таинственное исчезновение майора чикалова
По поводу истории вокруг Р.Б. Гуля. Уваж. Иван Толстой в своей передаче на канале «Культура» назвал его советским агентом. Это вызвало объяснимое недовольство и довольно резкий ответ редакции нью-йоркского «Нового Журнала», который Гуль много лет возглавлял.
В свою очередь, отмечу что аргументы И.Толстого меня не убедили: ни сменовеховство, ни скверный характер сами по себе еще не являются основаниями для столь серьезного обвинения. Забегая вперед, отмечу, что и история, освещенная ниже, на мой взгляд, также не является таким основанием.
Тем не менее эпизод этот практически никому не известен, роль Р.Б. Гуля в нем довольно двусмысленна, поэтому в целях установления истины считаю необходимым его - на основании доступных документов - изложить.
Главным действующим лицом этой истории является Александр Федорович Чикалов. В СССР он много лет занимал командные должности в погранвойсках НКВД, во время войны (предположительно) воевал в партизанском отряде в немецком тылу, попал в плен, был перевербован и ближе к концу войны возглавил службу контрразведки в Управлении Безопасности КОНР. После войны жил в Мюнхене под чужой фамилией, сотрудничал с американской разведкой. Затем у Чикалова возник конфликт с конкурирующей группой, также работавшей на американцев. Эту группу возглавлял другой известный власовский офицер В.В. Поздняков. В результате конфликта в конце 1947 г. Чикалов был американцами арестован по подозрению в шпионаже в пользу СССР. К счастью для него, еще до ареста он успел установить контакт с эмигрантским историком и политическим деятелем Б.И. Николаевским. Николаевский консультировал американскую разведку по вопросам, связанным с СССР, у него были хорошие связи, и он уже по первым письмам Чикалова понял, сколь ценный источник информации о внутренней жизни советских чекистов может оказаться в его распоряжении.
Николаевский замолвил за Чикалова словечко перед американцами, в результате чего в октябре 1948 г. того выпустили. Чикалов вместе со своей немецкой подругой немедленно уехали из Мюнхена (подальше от греха). Он поселился на ферме под Оффенбахом, нанялся в батраки и возобновил переписку с Николаевским, которому чувствовал себя обязанным. Переписка шла не слишком активно, так как Чикалов жаловался, что после многочасовой физической работы сил на подробные письма практически не остается. Тем не менее даже по доступным клочкам информации Николаевский еще раз убедился в ценности источника и начал изыскивать возможности обеспечения его стипендией (для написания мемуаров) и вывоза из Германии (подальше от недоброжелателей) во Францию или в США. Так как последний вариант был из-за бюрократических препон существенно сложнее, Николаевский рекомендовал Чикалову своего представителя в Париже Р.Б. Гуля как "старого и очень хорошего друга, Вы к нему можете относиться с тем же доверием, как и ко мне".
8 апреля 1949 года Николаевский пишет Гулю:
Алм[азов - имя под которым жил Чикалов - ИП] дело знает. М[ежду] пр[очим] кажется, его удастся перетащить во Францию и обеспечить заказом на писание воспоминаний. Тогда отдам под Вашу опеку. 1 июня он возвращается к этой теме:
М[ежду] пр[очим] поговорите обязательно и серьезно с Р. [сотрудник американской разведки в Париже, в контакте с которым находился Гуль - ИП]: надо вывезти Алм[азова] во Францию, чтобы он мог работать с русскими газетами. Очень важно. Если он в принципе согласен, я пришлю все данные, если нужно мое поручительство и т.д.
5 июня Николаевский посылает Гулю "материалы Алмазова о Тухачевском" для публикации в издаваемом Гулем журнале "Народная Правда". 11 июня Гуль реагирует:
Теперь о материалах Ал[мазова]. Они тоже мне не понравились. Они создают какое впечатление? Очень ПРОТИВ Тух[ачевского] и заговорщиков (Тух[ачевский] - развратник, окруженный шпионками - японка - целиком под влияньем немцев, Эйдеман и Корк - просто АГЕНТЫ, какой-то Гикало - тоже агент). Зачем же нам это печатать? У новых [эмигрантов] Тух[ачевский] и заговорщики окружены ореолом мученичества и ореолом попытки свержения тирании. А мы вдруг на них польем такой жижи? Зачем? Признаюсь, я этим материалам Ал[мазова] не верю. Он м[ожет] б[ыть] и искренно, но говорит тут как самый настоящий чекист (с своей стороны). Конечно, Вам для писанья исторической статьи о деле Тух[ачевского] этот материал оч[ень] интересен. И статья Ваша была бы оч[ень] интересна и оч[ень] желательна, но ОДНИ эти материалы - они скверно пахнут и печатание их в таком виде НАМ ПОЛИТИЧЕСКИ НЕВЫГОДНО. Посему я их не печатаю. А буду ждать В[ашей] статьи. Об Ал[мазове] буду говорить сегодня, думаю, что это заинтересует и тогда тут же сообщу. Пока что его адрес давать не буду. Если интерес будет большой, тогда напишу Вам, и тогда уж дам, когда ответите. Полагаю, что это можно будет устроить.
[…]P.P.S. Видел пом[ощника] Р. Он говорит, если Ал[мазов] переедет во фр[анцузскую] зону [Германии], то это легко сделать. Поговорит, м[ожет] б[ыть] можно и из амер[иканской]. Напишу Вам. Но полагаю, что они это сделают, если он для них будет чем-то интересен (не газетами).
Гуль собирается ехать в Германию и 16 июня дополнительно сообщает:
Относит[ельно] Ал[мазова] говорил еще. Он [очевидно, Р.] может дать распоряжение и Ал[мазова] привезут. В этом случае напишите письмо сюда, чтоб с этим письмом отсюда бы поехали люди. Но имейте в виду, что - чтоб не сесть в лужу - надо иметь в виду, что Ал[мазов] будет чем-то полезен, а не сядет, набрав в рот воды. Он нужен, конечно, не для газет (не для работы над газетами). Если хотите, я его повидаю в Герм[ании] (если это не оч[ень] сложно в смысле поездки, стоимости и пр.)
20 июня Николаевский откликается:
Алм[азов]: прилагаю при сем его последнее сообщение. По нему можете судить, насколько он важен. Он предупреждал, что никаких сногсшибательных откровений он не имеет, но аппарат знает как никто из людей его положения, кот[орые] мне до сих пор встречались. Адрес его Вы имеете, но повторяю еще раз [в копии отсутствует - ИП]
Обязательно его повидайте. Я его уже предупредил. Я стараюсь устроить сейчас его дела. Уже имею средства на полгода, чтобы он мог спокойно работать. Надо получить разрешение на его отьезд - от тех лиц, перед кот[орыми] я за него поручился, когда он был в тюрьме. Если устрою ту статью его о системе, кот[орую] сейчас получил (прилагаемый "Голубок" является только дополнит[ельной] в эту статью вставкой), то он будет совсем обеспечен. А я уверен, что она будет устроена. - Во избежание недоразумений покажите "Голубка" пом[ощнику] Р.: чтобы знали, чего они могут ждать. Но, конечно, в печать его ничего пускать будет нельзя: т[ак] ск[азать] все права мы оставим за собою. М[ожет] б[ыть] у Вас явится охота обработать его большие воспоминания?
28 июня Гуль отвечает:
Об Алм[азове] я Вам писал. Р. готов сделать это, нужно только В[аше] письмо, чтоб с ним могли люди встретиться и все готово. Голуб[ок] мне (представьте) не понравился. Конечно, это только отрывок и м[ожет] б[ыть] в целом есть иное. В этом отрывке мне не нравится, что в целом нет никакой конкретности, ничего. Есть известная всему миру фамилия Бермана, есть известный всему миру факт, что "что-то" впрыскивают. А дальше - одна беллетристика. Я бы написал бы лучше в смысле конкретности, хоть в жизни ничего этого не видел. Этот отрывок совершенно неубедителен. К тому же - странный штрих - допрашиваемые ВСЕ держатся героически. Фальшиво. И впрыскивание действует как-то странно. Повторяю, что это отрывок. И судить обо всем целом нельзя. Но по нему - впечатление "липы". Я даже не знаю, стоит ли показывать пом[ощнику] Р. [...] Большие воспоминания я обработал бы. Я его постараюсь увидеть (Алм[азова]), но мне кажется, Вы его уже предупредили?
Однако, в Германии планы Гуля меняются. 14 июля он пишет Николаевскому из Геттингена:
Об Алмазове все говорят оч[ень] плохо (и Поздн[яков], и СБОНР, и все). Не знаю, увижу ли его, у меня оч[ень] скверно с деньгами, боюсь также краж а 25-го уже из Мюнхена:
С деньгами сел и потому во Франкфурт поехать не могу. Об Алм[азове] тут говорят плохо.
6 августа Николаевский отвечает:
Очень жалко, что Вы не повидали Алм[азова]. Что публика вся его ругает, знаю. Но не считаю их правыми. Много причин. Конечно, ни к каким практич[еским] делам его подпускать не следует. Речь идет о получении материалов, кот[орых] у него масса. Больше, чем у остальных, вместе взятых. Отсюда и озлобленность их против него.
Тут наступает кульминация. Последнее письмо Чикалова Николаевскому датировано 31 августа 1949 г.
Около 24 октября он получает письмо из Оффенбаха от подруги Чикалова Гертруды Пишек (в переводе с немецкого):
Ваши письма от 24.9. и 10.10. дошли. Саша с большим нетерпением ждал Ваших писем до того, как уехал отсюда. К сожалению, Ваши письма пришли в неудобный момент, я их не смогла переслать Саше, так как он уехал из того места, где находился (Туттлинген)[городок в Баден-Вюртемберге - ИП] в Саарбрюккен, чтобы встретиться с Вашими знакомыми из Парижа.
Он хотел мне немедленно сообщить свой саарбрюккенский адрес, кроме того было твердо условлено, что он самое позднее в середине октября вернется в Оффенбах, так как на 22.10 назначена наша свадьба.
Вы конечно поймете, что я очень беспокоюсь о нем, так как после его отъезда в Саарбрюккен (27.9.1949) у меня нет от него никаких новостей, так что я могу заключить , что что-то произошло [… ] Могу я попросить Вас дать мне адрес Вашего друга в Париже?
Обеспокоенный Николаевский сразу же пишет Гулю:
наведите немедленно справку у пом[ощника] Р. вызывали ли Алмазова в Саарбрюкен. Оказывается, он получил оттуда сообщение якобы от человека, связанного со мною, кот[орый] вызвал его на свидание. Уехал из Оффенбаха 27 сент[ября] и с тех пор ни слуху ни духу. Я очень беспокоюсь. Адрес его я давал только Вам и затем, конечно, Вашингтону. На 22 окт[ября] была назначена его свадьба с немкой, он должен был ей регулярно писать, и ни одного письма не пришло. К сожалению, мне он ничего не написал, она тоже ждала до 20.Х. Если никто из получивших адрес через Вас его не вызывал, почти несомненно, что он похищен больш[евиками]. Вы писали, что о нем говорят плохо. Верно. Но разговоры эти вызваны завистью. В Герм[ании] околачивается много быв[ших] чекистов, но все они неверны и не осведомлены. Этот был человеком другого теста. Пальцев ему тоже в рот класть не следовало, но знающим он был до большой меры. Если погиб, то это колоссальная потеря. Проверьте же немедленно и немедленно же напишите мне, никому не рассказывая. Кому пом[ощник] Р. рассказывал это дело? Говорили ли Вы сами кому-либо?
Гуль отвечает 31 октября:
Об Ал[мазове] говорил уже. НИКОМУ я не давал его адреса. Я просил навести пом[ощника] Р. справку. Он удивлен, думает, что тут его родственники [т.е. американская разведка - ИП] ни при чем, но все же наведет, узнает. Я называл только фамилию. И был разговор о том, где он примерно живет. В Германии я говорил о нем (спрашивал) у В.В.П[озднякова] и в руководстве СБОНРа (разговор шел с Ю.В. [Диковым-Дьячковым]), и тот, и другие (было это на квартире К[рылова]) отзывались о нем отрицательно. И В.В.П[оздняков], и другие знали, где он живет, В.В.П[оздняков] говорил мне, что поселив его там, американцы запретили ему заниматься полит[ической] деятельностью. Но об адресе не было нигде ни слова. По приезде моем сюда я получил от него письмо с сожалением, что я не смог к нему поехать. И все. Странно, что N4 Н[ародной] П[равды], посланный ему, вернулся к нам назад (послан был в июле). А посланный N5 Н[ародной] П[равды] не вернулся. Я ничего, конечно, не могу сказать об Ал[мазове], ибо его не знаю. Но могу допустить и иную версию: что вернулся сам? Вы исключаете? На месте это могут более-менее установить. Жена-немка тут не может быть помехой. Бросают и жен, и детей, вообще тут делается черт знает что. [...]. И что Ал[мазов] мог махнуть назад - кто знает. Трудно ч[то]-н[ибудь] сказать. Вы его, правда, знали лично. Но краткое личное общение мало что гарантирует. Припоминаю: по-моему я ДАЖЕ И ФАМИЛИИ НЕ НАЗЫВАЛ пом[ощнику] Р. Разговор шел только "в принципе". Да-да. Уверен, что так. Когда пом[ощник] Р. ответит - напишу тут же. Если б Вы разрешили, хорошо бы было сказать об этом Ю.В. [Дикову]. Они бы могли узнать стороной. Но это дело Ваше.
Николаевский в отчаянии:
В побег Алм[азова] я не верю. Почти несомненно похищение. Боюсь, что он не успел отправить мне уже написанные две тетради воспоминаний. Это огромная потеря.
13 ноября Николаевскому пишет жена Гуля Ольга:
Роман уехал и просил меня написать Вам по следующим делам: перед его отъездом пришло письмо от немки, невесты Алм[азова]. Она просила ответить ей на след[ующие] вопросы ( 27 сентября, как ей сказал муж он [нрзб])
Вызывал ли Роман Алм[азова] в Саробрюкен [так!] и знал ли Рома, где он перед этим жил? Очень кратко Рома ей ответил, что никогда он его туда не вызывал, единствен[ный] адрес, кот[орый] он знал, это тот, что дали Вы нам для посылки Нар[одной] Пр[авды], что приехав в Мюнхен, он по этому адресу ему написал, что если Алм[азов] хочет, то может приехать поговорить с Ромой в Мюнх[ен], последний отказался и предложил Роме приехать во Франкф[урт], куда Рома отказался поехать за неимением времени, а перед отъездом своим известил Алм[азова], что уезжает в Париж. После этого Рома ему уже ничего не писал. И вот когда Ромы не было уже в конце июля, я получила назад N5 Нар[одной] Пр[авды] На нем значилось, что адресат не явился для получения. Все это крайне [нрзб] и стало быть уже с июля он там свою почту не получал, а Роме писал. Если он сказал 27 сент[ября] жене, что едет в Сарабрюкен к Роме, а это ложь - стало быть это все рисуется совсем иначе. И мы с Ромой абсолютно уверены, что он, конечно, вернулся сам, обманув и свою жену.
17 ноября Николаевский отвечает:
Алм[азов]: увы, теперь для меня нет сомнений, что он похищен б[ольшевика]ми, кот[орые] воспользовались его доверием ко мне. Обвинениям против него я не верю. Проверял его рассказы. Все точно. Он знал очень много, а потому б[ольшеви]ки, узнав, что он связан со мною, с ним разделались. Вопрос об адресах не существенен: письма ему пересылали, а печатн. издание не переслали. Очень, очень мне его жалко! Б[ольшеви]ки явно послали ему подложный вызов от имени Р.Б. [Гуля], он поверил, хотя я его часто просил быть осторожнее.
24 ноября вернувшийся Гуль настаивает на своем:
Теперь об Алм[азове] Я по-прежнему не думаю, чтоб его похитили. Вообще сие возможно. Но поскольку тут фигурирует якобы связь с Вами и со мной, то это совершенно исключается. Все, знающие Алм[азова], характеризуют его как невероятно тонкого в сих делах господина. И если он знал и мой почерк рукой, и мою пишущую машинку и знал, что я давно уже в Париже (он мне писал сюда сожаление, что мы с ним не встретились), то провести по этой линии его было бы конечно нельзя. Так как Пом[ощник] Р. сказал об этом при Ю.В.[Дикове], то от Ю.В.[Дикова] скрывать этого было уж нельзя, да и не к чему. И теория, кот[орую] развивает Ю.В.[Диков] - самая правильная. Он начисто отрицает, конечно, возможность провести Алм[азова] "свиданием со мной". Он хорошо знает Алм[азова], оч[ень] хорошо. И говорит, что тут его никто бы не провел. Он считает, что он просто-напросто увезен своими настоящими хозяевами куда-нибудь (м[ожет] б[ыть] даже и из Европы) на к[акую]-н[ибудь] сложную и ответственную работу. Так уже "исчезали" такие персонажи как Алм[азов] из Германии (а потом их следы оказывались совсем в других странах). Немку же свою он просто обманул (оч[ень] распространенная в Германии вещь, таких немок - прямо стада). Немка же видимо его оч[ень] любила, она пишет мне, шлет телеграммы, спрашивая, получил ли я ее письмо. Я ей ответил, разъяснив, что никогда не видел Алм[азова] и не был в это время в Германии. Если б было большевистское похищение, то об этом говорили бы в Германии, это бы знали (об Алм[азове] же никто ничего не знает, что он исчез, и я просил Ю.В.[Дикова] не говорить). Посему самая вероятная теория это исчезновение по службе. А второе - переход к Советам. Но Ю.В.[Диков] считает первую версию более вероятной.
5 декабря Николаевский отвечает:
Алм[азов]: я почти на все сто процентов убежден, что он похищен. Рву волосы, т[ак] к[ак] некоторая доля моей вины имеется: он верил мне... Я знаю, что отношение всех к нему очень плохое, но причина в том, что он со специальных точек зрения был несколькими головами выше их всех.
Остается добавить, что по данным ОБД Мемориал Алмазов, он же Чекалин Александр Федорович, род. в 1902 г. во Владимирской обл. был доставлен в репатриационный лагерь 226 1 октября 1949 года (т.е. через три дня после отъезда в Саарбрюккен) из Американской зоны г.Мюнхен.
Чикалов был казнен в 1950 г. по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР.
Из трех возможных версий: самостоятельное возвращение; похищение при помощи поддельного приглашения; похищение при участии Гуля - первая представляется мне (как и Николаевскому) наименее вероятной. Выбирая между второй и третьей версиями, люди, не испытывающие симпатии к Роману Борисовичу несомненно отметят кажущуюся весьма странной убежденность Гуля в том, что Чикалов "вернулся сам".
В свою очередь, отмечу что аргументы И.Толстого меня не убедили: ни сменовеховство, ни скверный характер сами по себе еще не являются основаниями для столь серьезного обвинения. Забегая вперед, отмечу, что и история, освещенная ниже, на мой взгляд, также не является таким основанием.
Тем не менее эпизод этот практически никому не известен, роль Р.Б. Гуля в нем довольно двусмысленна, поэтому в целях установления истины считаю необходимым его - на основании доступных документов - изложить.
Главным действующим лицом этой истории является Александр Федорович Чикалов. В СССР он много лет занимал командные должности в погранвойсках НКВД, во время войны (предположительно) воевал в партизанском отряде в немецком тылу, попал в плен, был перевербован и ближе к концу войны возглавил службу контрразведки в Управлении Безопасности КОНР. После войны жил в Мюнхене под чужой фамилией, сотрудничал с американской разведкой. Затем у Чикалова возник конфликт с конкурирующей группой, также работавшей на американцев. Эту группу возглавлял другой известный власовский офицер В.В. Поздняков. В результате конфликта в конце 1947 г. Чикалов был американцами арестован по подозрению в шпионаже в пользу СССР. К счастью для него, еще до ареста он успел установить контакт с эмигрантским историком и политическим деятелем Б.И. Николаевским. Николаевский консультировал американскую разведку по вопросам, связанным с СССР, у него были хорошие связи, и он уже по первым письмам Чикалова понял, сколь ценный источник информации о внутренней жизни советских чекистов может оказаться в его распоряжении.
Николаевский замолвил за Чикалова словечко перед американцами, в результате чего в октябре 1948 г. того выпустили. Чикалов вместе со своей немецкой подругой немедленно уехали из Мюнхена (подальше от греха). Он поселился на ферме под Оффенбахом, нанялся в батраки и возобновил переписку с Николаевским, которому чувствовал себя обязанным. Переписка шла не слишком активно, так как Чикалов жаловался, что после многочасовой физической работы сил на подробные письма практически не остается. Тем не менее даже по доступным клочкам информации Николаевский еще раз убедился в ценности источника и начал изыскивать возможности обеспечения его стипендией (для написания мемуаров) и вывоза из Германии (подальше от недоброжелателей) во Францию или в США. Так как последний вариант был из-за бюрократических препон существенно сложнее, Николаевский рекомендовал Чикалову своего представителя в Париже Р.Б. Гуля как "старого и очень хорошего друга, Вы к нему можете относиться с тем же доверием, как и ко мне".
8 апреля 1949 года Николаевский пишет Гулю:
Алм[азов - имя под которым жил Чикалов - ИП] дело знает. М[ежду] пр[очим] кажется, его удастся перетащить во Францию и обеспечить заказом на писание воспоминаний. Тогда отдам под Вашу опеку. 1 июня он возвращается к этой теме:
М[ежду] пр[очим] поговорите обязательно и серьезно с Р. [сотрудник американской разведки в Париже, в контакте с которым находился Гуль - ИП]: надо вывезти Алм[азова] во Францию, чтобы он мог работать с русскими газетами. Очень важно. Если он в принципе согласен, я пришлю все данные, если нужно мое поручительство и т.д.
5 июня Николаевский посылает Гулю "материалы Алмазова о Тухачевском" для публикации в издаваемом Гулем журнале "Народная Правда". 11 июня Гуль реагирует:
Теперь о материалах Ал[мазова]. Они тоже мне не понравились. Они создают какое впечатление? Очень ПРОТИВ Тух[ачевского] и заговорщиков (Тух[ачевский] - развратник, окруженный шпионками - японка - целиком под влияньем немцев, Эйдеман и Корк - просто АГЕНТЫ, какой-то Гикало - тоже агент). Зачем же нам это печатать? У новых [эмигрантов] Тух[ачевский] и заговорщики окружены ореолом мученичества и ореолом попытки свержения тирании. А мы вдруг на них польем такой жижи? Зачем? Признаюсь, я этим материалам Ал[мазова] не верю. Он м[ожет] б[ыть] и искренно, но говорит тут как самый настоящий чекист (с своей стороны). Конечно, Вам для писанья исторической статьи о деле Тух[ачевского] этот материал оч[ень] интересен. И статья Ваша была бы оч[ень] интересна и оч[ень] желательна, но ОДНИ эти материалы - они скверно пахнут и печатание их в таком виде НАМ ПОЛИТИЧЕСКИ НЕВЫГОДНО. Посему я их не печатаю. А буду ждать В[ашей] статьи. Об Ал[мазове] буду говорить сегодня, думаю, что это заинтересует и тогда тут же сообщу. Пока что его адрес давать не буду. Если интерес будет большой, тогда напишу Вам, и тогда уж дам, когда ответите. Полагаю, что это можно будет устроить.
[…]P.P.S. Видел пом[ощника] Р. Он говорит, если Ал[мазов] переедет во фр[анцузскую] зону [Германии], то это легко сделать. Поговорит, м[ожет] б[ыть] можно и из амер[иканской]. Напишу Вам. Но полагаю, что они это сделают, если он для них будет чем-то интересен (не газетами).
Гуль собирается ехать в Германию и 16 июня дополнительно сообщает:
Относит[ельно] Ал[мазова] говорил еще. Он [очевидно, Р.] может дать распоряжение и Ал[мазова] привезут. В этом случае напишите письмо сюда, чтоб с этим письмом отсюда бы поехали люди. Но имейте в виду, что - чтоб не сесть в лужу - надо иметь в виду, что Ал[мазов] будет чем-то полезен, а не сядет, набрав в рот воды. Он нужен, конечно, не для газет (не для работы над газетами). Если хотите, я его повидаю в Герм[ании] (если это не оч[ень] сложно в смысле поездки, стоимости и пр.)
20 июня Николаевский откликается:
Алм[азов]: прилагаю при сем его последнее сообщение. По нему можете судить, насколько он важен. Он предупреждал, что никаких сногсшибательных откровений он не имеет, но аппарат знает как никто из людей его положения, кот[орые] мне до сих пор встречались. Адрес его Вы имеете, но повторяю еще раз [в копии отсутствует - ИП]
Обязательно его повидайте. Я его уже предупредил. Я стараюсь устроить сейчас его дела. Уже имею средства на полгода, чтобы он мог спокойно работать. Надо получить разрешение на его отьезд - от тех лиц, перед кот[орыми] я за него поручился, когда он был в тюрьме. Если устрою ту статью его о системе, кот[орую] сейчас получил (прилагаемый "Голубок" является только дополнит[ельной] в эту статью вставкой), то он будет совсем обеспечен. А я уверен, что она будет устроена. - Во избежание недоразумений покажите "Голубка" пом[ощнику] Р.: чтобы знали, чего они могут ждать. Но, конечно, в печать его ничего пускать будет нельзя: т[ак] ск[азать] все права мы оставим за собою. М[ожет] б[ыть] у Вас явится охота обработать его большие воспоминания?
28 июня Гуль отвечает:
Об Алм[азове] я Вам писал. Р. готов сделать это, нужно только В[аше] письмо, чтоб с ним могли люди встретиться и все готово. Голуб[ок] мне (представьте) не понравился. Конечно, это только отрывок и м[ожет] б[ыть] в целом есть иное. В этом отрывке мне не нравится, что в целом нет никакой конкретности, ничего. Есть известная всему миру фамилия Бермана, есть известный всему миру факт, что "что-то" впрыскивают. А дальше - одна беллетристика. Я бы написал бы лучше в смысле конкретности, хоть в жизни ничего этого не видел. Этот отрывок совершенно неубедителен. К тому же - странный штрих - допрашиваемые ВСЕ держатся героически. Фальшиво. И впрыскивание действует как-то странно. Повторяю, что это отрывок. И судить обо всем целом нельзя. Но по нему - впечатление "липы". Я даже не знаю, стоит ли показывать пом[ощнику] Р. [...] Большие воспоминания я обработал бы. Я его постараюсь увидеть (Алм[азова]), но мне кажется, Вы его уже предупредили?
Однако, в Германии планы Гуля меняются. 14 июля он пишет Николаевскому из Геттингена:
Об Алмазове все говорят оч[ень] плохо (и Поздн[яков], и СБОНР, и все). Не знаю, увижу ли его, у меня оч[ень] скверно с деньгами, боюсь также краж а 25-го уже из Мюнхена:
С деньгами сел и потому во Франкфурт поехать не могу. Об Алм[азове] тут говорят плохо.
6 августа Николаевский отвечает:
Очень жалко, что Вы не повидали Алм[азова]. Что публика вся его ругает, знаю. Но не считаю их правыми. Много причин. Конечно, ни к каким практич[еским] делам его подпускать не следует. Речь идет о получении материалов, кот[орых] у него масса. Больше, чем у остальных, вместе взятых. Отсюда и озлобленность их против него.
Тут наступает кульминация. Последнее письмо Чикалова Николаевскому датировано 31 августа 1949 г.
Около 24 октября он получает письмо из Оффенбаха от подруги Чикалова Гертруды Пишек (в переводе с немецкого):
Ваши письма от 24.9. и 10.10. дошли. Саша с большим нетерпением ждал Ваших писем до того, как уехал отсюда. К сожалению, Ваши письма пришли в неудобный момент, я их не смогла переслать Саше, так как он уехал из того места, где находился (Туттлинген)[городок в Баден-Вюртемберге - ИП] в Саарбрюккен, чтобы встретиться с Вашими знакомыми из Парижа.
Он хотел мне немедленно сообщить свой саарбрюккенский адрес, кроме того было твердо условлено, что он самое позднее в середине октября вернется в Оффенбах, так как на 22.10 назначена наша свадьба.
Вы конечно поймете, что я очень беспокоюсь о нем, так как после его отъезда в Саарбрюккен (27.9.1949) у меня нет от него никаких новостей, так что я могу заключить , что что-то произошло [… ] Могу я попросить Вас дать мне адрес Вашего друга в Париже?
Обеспокоенный Николаевский сразу же пишет Гулю:
наведите немедленно справку у пом[ощника] Р. вызывали ли Алмазова в Саарбрюкен. Оказывается, он получил оттуда сообщение якобы от человека, связанного со мною, кот[орый] вызвал его на свидание. Уехал из Оффенбаха 27 сент[ября] и с тех пор ни слуху ни духу. Я очень беспокоюсь. Адрес его я давал только Вам и затем, конечно, Вашингтону. На 22 окт[ября] была назначена его свадьба с немкой, он должен был ей регулярно писать, и ни одного письма не пришло. К сожалению, мне он ничего не написал, она тоже ждала до 20.Х. Если никто из получивших адрес через Вас его не вызывал, почти несомненно, что он похищен больш[евиками]. Вы писали, что о нем говорят плохо. Верно. Но разговоры эти вызваны завистью. В Герм[ании] околачивается много быв[ших] чекистов, но все они неверны и не осведомлены. Этот был человеком другого теста. Пальцев ему тоже в рот класть не следовало, но знающим он был до большой меры. Если погиб, то это колоссальная потеря. Проверьте же немедленно и немедленно же напишите мне, никому не рассказывая. Кому пом[ощник] Р. рассказывал это дело? Говорили ли Вы сами кому-либо?
Гуль отвечает 31 октября:
Об Ал[мазове] говорил уже. НИКОМУ я не давал его адреса. Я просил навести пом[ощника] Р. справку. Он удивлен, думает, что тут его родственники [т.е. американская разведка - ИП] ни при чем, но все же наведет, узнает. Я называл только фамилию. И был разговор о том, где он примерно живет. В Германии я говорил о нем (спрашивал) у В.В.П[озднякова] и в руководстве СБОНРа (разговор шел с Ю.В. [Диковым-Дьячковым]), и тот, и другие (было это на квартире К[рылова]) отзывались о нем отрицательно. И В.В.П[оздняков], и другие знали, где он живет, В.В.П[оздняков] говорил мне, что поселив его там, американцы запретили ему заниматься полит[ической] деятельностью. Но об адресе не было нигде ни слова. По приезде моем сюда я получил от него письмо с сожалением, что я не смог к нему поехать. И все. Странно, что N4 Н[ародной] П[равды], посланный ему, вернулся к нам назад (послан был в июле). А посланный N5 Н[ародной] П[равды] не вернулся. Я ничего, конечно, не могу сказать об Ал[мазове], ибо его не знаю. Но могу допустить и иную версию: что вернулся сам? Вы исключаете? На месте это могут более-менее установить. Жена-немка тут не может быть помехой. Бросают и жен, и детей, вообще тут делается черт знает что. [...]. И что Ал[мазов] мог махнуть назад - кто знает. Трудно ч[то]-н[ибудь] сказать. Вы его, правда, знали лично. Но краткое личное общение мало что гарантирует. Припоминаю: по-моему я ДАЖЕ И ФАМИЛИИ НЕ НАЗЫВАЛ пом[ощнику] Р. Разговор шел только "в принципе". Да-да. Уверен, что так. Когда пом[ощник] Р. ответит - напишу тут же. Если б Вы разрешили, хорошо бы было сказать об этом Ю.В. [Дикову]. Они бы могли узнать стороной. Но это дело Ваше.
Николаевский в отчаянии:
В побег Алм[азова] я не верю. Почти несомненно похищение. Боюсь, что он не успел отправить мне уже написанные две тетради воспоминаний. Это огромная потеря.
13 ноября Николаевскому пишет жена Гуля Ольга:
Роман уехал и просил меня написать Вам по следующим делам: перед его отъездом пришло письмо от немки, невесты Алм[азова]. Она просила ответить ей на след[ующие] вопросы ( 27 сентября, как ей сказал муж он [нрзб])
Вызывал ли Роман Алм[азова] в Саробрюкен [так!] и знал ли Рома, где он перед этим жил? Очень кратко Рома ей ответил, что никогда он его туда не вызывал, единствен[ный] адрес, кот[орый] он знал, это тот, что дали Вы нам для посылки Нар[одной] Пр[авды], что приехав в Мюнхен, он по этому адресу ему написал, что если Алм[азов] хочет, то может приехать поговорить с Ромой в Мюнх[ен], последний отказался и предложил Роме приехать во Франкф[урт], куда Рома отказался поехать за неимением времени, а перед отъездом своим известил Алм[азова], что уезжает в Париж. После этого Рома ему уже ничего не писал. И вот когда Ромы не было уже в конце июля, я получила назад N5 Нар[одной] Пр[авды] На нем значилось, что адресат не явился для получения. Все это крайне [нрзб] и стало быть уже с июля он там свою почту не получал, а Роме писал. Если он сказал 27 сент[ября] жене, что едет в Сарабрюкен к Роме, а это ложь - стало быть это все рисуется совсем иначе. И мы с Ромой абсолютно уверены, что он, конечно, вернулся сам, обманув и свою жену.
17 ноября Николаевский отвечает:
Алм[азов]: увы, теперь для меня нет сомнений, что он похищен б[ольшевика]ми, кот[орые] воспользовались его доверием ко мне. Обвинениям против него я не верю. Проверял его рассказы. Все точно. Он знал очень много, а потому б[ольшеви]ки, узнав, что он связан со мною, с ним разделались. Вопрос об адресах не существенен: письма ему пересылали, а печатн. издание не переслали. Очень, очень мне его жалко! Б[ольшеви]ки явно послали ему подложный вызов от имени Р.Б. [Гуля], он поверил, хотя я его часто просил быть осторожнее.
24 ноября вернувшийся Гуль настаивает на своем:
Теперь об Алм[азове] Я по-прежнему не думаю, чтоб его похитили. Вообще сие возможно. Но поскольку тут фигурирует якобы связь с Вами и со мной, то это совершенно исключается. Все, знающие Алм[азова], характеризуют его как невероятно тонкого в сих делах господина. И если он знал и мой почерк рукой, и мою пишущую машинку и знал, что я давно уже в Париже (он мне писал сюда сожаление, что мы с ним не встретились), то провести по этой линии его было бы конечно нельзя. Так как Пом[ощник] Р. сказал об этом при Ю.В.[Дикове], то от Ю.В.[Дикова] скрывать этого было уж нельзя, да и не к чему. И теория, кот[орую] развивает Ю.В.[Диков] - самая правильная. Он начисто отрицает, конечно, возможность провести Алм[азова] "свиданием со мной". Он хорошо знает Алм[азова], оч[ень] хорошо. И говорит, что тут его никто бы не провел. Он считает, что он просто-напросто увезен своими настоящими хозяевами куда-нибудь (м[ожет] б[ыть] даже и из Европы) на к[акую]-н[ибудь] сложную и ответственную работу. Так уже "исчезали" такие персонажи как Алм[азов] из Германии (а потом их следы оказывались совсем в других странах). Немку же свою он просто обманул (оч[ень] распространенная в Германии вещь, таких немок - прямо стада). Немка же видимо его оч[ень] любила, она пишет мне, шлет телеграммы, спрашивая, получил ли я ее письмо. Я ей ответил, разъяснив, что никогда не видел Алм[азова] и не был в это время в Германии. Если б было большевистское похищение, то об этом говорили бы в Германии, это бы знали (об Алм[азове] же никто ничего не знает, что он исчез, и я просил Ю.В.[Дикова] не говорить). Посему самая вероятная теория это исчезновение по службе. А второе - переход к Советам. Но Ю.В.[Диков] считает первую версию более вероятной.
5 декабря Николаевский отвечает:
Алм[азов]: я почти на все сто процентов убежден, что он похищен. Рву волосы, т[ак] к[ак] некоторая доля моей вины имеется: он верил мне... Я знаю, что отношение всех к нему очень плохое, но причина в том, что он со специальных точек зрения был несколькими головами выше их всех.
Остается добавить, что по данным ОБД Мемориал Алмазов, он же Чекалин Александр Федорович, род. в 1902 г. во Владимирской обл. был доставлен в репатриационный лагерь 226 1 октября 1949 года (т.е. через три дня после отъезда в Саарбрюккен) из Американской зоны г.Мюнхен.
Чикалов был казнен в 1950 г. по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР.
Из трех возможных версий: самостоятельное возвращение; похищение при помощи поддельного приглашения; похищение при участии Гуля - первая представляется мне (как и Николаевскому) наименее вероятной. Выбирая между второй и третьей версиями, люди, не испытывающие симпатии к Роману Борисовичу несомненно отметят кажущуюся весьма странной убежденность Гуля в том, что Чикалов "вернулся сам".