, как безоблачную идиллию. Существует на народном теле и лишаи коммунизма. Среди деревенской молодежи дело не обходится без хулиганства, как оно было, впрочем, и прежде. Существует и шкурничество и старанье подсидеть соседа. Язык засорился и невероятно оподлился в некультурных условиях советского ига. Все это есть, но было бы странно и неестественно, если бы этого не было. Гораздо более удивительно, как народ сохранился в этих нечеловеческих условиях чистым, честным и сильным.
Один чрезвычайно высокопоставленный итальянец посетил Россию, привезя поезд подарков для своих фронтовиков. Он очень интересовался жизнью населения, посещал церкви, мастерские, колхозы. Я был назначен сопровождать его. Как-то идя по улице, он спросил меня: "Как это странно. Мне всегда говорили, что русские страшно грязны, а я, между тем, все время вижу людей, хотя и бедно одетых, даже оборванных, но все чистых и приятных. В чем тут дело?" Я успокоил его, что ему еще многому придется удивляться, так как про русских принято в Европе врать, совершенно не соблюдая никаких границ.
Последние годы мне пришлось жить исключительно среди иностранцев-итальянцев, и те из них, которые побывали в России, вынесли о рус ском народе самое выгодное впечатление. Они хвалили его за радушие, честность, выносливость, понятливость и сметку, за трудолюбие и трудоспособность. Особенно импонировали им русские женщины, сумевшие своим поведением вызвать к себе уважение завоевателей.
Вся жизни нашего народа в современных апокалиптических условиях требует непрестанного геройства и народ просто и незаметно, без пафоса, это геройство ежечасно совершает. Он сохранил в удушливой атмосфере большевицкого смрада глубокую духовность, которой позавидовал бы любой западно-европеец, если бы понимал ее ценность. В обстановке, тягчайшего ига он не потерял чувства собственного достоинства и свободы. В нем не найти ни страха, ни подхалимства. Какое счастье быть сыном такого великого народа !
С горьким недоумением приходилось мне читать и слышать неодобрительные отзывы старых русских эмигрантов о братьях наших, томившихся тридцать лет под большевицким ярмом. Как у русских людей может повернуться язык на осуждение братьев своих? Они, видимо, не думают о том, что если Хам неблаговидно обошелся с отцом своим, то вряд ли ему было свойственно приличное обращение и с братьями...
7. ИТОГИ.
С болью в сердце расставался я с родной землей, а еще больше с родными людьми после года пребывания в России. Это расставанье облегчалось тем, что я уезжал временно и должен был скоро вернуться. Но вскоре выяснилось, что все итальянские войска уходят из России, и мне не придется туда ехать.
Я уезжал с полным сознанием исполненного долга, в твердом убеждении, что решение ехать в Россию было правильным, что оптимисты не ошиблись, а мои сомнения и колебания оказались неосновательными. Если каждый из нас хоть крупинкой помог своим в это трудное для них время, то это все же больше, чем не сделать ничего. Это касается и тех, кто был в России с немцами, с той лишь разницей, что нам, поехавшим с итальянскими частями, было несравненно легче: те же были настоящими мучениками.
Как журналисту, с 18 года писавшему о большевизме, мне было, конечно, очень интересно проверить на месте справедливость моих утверждений. Оказалось, что мне не нужно было бы переставить в своих писаниях и запятой. Все, что я говорил, было слишком мягко. Нужды и страданий было гораздо больше, чем изображал я; стремление к свободе было пламеннее; ненависть к власти жгучее; любовь к своей стране чище и глубже. Приехав на родную землю, я не нашел там жалких, несчастных людей, которым я, по долгу христианина, должен был бы помочь, людей, связанных со мной номинально общим расовым происхождением, но по духу чуждых мне, ибо они выросли и воспитались в совершенно иных условиях, может быть даже враждебных мне враждебностью озлобленного человека которому жилось несправедливо тяжелее, чем мне. Но я оказался сразу по приезде в своей родной семье, близкой мне той духовной, почти мистической связью, которая не дается ни общими материальными интересами, ни теоретическими предпосылками чувства долга.
Я не нашел мертвых вещей, дорогих сердцу каждого возвращающегося на родное пепелище, но зато живые люди возместили мне все сторицей, сразу же почувствовав во мне своего, приняли меня в свою семью, оказав мне доверие и открыв мне свое сердце.
Генеральная репетиция свержения советов в 1941-1944 г.г. дала много поучительного. Я убедился в ничтожности советских "достижений", о которых так назойливо кричит их пропаганда. Сделано ими по сравнению с затратами до гнусности мало и то, что сделано, скверно. Если взять темп развития дореволюционной России, то при таком темпе страна далеко оставила бы за собой большевицкие "достижения", не истощая народ биологически и не разрушая его хозяйства.
В частном случае это подтверждается на военном примере. С самого начала СССР работал на подготовку к войне и для этой цели приносил в жертву все насущные интересы народа, когда же война разразилась, советская власть не могла бы ее вести, если бы не помощь англо-саксонских стран. Мало-мальски прилично одетых и обутых пленных мы увидели только после начала нашего отступления, когда продвигавшиеся части красной армии смогли обзавестись необходимым в брошенных нами складах.
К этому провалу большевиков на экономическом и организационном фронтах присоединяется и крах в области идеологической. Только чтобы как-нибудь довести войну до конца, им пришлось бросить все свои обычные лозунги и восстановить, конечно только на словах, те идеологические первоосновы, на которых строилась и существовала Русь на протяжении тысячи лет своей истории. Уместно упомянуть также и о кризисе доверия: если бы немцы не превзошли в жестокости и тупости все до сего времени известное, народ не обратил бы внимания на советский "патриотизм" и смел бы ненавистную власть.
Выводы для возможной третьей мировой войны напрашиваются сами собой: русский народ - ценнейший союзник и страшнейший противник. В борьбе против большевизма, который русский народ ненавидит, он является совершенно необходимым, неизбежным и абсолютно верным союзником. Коммунизм так основательно изжит в России, что после падения советского режима, никогда не будет сделана попытка его реставрации.
Очень важен вопрос о Церкви. Совершенно несомненно, что она сыграет первостепеннейшую роль в деле восстановления России после ее освобождения от советского ига. Духовно Церковь будет так высока и крепка, что ни в чем, в этом смысле, нуждаться не будет. Но материально ей будет не хватать священнослужителей и богослужебных книг. И то, и другое должна дать эмиграция. Для пополнения священнослужителями желательно было бы подготовить при каждой эпархии резерв верующих и достойных, обученных тех-
нике церковной службы лиц, согласных принять, в случае надобности, сан. Вторая задача должна быть выполнена при помощи международных религиозных организаций.
Во время пребывания под родным небом во мне выросла уверенность в вопросе о предстоящем освобождении России от большевицкого ига, которая раньше намечалась в форме скорее интуитивного предвосхищения или иллюзорного пожелания. Мне раньше казалось, что это будет так главным образом потому, что мне хотелось, чтобы было так. Теперь же я знаю, что так оно и будет, и даже знаю почему. Неясный фантом облекся в точные, определенные формы.
Когда думают об освобождении России, то обычно, только подсознательно чувствуют, что оно когда-то неминуемо должно произойти, но как это произойдет конкретно, не представляют. Если же попытаются себе что-то представить, то тут неизбежно появляется на сцену какой-то сильный и добрый чужестранец, который это освобождение производит, после чего покорно удаляется, как классический мавр, а мы вводимся во владение столь любезно предоставленным нам родным краем и начинаем возрождать его, то ли восстанавливая снова условия, приведшие нас к октябрю 1917 г., то ли необдуманно и лихорадочно начиная творить нечто еще доселе нигде и никогда невиданное и малопонятное. На ролях "доброго чужестранца" в мечтах россиян перебывали все великие народы мира поочередно, в зависимости от обстоятельств, темперамента, знания языков и симпатий мечтающего.
В такую иллюзию я никогда не верил и ко всем ласковым иноземцам без исключения относился с крайним недоверием и осторожностью. Перед моим мысленным взором освобождение родины вставало в форме освобождения собственными средствами, но неизвестно какими методами, ибо внутренний переворот, по ряду причин, был невыполним.
Теперь некоторые возможности начинают обозначаться. Идеологическое банкротство большевизма еще более, чем экономическое, открывает новые перспективы. Мы должны объективно признать, что в первое время своего существования большевизм обладил каким то пафосом, смогшим увлечь за собой большие массы людей. Сегодня ему уже никого не увлечь и не обмануть.
В стране, армия которой при первом же случае передается, чтобы обратить свое оружие против правительства с целью освобождения своего народа; страна, служащие которой, командированные заграницу, стремятся там остаться; страна, население которой бежит от собственного правительства с отступающим врагом - в такой стране имеются огромные возможности для революционного действия. Это действие лишь вопрос времени. То, что не только казалось, но и было неосуществимым несколько лет тому назад, сегодня делается возможным.
И теперь я твердо знаю, что свержение советского ига последует руками российского народа. Внешняя война, в возможность которой в ближайшее время я не верю, если она все же разразится, сможет лишь способствовать созданию благоприятной революционной обстановки, но не будет иметь решающего значения.
В № 11-м газеты „Наша Страна" было помещено письмо полк. С, касающееся американско-советской войны. Автор считает столкновение неотвратимым и полагает, что "победа Америки более, чем вероятна". "В Германии американцам
еще приходится считаться и с французами, и с бельгийцами", пишет автор, "а в России у них руки будут развязаны. Войну будет вести только одна Америка и она будет устанавливать в России такой порядок, какой найдет нужным... Это будет очень хороший порядок. И этот порядок они будут поддерживать не год и не два, а, по крайней мере, одно-два поколения, пока русский Иван не научится жить так, как живет его американский тезка."
Побывай полк. С. в России, он таких благоглупостей повторять бы не стал. Он увидал бы там такие вещи, которые делают мечты о поддержании американского даже очень хорошего порядка в течении одного-двух поколений иллюзорными. Не спорю, американцы или какие нибудь влиятельные американские круги эти мечты могут лелеять. У немцев то же мечты были не плохие...
Я утверждаю, что столкновение двух миров уже происходит в Корее, Китае, Индо - Китае, Греции и Германии более открыто, в других странах, при помощи компартий, более скрыто. Борьба долго еще будет вестись в этой форме.
СССР никогда не спровоцирует открытой войны, которой он боится, а на превентивную войну США никогда не решатся. Поэтому третья война далеко не неотвратима. Получив от американцев в подарок Азию, большевики надолго в ней завязнут и пойдут на уступки в Европе, стараясь при этом выторговать для себя возможно больше. При бездарности их контр-партнеров им, может быть, даже удастся захватить под шумок всю среднюю Европу. Произойдет это, если произойдет, конечно, каким-нибудь нечестным методом, который американцы жестоко и справедливо будут осуждать, как они осуждали переворот в Чехии, убийство Петкова и пр., но факт останется фактом: вооруженного выступления со стороны США это не вызовет.
Но если война все же началась бы, то ход событий будет совсем иным, чем мнится многим американцам. Им удастся без большого риска для себя уничтожить большое число русских людей, как это сделали они в Хирошима и Нагасаки. Но в дальнейших расчетах они, наверное, ошибутся. Им придется долго ожидать, пока русский Иван сдастся. Он может закричать: "Довольно!",
но не сдастся, а воспользуется пробитыми Америкой брешами в советском фронте, свергнет разбойничье гнездо. Что же касается наведения в России своих порядков, то многие уже за это брались, начиная с тевтонских рыцарей и шведов, но мало кому от таких попыток поздоровилось.
На эмиграции же, преимущественно на новой, будет лежать обязанность подготовить и направить деятельность Иванов, закричавших "довольно!", и, насколько я ее знаю, она с этой задачей справится.
Я сказал выше, что знаю, что Россия будут освобождена русскими же, и даже знаю, почему именно. Потому, что я увидел воочию моральные качества русского народа после всех испытаний и соблазнов большевизма и убедился, что в этом отношении он стоит выше других народов.
Мне известны все ужасы, которыми сопровождалось наступление красной армии, и я их не оправдываю. Но если все, без исключения, запачкали себя в последней войне, то разве не характерно, что только один русский не побоялся сказать об этом открыто в своей книге "В побежденной Германии"? Ни от одной другой национальности мы ничего подобного не услышали.
Победителем большевизма может быть только тот, кто обладает моральным идеалом, кто выше его духовно, кто ненавидит всякое насилие над свободой, а не готов итти на любой компромисс с коммунизмом ради собственной выгоды.
Мир корчится сейчас в муках собственной греховности и дикости. В нем идет открытая борьба Христа с Антихристом...
Так как я верю в окончательную победу добра и духовности над злом и материализмом, то для меня не представляет сомнения, что победа принадлежит народу, принявшему меня, как родного, народу, особенно дорогому и любимому мною сейчас в его невыразимой муке и величавом страдании, народу, приявшему в дар от Бога смиренномудрие, терпение и любовь...
"Часовой", №№ 308-311
Благодарю за оцифровку Университет Северной Каролины в Чапел-Хилл.