Год литературы
Живой классик разбрызгивал слюну во все стороны и пытался как можно сильней ударить свернутой газетой Светлану. Получалось не очень: слабые ручки не могли как следует размахнуться, бумага тряслась в руках, девушка лениво уклонялась.
- Что это за харя? - геммороидально-красные губы классика жили собственной жизнью одинокого дождевого червя, опоясавшего наполовину истлевшие зубы . - Я вас спрашиваю. Что. Это. За. Харя? И с этой хари вы начинаете год литературы на Кубани?
Возмутила классика собственная фотография в газете. Да не одна - а целых шесть в ряд, на которых его лицо выражало, по замыслу редакции, различные эмоции - от легкого презрения до тотальной ненависти. Светлана - она писала статью о встрече классика с коллективом газеты - не определяла редакционную политику, не отбирала фотографии для публикации, даже не брала в руки фотоаппарат. Но гнев мэтра кубанской литературы выплеснулся именно на нее - хрупкую девушку, которой не посчастливилось первой встретить писателя в холле. Выбежавшие на крики коллеги брезгливо оттащили литератора за плечи видавшего виды пальто.
- Вы еще попляшете, - не унимался классик. - Я дойду до губернатора. Да вашу газетенку просто закроют. И с такой хари они начинают год литературы. Ууу, - грозил он сухим кулачком непонятно кому. - Я это так не оставлю. Я дойду…
Литератор неожиданно успокоился и направился в кабинет главного редактора.
- Лариса Васильевна у себя, - с кривой улыбкой спросил у секретарши и, услышав, что занята, уселся на кресло. - Я тогда здесь подожду.
На протяжении всей этой вакханалии лицо классика ни разу принципиально не отличилось от фотографий в газете. Конечно, диапазон эмоций был куда шире - одних только оттенков презрения было не меньше десятка, плюс еще негодование, возмущение, гнев - окажись в этот момент поблизости фотограф, фоторяд можно было бы увеличить в десятки раз. Но харя - а в точности словесных образов классику не откажешь - оказалась, пожалуй, единственно правильно подобранным словом.
А другой-то литератор писал в эпиграфе к своей комедии: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». И кто же из классиков прав, кто виноват - поди разбери. Вот тебе, бабушка, и год литературы.
- Что это за харя? - геммороидально-красные губы классика жили собственной жизнью одинокого дождевого червя, опоясавшего наполовину истлевшие зубы . - Я вас спрашиваю. Что. Это. За. Харя? И с этой хари вы начинаете год литературы на Кубани?
Возмутила классика собственная фотография в газете. Да не одна - а целых шесть в ряд, на которых его лицо выражало, по замыслу редакции, различные эмоции - от легкого презрения до тотальной ненависти. Светлана - она писала статью о встрече классика с коллективом газеты - не определяла редакционную политику, не отбирала фотографии для публикации, даже не брала в руки фотоаппарат. Но гнев мэтра кубанской литературы выплеснулся именно на нее - хрупкую девушку, которой не посчастливилось первой встретить писателя в холле. Выбежавшие на крики коллеги брезгливо оттащили литератора за плечи видавшего виды пальто.
- Вы еще попляшете, - не унимался классик. - Я дойду до губернатора. Да вашу газетенку просто закроют. И с такой хари они начинают год литературы. Ууу, - грозил он сухим кулачком непонятно кому. - Я это так не оставлю. Я дойду…
Литератор неожиданно успокоился и направился в кабинет главного редактора.
- Лариса Васильевна у себя, - с кривой улыбкой спросил у секретарши и, услышав, что занята, уселся на кресло. - Я тогда здесь подожду.
На протяжении всей этой вакханалии лицо классика ни разу принципиально не отличилось от фотографий в газете. Конечно, диапазон эмоций был куда шире - одних только оттенков презрения было не меньше десятка, плюс еще негодование, возмущение, гнев - окажись в этот момент поблизости фотограф, фоторяд можно было бы увеличить в десятки раз. Но харя - а в точности словесных образов классику не откажешь - оказалась, пожалуй, единственно правильно подобранным словом.
А другой-то литератор писал в эпиграфе к своей комедии: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». И кто же из классиков прав, кто виноват - поди разбери. Вот тебе, бабушка, и год литературы.