служба утерянных цитат 3 (2)
начало
о цензуре
Гугльбукс - гениальная штука, но в плане точности все еще не аптека. То есть зная, что "День второй" впервые издали в Париже в 1933 г. и прочитав здесь: "Второе издание, 1934 г." я сделал логический вывод, что это - первое советское издание. Гугль ошибся, ошибся и я: в действительности это не второе, а самое первое, т.е. парижское, издание.
Вряд ли книга могла выйти в Москве "в количестве четырехсот нумерованных экземпляров", а на парижском издании, которое я просматривал в местной библиотеке, именно такая надпись присутствует.
В таком раскладе всё встает на свои места. В парижском издании злополучная фраза была. Советское долго мариновалось, уважаемый lucas_v_leyden любезно привел несколько цитат из писем Эренбурга того времени:
«Жду с нетерпением ответа касательно романа» (29.4.33), «Усиленно жду известий о романе» (11.5.1933), «О романе. Жду все так же мучительно новостей. Писал ЛМ <Кагановичу>. Ответа нет. Говорил ли Бабель с Горьким? Я не могу понять, о каких «поправках» пишет Савранский» (21.9.1933). «О романе: жду не дождусь гранок. <…> Договора я тоже не получил. Получил список купюр. Они не страшны. В трех местах необходимы некоторые изменения, чтобы связать фразы. Посылаю их Вам на отдельном листке и прошу Вас их занести либо в рукопись, либо в корректуру».
По всей видимости, одной из упомянутых купюр и стала фраза, которую Конквест позже сделал знаменитой. Подробная сверка парижского и советского изданий мне не по силам, замечу только, что логика цензоров порой кажется вещью в себе. Например, исчез такой сравнительно безобидный кусок:
"Среди пригородных лачуг по ночам шлялся человек в лохмотьях. Он кричал как птица. Это был адвокат Сташевский. Он дважды сидел в тюрьме и лишился рассудка."
Загадочным образом в собрании сочинений 1991 г. он восстановлен.
Текст продолжал видоизменяться и позже. К примеру, в довоенных изданиях: Блок во что бы то ни стало хотел услышать музыку революции. Услышав ее, он умолк. Ему повезло: он вовремя умер. Другие еще живут.
В издании 1954 г.: Блок во что бы то ни стало хотел услышать «музыку революции». Услышав ее, он умолк. Другие еще живут.
В издании 1962 г.:Блок во что бы то ни стало хотел услышать «музыку революции». Услышав ее, он умолк. Он умер. Другие еще живут.
Наконец, в издании 1991 г. снова первоначальный вариант.
Или вот еще одна трансформация.
Довоенные издания: [Революция] золотила купола Кремля и она уничтожала соборы Углича.
1954 г.: фраза вычеркнута.
1962 г. фраза вернулась в редакции:: [Революция] золотила купола Архангельского собора, и она уничтожала соборы Углича
о контексте
Среди комментаторов прошлого поста мнения разделились. Некоторые считают, что Эренбург действительно оправдывает раскулачивание, некоторые, что лишь констатирует факт, относясь к раскулаченным скорее с сочувствием.
Надо сказать, что это не единственная яркая фраза в той главе:
Революция одних людей родила, других убила...
Одних людей революция сделала несчастными, других счастливыми: на то она была революцией...
Но революция была своенравна и богата на выдумки. Он спускала в ту же шахту раскулаченного и комсомольца. Она золотила купола Кремля и она уничтожала соборы Углича. Она признавала только два цвета: розовый и черный, и эти два цвета она клала рядом.
Все это скорее констатации, чем оправдания убийств или разрушения церквей. Вернемся теперь к злополучной цитате. У Эренбурга:
На стройке работали комсомольцы. Они знали, что они делают: они строили гигант. Рядом с ними работали раскулаченные. Их привезли издалека: это были рязанские и тульские мужики. Их привезли с cемьями, и они не знали, зачем их привезли. Они ехали десять суток- Потом поезд остановился. Над рекой был холм. Им сказали, что они будут жить здесь. Кричали грудные дети, и женщины совали им синеватые тощие груди.
Они были похожи на погорельцев. Называли их "спецпереселенцами". Они начали рыть землю: они строили земляные бараки. В бараках было тесно и темно. Утром люди шли на работу. Вечером они возвращались. Кричали дети, и все так же измученные бабы приговаривали: "Нишкни!"
Раскулаченные тоже строили завод. Раскулаченные тоже строили завод, но они его строили с тоской и злобой. Каждый из них не был ни в чем повинен. Но они были людьми того класса, который был повинен во всем.
Вот как комментирует это Гольдберг:
At the same time he[Ehrenburg] did not fail to point out that not all of them were enthusiasts: some had come to Kusnetsk only because they had heard that they would be supplied with overalls, which were unobtainable elsewhere, others were peasants deported to Siberia as kulaks. The deportees were sad and angry. "Not one of them was guilty of anything; but they belonged to a class that was guilty of everything."
То есть Гольдберг тоже воспринимает слова Эренбурга как констатацию и не ставит ему их в вину. Конквест контекст осознанно меняет:
The Party's reply and rationale for everything done to the kulaks, is summarized with exceptional frankness in a novel published in Moscow in 1934: Not one of them was guilty of anything; but they belonged to a class that was guilty of everything.
что, конечно, не слишком аккуратно.
о цензуре
Гугльбукс - гениальная штука, но в плане точности все еще не аптека. То есть зная, что "День второй" впервые издали в Париже в 1933 г. и прочитав здесь: "Второе издание, 1934 г." я сделал логический вывод, что это - первое советское издание. Гугль ошибся, ошибся и я: в действительности это не второе, а самое первое, т.е. парижское, издание.
Вряд ли книга могла выйти в Москве "в количестве четырехсот нумерованных экземпляров", а на парижском издании, которое я просматривал в местной библиотеке, именно такая надпись присутствует.
В таком раскладе всё встает на свои места. В парижском издании злополучная фраза была. Советское долго мариновалось, уважаемый lucas_v_leyden любезно привел несколько цитат из писем Эренбурга того времени:
«Жду с нетерпением ответа касательно романа» (29.4.33), «Усиленно жду известий о романе» (11.5.1933), «О романе. Жду все так же мучительно новостей. Писал ЛМ <Кагановичу>. Ответа нет. Говорил ли Бабель с Горьким? Я не могу понять, о каких «поправках» пишет Савранский» (21.9.1933). «О романе: жду не дождусь гранок. <…> Договора я тоже не получил. Получил список купюр. Они не страшны. В трех местах необходимы некоторые изменения, чтобы связать фразы. Посылаю их Вам на отдельном листке и прошу Вас их занести либо в рукопись, либо в корректуру».
По всей видимости, одной из упомянутых купюр и стала фраза, которую Конквест позже сделал знаменитой. Подробная сверка парижского и советского изданий мне не по силам, замечу только, что логика цензоров порой кажется вещью в себе. Например, исчез такой сравнительно безобидный кусок:
"Среди пригородных лачуг по ночам шлялся человек в лохмотьях. Он кричал как птица. Это был адвокат Сташевский. Он дважды сидел в тюрьме и лишился рассудка."
Загадочным образом в собрании сочинений 1991 г. он восстановлен.
Текст продолжал видоизменяться и позже. К примеру, в довоенных изданиях: Блок во что бы то ни стало хотел услышать музыку революции. Услышав ее, он умолк. Ему повезло: он вовремя умер. Другие еще живут.
В издании 1954 г.: Блок во что бы то ни стало хотел услышать «музыку революции». Услышав ее, он умолк. Другие еще живут.
В издании 1962 г.:Блок во что бы то ни стало хотел услышать «музыку революции». Услышав ее, он умолк. Он умер. Другие еще живут.
Наконец, в издании 1991 г. снова первоначальный вариант.
Или вот еще одна трансформация.
Довоенные издания: [Революция] золотила купола Кремля и она уничтожала соборы Углича.
1954 г.: фраза вычеркнута.
1962 г. фраза вернулась в редакции:: [Революция] золотила купола Архангельского собора, и она уничтожала соборы Углича
о контексте
Среди комментаторов прошлого поста мнения разделились. Некоторые считают, что Эренбург действительно оправдывает раскулачивание, некоторые, что лишь констатирует факт, относясь к раскулаченным скорее с сочувствием.
Надо сказать, что это не единственная яркая фраза в той главе:
Революция одних людей родила, других убила...
Одних людей революция сделала несчастными, других счастливыми: на то она была революцией...
Но революция была своенравна и богата на выдумки. Он спускала в ту же шахту раскулаченного и комсомольца. Она золотила купола Кремля и она уничтожала соборы Углича. Она признавала только два цвета: розовый и черный, и эти два цвета она клала рядом.
Все это скорее констатации, чем оправдания убийств или разрушения церквей. Вернемся теперь к злополучной цитате. У Эренбурга:
На стройке работали комсомольцы. Они знали, что они делают: они строили гигант. Рядом с ними работали раскулаченные. Их привезли издалека: это были рязанские и тульские мужики. Их привезли с cемьями, и они не знали, зачем их привезли. Они ехали десять суток- Потом поезд остановился. Над рекой был холм. Им сказали, что они будут жить здесь. Кричали грудные дети, и женщины совали им синеватые тощие груди.
Они были похожи на погорельцев. Называли их "спецпереселенцами". Они начали рыть землю: они строили земляные бараки. В бараках было тесно и темно. Утром люди шли на работу. Вечером они возвращались. Кричали дети, и все так же измученные бабы приговаривали: "Нишкни!"
Раскулаченные тоже строили завод. Раскулаченные тоже строили завод, но они его строили с тоской и злобой. Каждый из них не был ни в чем повинен. Но они были людьми того класса, который был повинен во всем.
Вот как комментирует это Гольдберг:
At the same time he[Ehrenburg] did not fail to point out that not all of them were enthusiasts: some had come to Kusnetsk only because they had heard that they would be supplied with overalls, which were unobtainable elsewhere, others were peasants deported to Siberia as kulaks. The deportees were sad and angry. "Not one of them was guilty of anything; but they belonged to a class that was guilty of everything."
То есть Гольдберг тоже воспринимает слова Эренбурга как констатацию и не ставит ему их в вину. Конквест контекст осознанно меняет:
The Party's reply and rationale for everything done to the kulaks, is summarized with exceptional frankness in a novel published in Moscow in 1934: Not one of them was guilty of anything; but they belonged to a class that was guilty of everything.
что, конечно, не слишком аккуратно.