Искушение
Однажды в моей жизни случился черный день. Такой черный, что чернее не бывало. И так мне стало худо, что захотелось перестать жить. Как взять и выпить таблетку от зубной боли, как просто взять и выключить себя из сети, обесточить источник мук, которые в тот момент казались мне невозможно, непереносимо сильными.
Желание перестать страдать было настолько могучим, что перекрывало голос совести, дочернего долга, даже надежды на какое-то возможное впоследствии облегчение, которая не умерла, но перестала быть ощутимой.
Как закрыть глаза от нестерпимо яркого света, заткнуть уши от нестерпимо громкого звука, мне хотелось прекратить свою нестерпимую жизнь.
Я побежала по черной оттаявшей пашне, вдоль по косогору с тут и там белеющими снеговыми пятнами к небольшой речушке, крупному ручью. Ручей впадал в речку побольше - видную вдалеке, но бежать до нее было слишком долго.
Тут я упала поперек ручья, лицом к воде, как мифический Нарцисс, Нарцисс в модном сером пальто, Нарцисс в высоких сапогах, и плюхнулась прямо в черную вязкую грязь. Я попробовала заставить себя сунуть голову в воду и утопиться. Но голова и закипевшие в ней мозги, возможно, мечтали о смерти, а вот шея, как ванька-встанька упорно выдергивалась из ручья. В рот мне набилось много грязи, ила, какой-то травы, я закашлялась.
Отплевавшись, я поняла, что воля к жизни моего тела враждебна моим намерениям, и справиться с собой мне будет очень непросто: я себе сильный и грозный враг… Я несколько раз ударила своего врага в лоб, с размаху, наотмашь бодая каменистый берег.
Устав макать голову в мутную и холодную воду и бодаться с землей, я просто прилегла на берегу ручья, не зная, чего и жду, просто лежала и смотрела вокруг.
Из-под ноздреватого снега тонко сочилась влага. Сугроб истекал соком, как порезанный арбуз. Вода была сладковатой и ароматной. Легкий запах гнили усиливал ассоциации с грядкой, полураздавленными ягодами или фруктами. На самой кромке воды и воздуха танцевала трава, еще прошлогодняя, но совсем зеленая, а из ее корней проклюнулись крохотные ростки свежей. Солнце вышло из-за облака, я узнала об этом, уловив трепет бликов, отражающихся от поверхности ручья. Это было так красиво: бурый ручей опалесцировал, играя, становился то изумрудным, то лиловым, на его плотной, холодной глади бились блики, повторяя узоры на дне, и в такт этой пульсации кружились маленькие рыбешки с толстыми полупрозрачными животиками и желтыми хвостами, похожими на капроновые банты, какие у меня были в детстве.
Камни на дне ручья лежали почему-то попарно, в странном порядке. «Если соединить их линиями, то получится узор из чередующихся мелких и крупных ромбов», - внезапно подумалось мне. У кромки воды копошились маленькие живые существа. Жуки, червяки, мошки, какие-то водные личинки, приоткрыла створки перловица. Не прилетела, а пешком подошла и стала поодаль какая-то пятнисто-серая и довольно большая длинноносая птица. Птица смотрела на меня с укором: она хотела есть, а подойти к ручью и поохотиться боялась.
Жизнь сгустилась вокруг меня, спрессовалась во что-то яркое, плотное, дышащее, могучее… Как музыка, которая прорвалась сквозь перегородки, стены, слои штукатурки и проникла мне в уши. «Жить-жить!» - тихо и требовательно сказала серая птица. ЖИТЬ! ЖИТЬ! Все вокруг кричало от ликования, от переизбытка восторга, красоты, весны…
Мои намерения показались мне дисгармоничными, пошлыми и неуместными.
Боль моя не прошла, и даже не отступила, но посторонилась: рядом с нею уже могло что-то соседствовать. И это что-то теснилось вокруг меня, толкая, окликая, тормоша - со всех сторон.
Уже миролюбиво по отношению к себе я умылась из ручья и попила воды, достала из кармана пальто носовой платок и попыталась отчистить грязь. Потом я встала, сняла и свернула испачканное пальто, накинула на мокрые волосы косынку и пошла обратно, к деревне.
Оттуда навстречу мне уже вышел человек.
Желание перестать страдать было настолько могучим, что перекрывало голос совести, дочернего долга, даже надежды на какое-то возможное впоследствии облегчение, которая не умерла, но перестала быть ощутимой.
Как закрыть глаза от нестерпимо яркого света, заткнуть уши от нестерпимо громкого звука, мне хотелось прекратить свою нестерпимую жизнь.
Я побежала по черной оттаявшей пашне, вдоль по косогору с тут и там белеющими снеговыми пятнами к небольшой речушке, крупному ручью. Ручей впадал в речку побольше - видную вдалеке, но бежать до нее было слишком долго.
Тут я упала поперек ручья, лицом к воде, как мифический Нарцисс, Нарцисс в модном сером пальто, Нарцисс в высоких сапогах, и плюхнулась прямо в черную вязкую грязь. Я попробовала заставить себя сунуть голову в воду и утопиться. Но голова и закипевшие в ней мозги, возможно, мечтали о смерти, а вот шея, как ванька-встанька упорно выдергивалась из ручья. В рот мне набилось много грязи, ила, какой-то травы, я закашлялась.
Отплевавшись, я поняла, что воля к жизни моего тела враждебна моим намерениям, и справиться с собой мне будет очень непросто: я себе сильный и грозный враг… Я несколько раз ударила своего врага в лоб, с размаху, наотмашь бодая каменистый берег.
Устав макать голову в мутную и холодную воду и бодаться с землей, я просто прилегла на берегу ручья, не зная, чего и жду, просто лежала и смотрела вокруг.
Из-под ноздреватого снега тонко сочилась влага. Сугроб истекал соком, как порезанный арбуз. Вода была сладковатой и ароматной. Легкий запах гнили усиливал ассоциации с грядкой, полураздавленными ягодами или фруктами. На самой кромке воды и воздуха танцевала трава, еще прошлогодняя, но совсем зеленая, а из ее корней проклюнулись крохотные ростки свежей. Солнце вышло из-за облака, я узнала об этом, уловив трепет бликов, отражающихся от поверхности ручья. Это было так красиво: бурый ручей опалесцировал, играя, становился то изумрудным, то лиловым, на его плотной, холодной глади бились блики, повторяя узоры на дне, и в такт этой пульсации кружились маленькие рыбешки с толстыми полупрозрачными животиками и желтыми хвостами, похожими на капроновые банты, какие у меня были в детстве.
Камни на дне ручья лежали почему-то попарно, в странном порядке. «Если соединить их линиями, то получится узор из чередующихся мелких и крупных ромбов», - внезапно подумалось мне. У кромки воды копошились маленькие живые существа. Жуки, червяки, мошки, какие-то водные личинки, приоткрыла створки перловица. Не прилетела, а пешком подошла и стала поодаль какая-то пятнисто-серая и довольно большая длинноносая птица. Птица смотрела на меня с укором: она хотела есть, а подойти к ручью и поохотиться боялась.
Жизнь сгустилась вокруг меня, спрессовалась во что-то яркое, плотное, дышащее, могучее… Как музыка, которая прорвалась сквозь перегородки, стены, слои штукатурки и проникла мне в уши. «Жить-жить!» - тихо и требовательно сказала серая птица. ЖИТЬ! ЖИТЬ! Все вокруг кричало от ликования, от переизбытка восторга, красоты, весны…
Мои намерения показались мне дисгармоничными, пошлыми и неуместными.
Боль моя не прошла, и даже не отступила, но посторонилась: рядом с нею уже могло что-то соседствовать. И это что-то теснилось вокруг меня, толкая, окликая, тормоша - со всех сторон.
Уже миролюбиво по отношению к себе я умылась из ручья и попила воды, достала из кармана пальто носовой платок и попыталась отчистить грязь. Потом я встала, сняла и свернула испачканное пальто, накинула на мокрые волосы косынку и пошла обратно, к деревне.
Оттуда навстречу мне уже вышел человек.