Пушкин и массовый читатель

[kulturolog_ia]

Автор: Василий Страхов

Эта статья была опубликована в сборнике статей и материалов "А.С. Пушкин. 1837-1937", вышедшем в Саратовском областном издательстве в 1937 году. При всех знаках времени (противопоставлении "царского" прошлого социалиалистическому настоящему) это весьма информативный и познавательный текст.



С первого взгляда это может показаться странным, но это так: Пушкин - популярнейший и любимейший поэт народов СССР - совсем не был популярнейшим и любимейшим поэтом царской России.

Пушкина всегда знала и любила читательская верхушка дореволю­ционной России, но широким читательским массам он не был доступен.

При попытке выяснить причины этого явления-развертывается очень, в сущности, жуткая картина минувшего читательского быта, лишь смутно, понаслышке известного молодому советскому читателю.

I

В 1892 году Л. Н. Толстого спросили, кто, по его мнению, самый знаменитый, любимый и читаемый писатель в России.

Толстой ответил:

- Матвей Комаров.

Интеллигенцией того времени этот ответ воспринимался, как не­уместная шутка.

Дело же было в том, что Толстой имел в виду всю читательскую массу в целом, в то время как обычно читателем („настоящим" чита­телем) считался жидкий верхний слой интеллигенции на огромной тол­ще многомиллионного неграмотного населения Российской империи.

Читательская верхушка М. Комарова не знала. Но М. Комаров был, пожалуй, лучшим из того, что знали и любили широкие читательские массы.



Крепостной писатель XVIII века, биография которого до нас не дошла, Матвей Комаров был автором лубочных (вернее - долубочных) «английского милорда Георга, маркграфини Фредерики-Луизы», «слав­ного мошенника и вора Ваньки-Каина, французского мошенника Кар­туша» и многого другого.

Сторонниками придворной литературы, обслуживавшей узкую про­слойку культурного дворянства, комаровские „милорды" тщательно отграничивались от „высокой* литературы и крепко вгонялись в лите­ратуру лубочную.

Непрерывно искажаемые и опошляемые, они крепко, миллионами экземпляров, врастали в „широкого" читателя и (вопреки мечтаниям Некрасова, что мужик не милорда глупого, а Белинского и Гоголя с базара понесет) благополучно дожили в виде 3-копеечных лубков до 1917 года. Но, впрочем, не дольше.

Создателя их, М. Комарова, уже не помнили. Да и конкуренция с другими лубочными авторами ему уже стала не под силу.

Кто же стал самым любимым и самым читаемым писателем начала XX века?

Я назвал бы еще более неожиданное имя:

- Кукель.

Его биография тоже неизвестна, да и никому не нужна. Это, в сво­ем роде, сборное имя, нечто вроде могилы неизвестного солдата на лубочном фронте.

Им написано, думаю, не менее тысячи повестей и рассказов. Пло­довитость, превосходящая Боборыкина и уступающая только Дюма.

У Кукеля две особенности.

Во-первых, у него нет лучших и худших вещей. Они все равны по качеству, хотя и разнообразны по приемам. У него есть и свои вариан­ты старинных „милорда" и „протупей-прапорщика" и реминисценции из классиков, вроде „турецкого пленника" (по „Кавказскому пленнику" Толстого) и исторические повести, где Вальтер-Скотт и Купер откро­венно пересажены на русскую почву, и беллетристические обработки отечественных тем от подвигов Василия Рябова и Козьмы Крючкова до похождения сыщика И. Д. Путилина.

Во-вторых, все его произведения делятся на повести в 96 страниц (ценою в 10 коп.) и рассказы в 32 страницы (ценою в 3 коп.). Иных листажей у него нет.

В течение многих лет он поставлял (с регулярностью законтракто­ванного фельетониста) И. Д. Сытину свою продукцию, рассчитанную на стандартные размеры лубочных книжек. И даже не на каждой из них отмечалось:

- „Повесть (или рассказ) Кукеля."

Но книжки Кукеля (и многих других Кукелей) в подлинно миллион­ных количествах растекались по окраинным лавчонкам, уездным база­рам и коробам офеней,

„Широкий" русский читатель (предок нашего колхозника и стаха­новца) до самой революции любил Кукелей, Пушкин до него если и доходил, то только в тех же- стандартных лубках с сомнительными тек­стами, изданными многочисленными Сытиными, Холмушиными, Сазоно­выми, наряду с песенниками, оракулами, сонниками, магиями и пись­мовниками.

Это далеко не случайно.

II

Каково было состояние книжного рынка современного Пушкину периода -начала XIX века?

По свидетельству Карамзина, в Москве было две книжных лавки с оборотом по 5 тыс. р. ассигнациями в год, т. е. с дневной выручкой в 12-15 руб. Небольшая книжка стоила тогда 3-5 руб.

Москва покупала 5-б книг в день!

Значительно сдвинул книжное дело книгоиздатель Н. И. Новиков. В Москве стало 20 лавок с общим годовым оборотом в 200 тыс. руб. ассигнациями. Впервые открылись книжные лавки в провинции. Но после ссылки Новикова книжная торговля снова заглохла - вплоть до 20-х годов, когда она начала заметно развиваться, особенно в Петер­бурге.

Что покупалось? Переводная литература (во главе с потрясающими романами А. Радклиф) и мистическая литература (Эккартсгаузен, „Ключ к таинствам натуры" и пр.). Батюшков, Жуковский, Дмитриев - залеживались на полках и шли за полцены и дешевле. («В Москве можно купить за 100 р. книг на 500 руб.» - писал Белинский уже в 1829 году).

Кто покупал? Это станет ясным из следующих цифр.

Предметы первой необходимости были дешевы (мясо 11-12 к./фунт, коровье масло 42 к. /ф., пшеничная мука 3 р. 75 к. /пуд и т. д.). Но небольшая книга стоила 10 р., кресло в театре-5 р. (ложа до 20 руб.), билет в концерт -10 руб.

Среднее месячное жалованье чиновника не превышало 60-80 руб. А гоголевский Акакий Акакиевич получал 33 рубля и вряд ли смог бы купить хоть одну книгу в год. О ремесленнике, о крестьянине го­ворить вообще не приходится.

Вот обстановка, в которую пришел Пушкин.

III

В то время писатель не мог жить литературным трудом. Издавать книги было выгодно (номинал в десять раз превышал себестоимость), но наживался лишь издатель.

Уже отмирала эпоха придворного меценатства, но в российских за­конах еще не было понятия „авторское право* (его постепенно выра­ботали на практике Пушкин и Смирдин).

Все это заставило Пушкина издавать свои первые книги на соб­ственный риск или с помощью друзей (Гнедич, Вяземский и др.)1

bdquo;Руслан и Людмила" стоила 10 р. (на веленевой бумаге 15 р.), „Кавказский пленник" - 5 р. (на веленевой бумаге 7 р.), а „Евгений Онегин" издавался отдельными главами (по мере написания), малень­кими книжечками ценою по 5 руб., т. е. весь „Онегин" обходился в 40 руб.

Правда, Пушкин печатался в журналах, но журналы стоили от 20 до 50 руб. в год (данные по Гессену: „Книгоиздатель А. Пушкин").

Уже работала знаменитая смирдинская библиотека, но плата за пользование книгами была 5 руб. в месяц, а с новыми журналами 8 руб. в месяц (данные по книге Гриц и др.: „Словесность и коммерция").

Налицо был лишь, что называется, узкий круг читателя.

Несмотря на огромный успех своих книг, Пушкин все же боялся дать завод (тираж) более обычных 1200 экземпляров.

Интересна судьба основанного Пушкиным журнала „Современник". В переписке Грота с Плетневым имеется указание, что «уже в 40-х годах он печатался всего в 600 экземплярах, из которых расходилось 200, так что издание было явно убыточным».

Здесь количество переходит в качество. Если, например, в 1910 го­ду в 10-тысячном тираже Павленковского однотомника Пушкина чита­тельская верхушка и демократический читатель соотносились все же как 8:2, то в тысячных тиражах прижизненных изданий Пушкина это отношение было 10:0.

Массовому читателю Пушкин был абсолютно недоступен. А на язы­ках нацменьшинств не было не только типографии, но подчас и ал­фавитов.

И если Пушкин писал (в „Памятнике"), что его назовет всяк су­щий в России язык до тунгуса и калмыка включительно, то осуще­ствиться это могло лишь после Октябрьской революции.

И причины этому были не только экономические, но и политиче­ские: в расчеты литературной политики царской России популярность „вольнолюбивого" автора, да еще среди нацменьшинств, совершенно не входила.

Полный текст работы на сайте: https://culturolog.ru/content/view/4422/114/