ШПИОНСКИЙ РОМАН ГОГОЛЯ
Воспоминания детства могут посетить тебя самым неожиданным образом. Воспоминание о том, как впервые читал «Мертвые души», явилось ко мне после того, как на странице Николая Подосокорского я увидел страницу «Уральского рабочего» за 1936 год. Нет, в 36-м году меня еще не было на свете, но позднее, когда родился и стал осознавать мир, «Уральский рабочий», - это была газета, которая присутствовала в этом мире как непреложная его составляющая. Отец вечерами просматривал свежий номер, доставляемый в квартиру неведомым почтальоном к концу рабочего дня, после чего шелестящие полотнища, испещренные черными жучками буковок, становились добычей остальных членов семьи: бабушка использовала их, чтобы заворачивать разнообразные отходы жизнедеятельности для помойки - скажем, картофельные очистки, - мать - как подложку для рабочих бумаг, которые приносила из своей строительной конторы, чтобы посидеть с ними перед завтрашним днем, мы с сестрой соревновались в изготовлении «голубей», корабликов, панам, в которых, если лето, бегали потом и во дворе. Из «Уральского рабочего» бабушка однажды даже сварила суп: мы всей семьей сидели за столом, отец пытался что-то прожевать, не вышло, вынужден был сплюнуть комок на ложку - и это оказался он, «Уральский рабочий», причем кусок с заглавием, «Ура» было написано на том куске. Удивительно, но температура кипения воды типографской краске оказалась нипочем.
Непостижимы ассоциативные связи. Вспомнивши этот случай с отцом, это стойкое «Ура» газетного заглавия, я вспомнил и то, как впервые читал «Мертвые души» Гоголя.
Я тогда закончил четвертый класс и второй раз в жизни поехал в пионерский лагерь. Помню название деревни, около которой, на высоком речном берегу, в прибрежном лесу располагался лагерь, - Кашино. Был это 56-й год, а мне, значит, в то лето - одиннадцать с половиной лет. На следующий же день по приезду я отправился искать библиотеку. Библиотека находилась в одном из служебных помещений неподалеку от въезда в лагерь, рядом с телефонным коммутатором, где потом довелось подежурить, соединяя различные лагерные телефоны при помощи штеккеров на гибких, одетых в толсто-нитяную рубашку шнурах - точно как изображают в кинофильмах телефонную связь времен революции 17-го. Отведенное под библиотеку помещение представляло собой небольшую, совершенно голую комнату с единственным стулом посередине, а вокруг этого стула стояли, фигурно щерясь углами переплетов, высокие стопки книг. Видимо, их только-только привезли, сгрузили и еще не разбирали. Между стопками бродила девушка-библиотекарь, как я сейчас понимаю - явно не зная, что ей делать со всем этим книжным хозяйством, с чего начать и куда двигаться. Открыта библиотека, открыта, ответила она на мой вопрос. Достала откуда-то формуляры, записала меня и предложила: выбирай.
На лето в школе дали какой-то список литературы, я его даже взял с собой в лагерь, но начать мне хотелось с чего-нибудь «для души». С чего-нибудь вроде рассказов про майора Пронина и вроде того. В общем, «про шпионов». А потом уже и заглянуть в список.
Мне бы что-нибудь про шпионов, сказал я. Ищи, обвела руками стопки книг потеряная библиотекарша. Я был согласен искать, но как это было сделать среди возвышающихся книжных гималаев, которые грозили обрушением от одного прикосновения к ним? Вы мне что-нибудь подскажите, попросил я библиотекаршу. Она села на стул и, морща лоб, оглядела свои горы. Потом рука ее потянулась к одной из вершин, и она сняла с нее книгу, лежавшую на самом верху. Н. В. Гоголь было написано на обложке. Вот, сказала библиотекарша, рпекомендую. Про шпионов? - уточнил я. Про шпионов, заверила меня библиотекарша. По названию видно же: «Мертвые души». Шпион на шпионе.
Вернувшись в расположение своего отряда, я тотчас принялся за книгу. И стал вязнуть на первой же странице. Какая-то бричка, мужики у кабака, колесо, которое доедет до Москвы, но до Казани не доедет, длинное подробное описание гостиницы, в которую поселяется господин, приехавший на бричке. Когда происходит дело, было не особо понятно. Но судя по всему, еще до советской власти. Уже одно это делало чтение неинтересным. Что там было до советской власти, одна беспросветность, никакой нормальной жизни до советской власти не было!
Однако же я решил быть упорным. Собственно, и тогда уже мне это было свойственно: начав какое-то дело я должен непременно довести его до конца. Я подумал, что рано или поздно действие переместится в советские времена и тут уж пойдет шпион на шпионе. Тем временем мне показалось, что шпионом в конце концов окажется сам этот приехавший господин, Чичиков, больно уж он подозрительный. Всем старается понравиться, подольститься, так умело и ловко заводит знакомства. Впрочем, по мере продвижения в глубь романа, я заподозрил уже и Манилова - он почудился мне глубоко законспирированным шпионом, обзаведшемся женой, детьми, только непонятно на кого работающим. В Коробочке помни́лась мне будущая бдительная разоблачительница всей шпионской сети, умело притворяющаяся дурой. В Ноздреве я заподозрил нашего лихого контразведчика (пока дочитал до него, я уже забыл, что дело происходит в царские времена), который лишь до поры до времени играет в такого буйнопомешанного. Собакевич потянул в моем воображении на главу всей шпионской сети, матерого резидента, а уж Плюшкин в своем халате с ключами на поясе, похожий одновременно и на мужика, и на бабу, точно никем, кроме как изощренно маскирующимся шпионом быть не мог. Правда, я не мог понять, какова все же роль во всей этой истории самого Чичикова, может быть, он-то и есть настоящий будучий разоблачитель всех шпионов, населяющих роман? Только что это такое, «мертвые души», и как он собирается разоблачить Манилова-Собакевича-Плюшкина при их помощи?
Дочитывая роман, я был ужасно разочарован. Автор обманул меня, только намекал-намекал, что сейчас начнется самое интригующее, и не сумел завернуть настоящей шпионской интриги. Осиливал я роман до самого конца смены, не взяв в библиотеке больше ни одной книги, и появился в библиотеке уже только для того, чтобы сдать эти «Мертвые души». Библиотека при этом втором моем посещении имела совершенно библиотечный вид, книги стояли на стеллажах, библиотекарша сидела за столом - возможно, на том самом стуле, который тогда одиноко возвышался посреди книжных гималаев. Как тебе книга, спросила она, принимая протянутый мной увесистый том. Понравилась? Не особо, не позволил я себе прямолинейной оценки. А почему? - поинтересовалась библиотекарша. Да она совсем даже не про шпионов, решился я быть откровенным. Так и не поймешь, кто там шпион, кто нет. Не про шпионов? - разочарованно протянула библиотекарша. А такое название…
Можно было бы подумать, что библиотекарша подшутила надо мной, тонко сумев заставить любителя чтения «про шпионов» прочитать высокую классику. Но думать так не позволяет то разочарование, что было в ее голосе, когда она отвечала на мое признание. Скорее всего, не была она никаким библиотекарем, а просто взяли ее на лето из этой близлежащей деревни Кашино выдавать-принимать книги, и все. И кто такой Гоголь, Николай Васильевич, она не знала. И «Мертвые души» впервые попались ей на глаза тогда, когда к ней заявился первый посетитель в моем лице.
Оценить Гоголя мне предстояло через несколько лет. И то не во всей полноте. Во всей полноте я оценил его много-много спустя.
А причина ассоциации, почему, увидев «Уральский рабочий», я вспомнил в конце концов эту историю с «Мертвыми душами», была, видимо, все же в том, что передовая статья под названием газеты называлась так: «Уничтожить змеиный клубок - расстрелять убийц!» И рядом - фотография трудовых людей, слушающих агитатора, который читает им вслух газету, видимо, про этот самый «клубок». Двадцать лет отделяли 36-й год от 56-го, и никак 56-й не походил на 36-й, но вся жизнь вокруг и твое сознание были облучены прежней эпохой, и тяжело же было исцеляться от этого облучения. Многим, впрочем - оглядываюсь я вокруг, - исцелиться не удалось.
Ваш,
Анатолий Курчаткин
Непостижимы ассоциативные связи. Вспомнивши этот случай с отцом, это стойкое «Ура» газетного заглавия, я вспомнил и то, как впервые читал «Мертвые души» Гоголя.
Я тогда закончил четвертый класс и второй раз в жизни поехал в пионерский лагерь. Помню название деревни, около которой, на высоком речном берегу, в прибрежном лесу располагался лагерь, - Кашино. Был это 56-й год, а мне, значит, в то лето - одиннадцать с половиной лет. На следующий же день по приезду я отправился искать библиотеку. Библиотека находилась в одном из служебных помещений неподалеку от въезда в лагерь, рядом с телефонным коммутатором, где потом довелось подежурить, соединяя различные лагерные телефоны при помощи штеккеров на гибких, одетых в толсто-нитяную рубашку шнурах - точно как изображают в кинофильмах телефонную связь времен революции 17-го. Отведенное под библиотеку помещение представляло собой небольшую, совершенно голую комнату с единственным стулом посередине, а вокруг этого стула стояли, фигурно щерясь углами переплетов, высокие стопки книг. Видимо, их только-только привезли, сгрузили и еще не разбирали. Между стопками бродила девушка-библиотекарь, как я сейчас понимаю - явно не зная, что ей делать со всем этим книжным хозяйством, с чего начать и куда двигаться. Открыта библиотека, открыта, ответила она на мой вопрос. Достала откуда-то формуляры, записала меня и предложила: выбирай.
На лето в школе дали какой-то список литературы, я его даже взял с собой в лагерь, но начать мне хотелось с чего-нибудь «для души». С чего-нибудь вроде рассказов про майора Пронина и вроде того. В общем, «про шпионов». А потом уже и заглянуть в список.
Мне бы что-нибудь про шпионов, сказал я. Ищи, обвела руками стопки книг потеряная библиотекарша. Я был согласен искать, но как это было сделать среди возвышающихся книжных гималаев, которые грозили обрушением от одного прикосновения к ним? Вы мне что-нибудь подскажите, попросил я библиотекаршу. Она села на стул и, морща лоб, оглядела свои горы. Потом рука ее потянулась к одной из вершин, и она сняла с нее книгу, лежавшую на самом верху. Н. В. Гоголь было написано на обложке. Вот, сказала библиотекарша, рпекомендую. Про шпионов? - уточнил я. Про шпионов, заверила меня библиотекарша. По названию видно же: «Мертвые души». Шпион на шпионе.
Вернувшись в расположение своего отряда, я тотчас принялся за книгу. И стал вязнуть на первой же странице. Какая-то бричка, мужики у кабака, колесо, которое доедет до Москвы, но до Казани не доедет, длинное подробное описание гостиницы, в которую поселяется господин, приехавший на бричке. Когда происходит дело, было не особо понятно. Но судя по всему, еще до советской власти. Уже одно это делало чтение неинтересным. Что там было до советской власти, одна беспросветность, никакой нормальной жизни до советской власти не было!
Однако же я решил быть упорным. Собственно, и тогда уже мне это было свойственно: начав какое-то дело я должен непременно довести его до конца. Я подумал, что рано или поздно действие переместится в советские времена и тут уж пойдет шпион на шпионе. Тем временем мне показалось, что шпионом в конце концов окажется сам этот приехавший господин, Чичиков, больно уж он подозрительный. Всем старается понравиться, подольститься, так умело и ловко заводит знакомства. Впрочем, по мере продвижения в глубь романа, я заподозрил уже и Манилова - он почудился мне глубоко законспирированным шпионом, обзаведшемся женой, детьми, только непонятно на кого работающим. В Коробочке помни́лась мне будущая бдительная разоблачительница всей шпионской сети, умело притворяющаяся дурой. В Ноздреве я заподозрил нашего лихого контразведчика (пока дочитал до него, я уже забыл, что дело происходит в царские времена), который лишь до поры до времени играет в такого буйнопомешанного. Собакевич потянул в моем воображении на главу всей шпионской сети, матерого резидента, а уж Плюшкин в своем халате с ключами на поясе, похожий одновременно и на мужика, и на бабу, точно никем, кроме как изощренно маскирующимся шпионом быть не мог. Правда, я не мог понять, какова все же роль во всей этой истории самого Чичикова, может быть, он-то и есть настоящий будучий разоблачитель всех шпионов, населяющих роман? Только что это такое, «мертвые души», и как он собирается разоблачить Манилова-Собакевича-Плюшкина при их помощи?
Дочитывая роман, я был ужасно разочарован. Автор обманул меня, только намекал-намекал, что сейчас начнется самое интригующее, и не сумел завернуть настоящей шпионской интриги. Осиливал я роман до самого конца смены, не взяв в библиотеке больше ни одной книги, и появился в библиотеке уже только для того, чтобы сдать эти «Мертвые души». Библиотека при этом втором моем посещении имела совершенно библиотечный вид, книги стояли на стеллажах, библиотекарша сидела за столом - возможно, на том самом стуле, который тогда одиноко возвышался посреди книжных гималаев. Как тебе книга, спросила она, принимая протянутый мной увесистый том. Понравилась? Не особо, не позволил я себе прямолинейной оценки. А почему? - поинтересовалась библиотекарша. Да она совсем даже не про шпионов, решился я быть откровенным. Так и не поймешь, кто там шпион, кто нет. Не про шпионов? - разочарованно протянула библиотекарша. А такое название…
Можно было бы подумать, что библиотекарша подшутила надо мной, тонко сумев заставить любителя чтения «про шпионов» прочитать высокую классику. Но думать так не позволяет то разочарование, что было в ее голосе, когда она отвечала на мое признание. Скорее всего, не была она никаким библиотекарем, а просто взяли ее на лето из этой близлежащей деревни Кашино выдавать-принимать книги, и все. И кто такой Гоголь, Николай Васильевич, она не знала. И «Мертвые души» впервые попались ей на глаза тогда, когда к ней заявился первый посетитель в моем лице.
Оценить Гоголя мне предстояло через несколько лет. И то не во всей полноте. Во всей полноте я оценил его много-много спустя.
А причина ассоциации, почему, увидев «Уральский рабочий», я вспомнил в конце концов эту историю с «Мертвыми душами», была, видимо, все же в том, что передовая статья под названием газеты называлась так: «Уничтожить змеиный клубок - расстрелять убийц!» И рядом - фотография трудовых людей, слушающих агитатора, который читает им вслух газету, видимо, про этот самый «клубок». Двадцать лет отделяли 36-й год от 56-го, и никак 56-й не походил на 36-й, но вся жизнь вокруг и твое сознание были облучены прежней эпохой, и тяжело же было исцеляться от этого облучения. Многим, впрочем - оглядываюсь я вокруг, - исцелиться не удалось.
Ваш,
Анатолий Курчаткин