Книги #7. Конкордия Ландау-Дробанцева. Академик Ландау. Как мы жили.
Я часто думаю о том, как несправедливо, что самое важное в жизни людей - чувства и переживания - исчезают безвозвратно, не обладая материальной формой, которая могла бы оставить след. Может быть, в этом доме кто-то любил, страдал, был счастлив, прожил целую жизнь - но вот он умер, ушли друзья, и целая вселенная его чувств и открытий исчезает, как будто её и не было. Сохранить что-то удаётся в редчайшем случае: если у этого человека есть дар слова, и он решит оставить воспоминания, в которых сможет оживить своё прошлое.
Именно такой случай - книга Конкордии Ландау-Дробанцевой, посвящённая её знаменитому мужу.
Конкордия Тереньевна никогда не занималась писательским делом. Она получила химическое образование и работала технологом на кондитерской фабрике, а потом посвятила свою жизнь Ландау. Решившись писать откровенные воспоминания, она заранее знала, что их никогда не опубликуют (в 70-х СССР казался вечным), и потому писала только для себя. Но написала в итоге так, что оторваться от книги невозможно. Люди и события встают перед глазами как живые, а темп повествования держит читателя в напряжении от начала и до конца.
И это удивительно. Лидия Чуковская - вдова другого гениального физика, друга Ландау Матвея Бронштейна - как-то зайдя к Ландау в гости, пренебрежительно назвала Конкордию «ёлочной игрушкой». Ещё бы - ведь она сама была дочью знаменитого Чуковского, известным публицистом, вращалась на самом верху литературных кругов культурной столицы. А тут - какая-то провинциалка с кондитерской фабрики.
Но если положить рядом две книги, Чуковской и Дробанцевой, которые они написали о своих талантливых мужьях, сравнение выйдет не в пользу Лидии Корнеевны. Да - в её книге можно почувствовать опытную руку, но именно эта опытность в конечном счёте мешает полностью открыть сердце бумаге. Дробанцевой же ничего не мешает быть откровенной до конца.
Наверное, это первое, что бросается в глаза: сила чувства. Эта книга, насыщенная подробностями и деталями, на самом деле только о любви - и о любви той силы, что может двигать горы. Этой силой дышит каждое предложение, каждая буква. Её невозможно подделать, и она сама не даёт ничего подделать в тексте, сгладить или скрыть. Поэтому очень скоро читателю становится очевидно, что перед ним - правда, во всём своём великолепии, уродстве, чистоте, позоре и сложности. Редкая возможность стать почти настоящем свидетелем - и увидеть даже то, о чём обычно не принято говорить.
Второе, что замечаешь - что такую книгу могла написать только очень красивая женщина. Этот стиль трудно с чем-то перепутать. Горячий и отрывистый; безжалостно-презрительный - о тех, кто ей не нравится, и всепрощающий о любимых людях. В тексте нет полутонов, только белое, чёрное, и краткие мгновения забытья. Конкордия, будто героиня американского кино 50-х, отвергает всё, что кажется ей низким, нечестным, лживым или несправедливым, и убеждена, что имеет на это полное право.
И вот такой человек оказался в самом центре вороха политических интриг: советской академии наук (представьте себе дачи, премии, квартиры, санатории, распределители, вокруг которых ведут хороводы страждущие); а затем и ведущих врачей Москвы, имеющих особые планы на знаменитого пациента. И там и там речь идёт о карьере, и в принципе многие могли бы всё это понять и принять. Но только не Конкордия. И от неё достаётся всем.
Больше всего досталось соавтору знаменитого курса Ландау по физике - Евгению Лифшицу. Он считается ведущим учеником Ландау и его близким другом. Однако, по книге, сам Ландау его не считал даже физиком, потому что не видел в нём страсти к познанию, и взял в соавторы только оттого, что тот мог аккуратно записывать за ним, не вмешиваясь в творческий процесс. Сам же Лифшиц, если верить Конкордии, постоянно врал, хитрил, крал, не возвращал, а когда Ландау попал в аварию и болел, строил против него козни. Картина совершенно ужасная.
Хорошо досталось и многим высокопоставленным врачам, которые свои карьерные интересы ставили выше здоровья Ландау. Опять - козни, хитрости, неправильные диагнозы - лишь бы больной вписался в так нужную новую работу, помог получить так давно ожидаемый орден.
Друзьям и родственникам тоже перепало немало. Да и к себе Конкордия безжалостна, постоянно ругая себя за ошибки, за слабость, за ревность, за то, что в конечном итоге ей не удалось уберечь мужа.
В конечном счёте взгляд Дробанцевой на жизнь, болезнь и смерть Ландау настолько отличается от общепринятого статус-кво, что становится похож на конспирологическую теорию. Читатель вынужден задаваться вопросом: разве могли все остальные настолько ошибаться? Разве может за таком простым и понятным, принятым всеми нарративом скрываться столько подковерной возни, столько подлости, лжи и предательства? Решать ему придётся самому - сейчас уже ничего не докажешь и не опровергнешь. Но трудно не поверить любви, из которой сделан текст этой книги.
Цитаты
* * *
Уже прошло почти двадцать лет с тех пор, когда в то роковое утро ты уехал в Дубну, а мои мысли бесконечно устремляются в прошлое. Неужели были молодость, счастье, любовь и ты!
В воскресенье, 7 января 1962 года, в десять часов утра из Института физических проблем выехала новая светло-зеленая «Волга». За рулем - Владимир Судаков. Сзади сидела жена Судакова Верочка, и справа от нее академик Ландау. <...>
В новой «Волге» отопительная система работала отлично. На Дмитровском шоссе в машине стало жарко, Дау снял меховую шапку и шубу. (О, если бы он этого не делал!)
Дмитровское шоссе узкое. Обгон, объезд воспрещен! Впереди автобус междугороднего сообщения, его кузов заслонял видимость встречной полосы движения. Судак ехал впритык за автобусом, а встречного транспорта нет, нет и нет. Подходя к остановке, автобус замедлил ход, и тут Судак вслепую выскочил на левую полосу движения, не снижая скорости пошел на обгон, чудовищно нарушая тем самым правила движения. Навстречу шел самосвал. Опытный водитель хотел свернуть на обочину, но там были дети. Водитель самосвала старался проехать по самому краю проезжей дороги, перед Судаком был открыт проезд. Был гололед, резко тормозить нельзя. Профессионал прошел бы чисто между самосвалом и автобусом. Плохой водитель поцарапал или помял бы крылья. Быстрота реакции, секунды, мгновения решали все! А этот горе-водитель со страху резко выжал сцепление и тормоз. По законам физики «Волга» на льду завертелась волчком под действием центробежной силы. Этой силой Даунька был прижат к правой стороне. Голова, правый висок, прижат к двери машины. Злой рок выбрал удар в правую дверь «Волги». Еще бы секунда, мгновение и удар был бы по багажнику. Но рок был слишком злым! Это он снял с Дау шапку и шубу! Весь удар самосвала приняло на себя хрупкое человеческое тело, прижатое центробежной силой к двери «Волги».
* * *
Был такой чудесный бал. Наш курс праздновал окончание университета. Вдруг жгучий пристальный взгляд остановил меня. Передо мной как вкопанный стоял высокий, гибкий, стройный юноша с непокорной, вьющейся шевелюрой и с ослепительно блестящими, огненными глазами. Нас кто-то познакомил. Он не отходил от меня весь вечер. Я танцевала только с ним. Он представился: «Дау».
- Дау, вы любите танцевать?
- Нет, я не музыкален, танцевать научился с большим трудом. Уж очень заманчива была цель! Я вообразил, что если буду уметь танцевать, то на любом танцевальном вечере смогу выбрать самую красивую девушку и на глазах у всех буду ее обнимать. Поняв ложность этих объятий, бросил танцевать. С вами танцую - боюсь уведут. Когда я вас увидел - принял за фею!
* * *
Меня удивляло, что Дау настойчиво вклинивался в мою жизнь. Каждый свой свободный час я была только с ним. На свидания он приносил много нежной робости, трогательной застенчивости и охапки душистых цветов. Розы, розы… А как была душиста гвоздика тех счастливых лет! В моей комнате после знакомства с Дау все было пропитано этим ароматом. Он кружил голову, предвещал что-то волнующее, он пьянил. Впервые в жизни я была так засыпана цветами, и как ценны были эти цветы: их мне дарил Дау!
Я уже его полюбила, но не сразу это поняла. В один из выходных дней мы пошли в кино. Дау отправился брать билеты. Я дожидалась его в стороне возле пожилой интеллигентной пары. Он, указывая на Дау своей спутнице, сказал: «Посмотри на этого высокого юношу. У него огненные глаза. У простого смертного такого взгляда быть не может». Я вся затрепетала!
После защиты диплома, отвергнув аспирантуру в военно-химическом институте, я осталась работать на фабрике в должности главного технолога. Как-то вечером Дау пришел ко мне домой. Шторы были закрыты. Я не знала, что пошел дождь. Открыв дверь и увидев его блестящего, мокрого, я воскликнула:
- Дау, это такой сильный дождь?
- Нет, дождя нет, погода прекрасная! - сказал он, снимая шляпу, с ее округлых полей струилась вода. С удивлением посмотрев на лужу в передней, он смущенно сказал: «Да, вероятно, идет дождь». С роз струйками стекала вода, омытые ливнем, они были прекрасны.
- Дау, обычно розы дарят штуками.
- А разве букеты вам не нравятся?
- Очень нравятся, но это даже не букет, это целая охапка роз. Каждое свидание вам дорого обходится!
- Вы очень выгодная девушка: вас не надо кормить шоколадом.
- А вы очень мокрый. Платок вам не помешает. Я сейчас принесу полотенце. А теперь садитесь сюда, на тахту.
С полотенцем в руках я повернула его голову к себе, его глаза ослепили меня, наши губы встретились. Закружилась голова, на какие-то доли секунды я оторвалась от земли, ничего не помню, открываю глаза - я на тахте. Дау стоит передо мной, а на лице испуг и изумление. Он быстро произнес: «Кора, я люблю тебя!» и исчез. Вышла в переднюю - его нет. Повернув ключ в своей комнате, подошла к зеркалу. Из зеркала сверкнули его пламенные глаза и исчезли. Стала рассматривать свое отражение. Он говорит, что я красива и даже очень. Раньше все называли меня хорошенькой. Вид слишком легкомысленный, глаза сияли счастьем, слишком яркий румянец, но рот действительно красив, зубы просто ослепительные. И потом в меня очень много парней влюблялись сходу.
Но Дау парнем не назовешь. Он не просто юноша. В нем затаилась какая-то светлая человечность, вероятно, потому что он сохранил непосредственность и чистоту ребенка. <…>
А в тот счастливый вечер моей молодости, когда Дау впервые поцеловал меня в губы, я безотчетно приняла его поцелуй мгновенной потерей сознания. Его клетки мозга хотели математическим путем вывести формулу любви к женщине! А это еще никому не удалось. Вот он и прибегнул к спасительному бегству. Я тоже была озадачена тем, что он поцеловал меня только один раз. Сон не сразу пришел ко мне. Перебирая важнейшие события своей личной жизни, я зашла в тупик. Жизнь таит столько непонятного. Но и вторая любовь может стать первой, настоящей, неповторимой на всю жизнь.
Жизнь меня не обошла. Она подарила мне счастье полюбить Дау. Молодость всегда беспечна, в ту счастливейшую из ночей мне казалось, что я стою на пороге огромного настоящего счастья. В древние времена люди старались скрыть свое счастье от богов. Боги завистливы и склонны к злодеяниям. Они отомстили мне. За большую любовь, за беспокойное счастье, за встречу с Дау.
* * *
Чтобы избежать огласки нашего романа, я приходила к Дау сама. На крыльях пролетала парк химико-технологического института и, затаив дыхание, вступала на асфальтовую дорожку Физтеха, утопавшую в цветах. Он ждал меня у приоткрытой двери. Высокий, стройный, тонкий и очень нежный. Он сейчас же начинал поспешно раздевать меня. Я умоляла:
- Даунька, оставь хоть что-нибудь на мне!
- Нет, нет, ни за что! Ты так красива вся! Корочка, есть в Эрмитаже картина "Венера выходит из морской пены". Я ходил любоваться ею. А ты гораздо красивее ее. Если бы я мог, я бы издал закон: мужчина, оставляющий на своей возлюбленной какой-нибудь предмет туалета, подлежит расстрелу.
Я уходила на рассвете. Как-то мы проспали. Я вышла поздно. Выходя из низкой решетчатой калитки Физтеха, в парке наткнулась на своего сокурсника по университету. Он, видно, заметил меня еще на территории Физтеха и поджидал.
- Кора, здравствуй.
- Здравствуй, Володя.
- Тебя нигде не видно. Теперь я знаю, почему! Это он увел тебя с нашего вечера, и ты все время только с ним?
- Да, - ответила я, гордо подняв голову.
- Кора, только в следующий раз не надевай платье наизнанку.
Я посмотрела на себя - все швы наружу. Вспыхнула, но потом мы оба расхохотались веселым молодым смехом. Он сказал:
- Ты не смущайся. Все всё знают давно. Кора, имей в виду, тебе многие завидуют. Я лично завидую только ему.
* * *
Теперь возвращаюсь к очередным событиям моего приезда в Москву 1939 года <Ландау выпустили из тюрьмы, где он провёл год и едва не умер>. Вслед за мной примчался и Женька Лившиц. Его первые слова к Дау: «Вот теперь-то ты понял, каким был ослом, что тогда вернулся из своей последней заграничной командировки. Какие тебе роскошные условия предлагали англичане наперебой с американцами, а ты вернулся в свою свободную страну и получил тюрьму! Скажи честно: жалеешь, что вернулся в Советский Союз?».
Даунька удивленно посмотрел на Женьку:
- Ты что с луны свалился? Нет! Не жалею и никогда не пожалею! На свое тюремное заключение я смотрю просто, как на стихийное всенародное бедствие. В Советском Союзе я встретил Кору. Свою жизнь я разделил на две эпохи: до встречи с Корой первая, и вторая - после встречи с Корой. И потом, несмотря на разные искажения в системе управления нашего государства, наш социалистический строй - самый справедливый на нашей планете. Пойми главное: марксизм отрицает все религии, а капитализм поощряет слишком многоликую религию. Ты - научный работник. Попробуй совместить науку с религиями. Наука и религии несовместимы в международном масштабе! Религии есть обман трудящихся на всей планете.
- Дау, я вижу, тюрьма тебя ничему не научила. Скажи только, когда ты собираешься получать свою зарплату за целый год?
- Я?
- Да, ты. Разве ты не знаешь, что люди, вышедшие из тюрьмы чистыми, за вынужденный прогул получают полную компенсацию от государства.
- Это я знаю, но грабить государство не собираюсь. Я слишком счастлив, что все позади. Я ничего не желаю получать за свое освобождение. Я хочу жить и наслаждаться всеми благами жизни. Я еще увижу небо в алмазах.
- Дау, знаешь (уже изменив тон с наступательного на заискивающий), когда я узнал о твоем аресте, сразу взял отпуск в Физтехе, отпуск за свой счет. Друзья отца, медики, обеспечили меня справками, и я уехал в Крым. Как я боялся, что меня схватят за дружбу с тобой! Я нигде не прописывался, исколесил весь Крым, из-за тебя я целый год не получал зарплаты и ощутил большой убыток.
- Так. И на радостях, что я свободен, ты еще что-то хочешь с меня получить?
- Нет, нет. Я понимаю: раз ты отказывается от этой крупной суммы, возмещение моих убытков отпадает.
Мне стало омерзительно, я хотела уйти в другую комнату.
- Коруша, ты куда? Не уходи! Слушай, Женька, Кора будет у меня еще только три дня. Вот когда она уедет тогда и приходи, а сейчас пошел вон.
А мне Дау сказал:
- Я как-то не замечал лишений в тюрьме. Много занимался, сделал четыре работы за год. Это не так уж мало.
- Тебе давали там бумагу?
- Нет, Корочка, я в уме запечатлел свои работы. Это совсем не трудно, когда хорошо знаешь свой предмет.
При мне приходили его друзья, спрашивали: «Тебя пытали?».
- Ну, какие это пытки. Иногда нас набивали в комнату, как сельдей в бочку. Но в такой ситуации я, размышляя о науке, не замечал неудобств.
Как все это объяснить?
Его лоб свидетельствует о том, что он мыслитель. Пребывание в тюрьме не нарушило процесса его мышления. В жизни он был выше мелочей быта, в тюрьме - выше тюремных неудобств. Он нашел в себе силы пренебречь жестокой жизненной ситуацией и творить науку. Он был прежде всего физик, а потом человек. Он мог создать вселенную в собственной душе, пренебречь всем во имя поисков научных истин. Погружаясь в неразгаданные тайны природы, в нормальных условиях забывал обедать, ужинать и спать. Все знавшие его физики говорили: еще не было в мировой науке теоретика, столь виртуозно владеющего математическим аппаратом. Для него не существовало пределов. Он мог все.
* * *
С ремонтом я справилась одна. Побелить стены и потолок с добавлением синьки и охры было нетрудно. Но в комнате Дау надо было соорудить очень тяжелую, задергивающуюся шнурами штору, смягчающую шум с улицы. Дау всегда очень плохо спал. Во время эвакуации кому-то понадобились клыки над окном у Дау, на которые вешают шторы, и их вынули вместе с кирпичами. По моей просьбе слесарь института выковал два добротных костыля, и я вмуровала их в стену цементом с кирпичами.
Прошли годы, отгремела война. Лившицу дали верх первой квартиры, три комнаты. Ему понадобились клыки - повесить штору. Я готовила обед, слышу - наверху грохот. Я решила: вероятно, ремонтируют крышу. Но Дау зашел в кухню и сказал: «Коруша, там Женька наверху в моей комнате забирает свои гвозди, очень стучит, я позанимаюсь у тебя внизу». - «Так это он выколачивает мои клыки, их вынуть невозможно!».
Через несколько секунд я была в комнате Дау. Сорванная штора валялась на полу. Женька в ботинках на письменном столе Дау пытался выбить клыки принесенным молотком. Объясняться было некогда. Я столкнула его со стола, он упал. Увидев меня разъяренной, он на четвереньках быстро пополз к лестнице. При помощи ноги я помогла ему преодолеть спуск в один миг. Дау вышел на шум в коридор, Женька распластался у его ног.
- Коруша, в чем дело?
- Твой Женечка ошибся, эти гвозди мои, я их заделала цементом и кирпичами после эвакуации, выбить их невозможно. Дау, как он посмел сорвать штору и учинить такое свинство?
- Женька, так эти гвозди не твои? Виноват ты. Проси прощения у Коры.
- Его извинения мне не нужны. Как ты можешь, Дау, терпеть эту тварь возле себя?
- Коруша, я согласен, Женька очень плохо воспитан. Я стараюсь его перевоспитать, но он бывает забавен. Ведь он по-настоящему терзается, когда ему нужно разменять рубль.
* * *
Если родился человек, которому тесно и душно в устарелых рамках обыденности, он, отбросив стандартную обыкновенность, стремится ввысь, к необыкновенному, к прекрасному. У него на все свои суждения и взгляды. Выводит на бумаге короткие физические формулы, в них сосредоточены истины физической науки. Истины этой науки даются титаническим трудом левого полушария мозга, там работает сложнейшего построения машина. Заменить ее невозможно, немыслимо. Запрограммировать сверхталант не удастся никогда.
Хрупкий, бледный человек с огненными глазами, свернувшись на постели, теряя сон, забывая поесть, наносит на чистые листы бумаги знаки, понятные только ему одному. В этом труде он находит наслаждение, ни с чем не сравнимое. Труд! Творческий, изнуряющий, тяжелый труд. Но только в этом труде для этого человека и заложено высочайшее наслаждение жизнью. Это то необыкновенное, прекрасное, к чему он стремится всю свою жизнь. Что-то сделать, оставить свой след для потомства. Храм науки воздвигается веками чистыми руками истинно талантливых людей, время отметает авантюристов от науки!
Но жить только поисками истин в науке такому человеку невозможно. Быт бесцеремонно врывается в процесс его мышления. Мыслить мелко, хитрить он не умеет: не так устроены клетки его мозга. Вот он и разрешает будничные, бытовые проблемы со своих высот.
Война, Казань, перенаселение эвакуированных не имеет границ. По карточкам мясо практически не выдавалось. Вдруг в Институте физпроблем ловкач Писаржевский, референт П.Л.Капицы, достает для сотрудников мясо! Дау радостно сообщил: «Коруша, завтра в институте по всем мясным талонам выдадут мясо!».
Снабдив Дау утром всеми накопившимися талонами на мясо, я сказала, что буду очень счастлива, если он действительно принесет мясо, но это граничит с чудом.
В те годы наш институт был малочислен, выстроилась небольшая очередь, в которую встал и Дау вместе с Женькой. Как шелест ветра, по очереди пронеслось: «Привезли баранину!». У Дау сразу возник вопрос: «А баранина это мясо?» - разрешить этот вопрос он не мог, здесь его мозг был бессилен. Он спросил одну из сотрудниц: «Баранина это мясо?». «Дау, мясо это говядина, а баранина это баранина».
Дау растерялся: «Коруша ждет мясо, я обещал принести мясо». Вывод из завязавшейся в маленькой очереди большой дискуссии на эту тему гласил: «Мясо это говядина, а баранина это баранина».
Идти против истины Дау не мог, очень расстроенный, он вышел из очереди. Грустный принес домой все нереализованные мясные талоны, которые потом выбросили.
Женька же принес почти целую тушу молодого барашка. Злорадно ухмыляясь, сказал:
- Дау, ты законченный идиот. Сам не смог решить такой ерунды. Ведь баранина вкуснее говядины.
Стерпеть я не смогла:
- Женя, когда мы вместе столовались в Москве, вы отлично знали, что Дау и я всегда предпочитали говядине баранину. Почему же вы там, в очереди, не подсказали этого Дау?
- Коруша, Женя не виноват. Я действительно свалял дурака. Я ведь тоже хорошо знал, что баранина вкуснее говядины. Но ведь ты сказала, что хочешь мяса!
Дау не разбирался в людях и ошибался в подборе друзей. А сама я? Я, которую он любит, которой доверяет, назвал своей женой? Любящая, преданная - так мелко разменялась, вконец изолгалась.
* * *
В день приезда Дауньки из больницы в почтовом ящике без конверта достала бумагу с отпечатанным на машинке текстом. Не читая, я отдала ее Дау. А сама спешила сервировать стол для обеда. Через некоторое время, войдя в комнату Дау, я была потрясена его опустошенным взглядом. Его внезапная подавленность поразила меня, он был так счастлив возвращению домой, с таким нетерпением ждал Гарика и Свету, и вдруг такая внезапная отрешенность.
- Даунька, что случилось?
Он безжизненным, вялым жестом поднял руку с этой бумагой.
- Коруша, где ты ее взяла?
- Даунька, в почтовом ящике. Она даже не согнута, была без конверта.
- Да это Женька сам ее напечатал и опустил в ящик.
- А в ней что-нибудь плохое?
- Куда хуже. Это мой приговор.
- Дай я прочту.
«В издательство «Наука»
Настоящим сообщаю, что я не возражаю против того, чтобы для сохранения преемственности со всем Курсом, на левом титульном листе книги «Релятивистская квантовая теория» над словами «Теоретическая физика» была указана моя фамилия.
Академик (Ландау)
24/Х1-1967 г.»
Я сразу все поняла. Как я могла не прочесть и отдать Дау? Это было непростительно, надо было уничтожить, не показывая Дау. Но я решила, что это институт оповещает, когда Дау прийти на очередной семинар. Обычно институтские бумаги опускались для Дау, не запечатанные в конверт.
- Коруша, подумай сама. Я еще в юности задумал создать этот курс теоретической физики. После этого курса - очень хорошего учебника для начинающих молодых физиков - я еще мечтал создать учебники для школы. У меня была заветная мечта - сделать в нашей стране образование лучшим в мире. А теперь я знаю - последние два тома мне не суждено дать физикам.
Говорил он тихо, медленно, как человек, потерявший все.