L’interno lo Stivale
Попеняли, что совсем забросил итальянские выкладки. Недавняя главка из путеводителя по Неаполю для журнала "Italia”. Так уж получается, что и здесь без злобы дня - точнее, попытки извлечь из истории хоть какие-то уроки, и спроецировать их на происходящее - ну никак не обойтись.
Разрушатели и Созидатели
О том, что «все революции пожирают своих детей» в последнее время мы слышим с экрана с удручающей регулярностью. На днях в Египте приговорён к смертной казни свергнутый президент Мухаммед Мурси - один из лидеров революции, приведшей к свержению режима Мубарака, в прочих странах «арабской весны» тоже чёрт-те что творится. Думать о некогда братской Украине больно и страшно. В происходящем нет ничего необычного: достаточно вспомнить бесконечные гильотинирования Великой Французской революции и внутрипартийную борьбу за власть, начавшуюся в возлюбленном Отечестве тотчас по окончании Гражданской войны. Да, пожирают: а чем им ещё - после прихода к власти - предложите заняться? Профессиональные разрушатели созидать не способны. Как простодушно обмолвился один из африканских лидеров просоветской ориентации: «Мы не для того совершили революцию, чтобы теперь работать!»
Выросшие в Советском Союзе ещё помнят времена, когда слово «революционер» было овеяно ореолом высокой романтики. Да, мы ненавидели окружающий официоз, мы скрипели зубами, сдавая экзамены по трудам классиков марксизма-ленинизма, мы виртуозно овладели «эзоповой феней», позволявшей втихомолку посмеиваться над вялотекущим маразмом повседневности. Но где-то - на периферии сознания - прочно поселились иные - подлинные, героические - революционеры. Спартак и декабристы, Гарибальди и Че Гевара. Когда Булат пел про «комиссаров в пыльных шлемах» - мальчишкам моего поколения казалось, что песня про них. Что уж они-то ни в коем случае не повторили бы дедовских ошибок - совершив Революцию, построили более разумный, светлый и справедливый мир. Может, даже старый разрушать «до основанья» не пришлось: достаточно продемонстрировать, что в созданном «нами» жить лучше.
Потом страна рухнула, и оказалось, что всё не так просто. Большой крови - в отличие от якобинцев и большевиков - не случилось. Зато грязь компенсировала её с лихвой. Неожиданно пророческой оказалась строка Бродского: «Но ворюга мне милей, чем кровопийца». Потребовалось не так много времени, чтобы убедиться, что власть ворюг ничуть не слаще, и уж точно вегетарианской не является. Жертвам революции безразлично: будут они расстреляны, стёрты в «лагерную пыль» во имя светлого будущего - или сами наложат на себя руки от отчаяния и безнадёжности. А то и просто вымрут вследствие систематического недоедания и недоступности медицины. Последнее, думаю, пострашнее будет.
Ныне радикальные оппоненты режима - некогда сами способствовавшие его установлению и немало на том обогатившиеся - вновь призывают к революции. Призыв, как у Ленина сотоварищи, обращён к активному меньшинству - поскольку пассивное большинство переменами сыто по горло. Большинству твёрдо ведомо, что всякие перемены будут осуществляться за его счёт, и ничего хорошего за ними не последует. Большинство стремится выжить, деток на ноги поднять - ему не до глупостей. Искренне недоумеваю: чем подразумеваемая диктатура «креативного класса» лучше недоброй памяти «диктатуры пролетариата»? Насилие меньшинства над большинством всегда остаётся насилием - даже если свершалось оно во имя самых высоких и светлых целей. Не говоря уже, что - как показывает практика - львиная часть победившего меньшинства по ходу революции не забывает и о собственной шкурной выгоде.
Про то, что наступание на старые грабли становится для нас национальным спортом, за последний год ленивый не пошутил. Боюсь, ситуация куда мрачнее: это бессмысленное и беспощадное занятие давно заслуживает возведения в Олимпийский статус. Люди, с пеной на губах твердившие, что всякая революция есть абсолютное зло - в противовес эволюционному пути развития - ныне с неменьшим остервенением выдвигают радикальные лозунги. Чтобы хоть что-то понять, вернёмся в лоно Истории.
Большинство словарей афоризмов и «крылатых слов» утверждает, что фраза про революцию, питающуюся своими детками, принадлежит пламенному Дантону - министру юстиции Первой Республики и одному из отцов революционного террора. По другой версии слова эти произнёс казнённый вместе с ним Камилл Демулен - инициатор взятия Бастилии, ставшего точкой отсчёта последующих событий. Но «История жирондистов» Альфонса де Ламартина свидетельствует, что за год до казни Дантона их сказал Пьер Виктюрниен Верньо - выдающийся оратор, один из лидеров Национального Конвента. Дантон же перед смертью лишь припомнил с горькой иронией политического оппонента, которого сам некогда отправил на гильотину.
Предсмертные слова Верньо таковы: «Революция, как бог Сатурн пожирает своих детей. Будьте осторожны, боги жаждут». В изначальной редакции они обретают более грозный смысл. Речь уже не о том, что дорвавшиеся до власти революционеры начинают пожирать друг друга, как пауки в банке - об универсальном принципе мироустройства. Но действительно ли неизбежным следствием любой революции является грязь и кровь? Попробуем разобраться.
Самым блистательным из полководцев Великой Французской революции был, как известно, её будущий могильщик - генерал Бонапарт. Став Императором, он - как подобает основателю династии - стал возводить на соседствующие престолы братьев, сестёр, даже пасынка. Но, помимо вознёсшихся из грязи в князи родственников, в окружении Наполеона были два действительно незаурядных маршала, ставших выдающимися монархами. Речь о Бернадоте - будущем короле Швеции, основателе ныне правящей династии - и Иоахиме Мюрате, короле Неаполитанском.
После пространной преамбулы вновь возвращаемся на улицы древнего и вечно юного Неаполя. Мюрат правил им сравнительно недолго, всего семь лет. К тому же, большую часть этого времени он провёл за пределами королевства, участвуя в наполеоновских войнах. За ним прочно закрепилась репутация «театрального короля» - лихого рубаки, ни бельмеса не смыслящего ни в полководческом искусстве, ни (тем более) в управлении государством. Но так ли это? В 1888 году по приказу Умберто I, второго короля объединённой Италии, перед Королевским дворцом на Piazza del Plebiscito были установлены статуи наиболее выдающимся властителям Неаполя. Место в их ряду - наравне с Роджером Сицилийским и Фридрихом Гогенштауфеном, Карлом Анжуйским и Альфонсо Арагонским, императором Карлом Габсбургом и Карлом Бурбоном - занял Иоахим Мюрат. Тот самый «театральный король», которого считают марионеткой в руках французов. Оставивший, оказывается - при повсеместной нелюбви неаполитанцев к французским оккупантам - добрую память о годах своего правления.
В предыдущем очерке мы расстались с Неаполем в самом начале XIX века. После разгрома антинаполеоновской коалиции при Аустерлице русские и британские войска покинули город. Король Фердинанд с супругой Марией-Каролиной бежали на Сицилию. Государство рухнуло как карточный домик - зато без особого кровопролития. В марте 1806 года Наполеон низложил неаполитанских Бурбонов и передал корону своему брату, Жозефу Бонапарту. Против захватчиков в народе разгорелась вялотекущая партизанская война. Французов в городе не любили - и это было взаимно. Но Наполеон производит неожиданную рокировку: назначает Жозефа королём Испании, а Неаполь отдаёт своему любимцу и свежеиспечённому родственнику Мюрату. Восемнадцатилетняя Каролина, младшая сестрёнка грозного корсиканца, без памяти влюбилась в прекрасного кавалериста, первого наездника Европы, о фантастической отваге которого уже слагались легенды. Семья для корсиканца - святое. Император, не решившись доверить Мюрату Испанию, отдал ему Неаполь - а Жозефа пересадил на мадридский трон.
И тут история удачливого авантюриста, саблей, обаянием и мужеством проложившего путь к престолу, делает неожиданный извив. Но прежде, чем приступить к рассказу о правлении Иоахима Наполеона - под этим именем Мюрат вступил на трон - несколько слов о нём самом. На первый взгляд, истории Бонапарта и Мюрата весьма схожи. Оба на волне Революции выбились из низов благодаря успехам на поле сражения. Казалось, они должны были прекрасно понимать друг друга. Так оно и было: с тех пор, как в октябре 1795 года капитан Мюрат сыграл ключевую роль при подавлении Бонапартом роялистского мятежа в Париже, тот неизменно продвигал его по службе, доверил командование кавалерией, именовал своей правой рукой. Мюрат принимал непосредственное участие захвате власти Наполеоном - именно он во главе гренадёров разогнал 10 ноября 1799-го палату представителей парламента. Два месяца спустя они с Наполеоном породнились, и карьера Мюрата ускорилась. Он стал маршалом Франции, губернатором Парижа, командующим кавалерией. Наполеон наградил зятя титулом великого герцога Берг и Клеве - вассального княжества со столицей в Дюссельдорфе. Мюрат властью явно пренебрегал - проводил свои дни либо в Париже, либо при армии. Всё изменилось после того, как Император - вопреки чаяниям Мюрата, рассчитывавшего на престол покорённой им Испании - назначил его королём Неаполя. Почему?
Вчитаемся в высказывания Наполеона о своём любимце: «Он был моей правой рукой, но, предоставленный самому себе, терял всю энергию. В виду неприятеля Мюрат превосходил храбростью всех на свете, в поле он был настоящим рыцарем, в кабинете - хвастуном без ума и решительности». Мысль об отсутствии у Мюрата навыков военачальника, вообще каких-либо организаторских способностей красной нитью проходит через мемуары многих приближённых Бонапарта. Но нет ли в их словах элементарной зависти? Так же впоследствии шельмовали «светлейшего князя» Меншикова, припоминая исключительно его вороватость - и начисто забывая как о воинских подвигах, так и о незаурядной градостроительной деятельности на посту губернатора Санкт-Петербурга. Мюрата - в отличие от многих революционных деятелей и приближённых Наполеона - в мздоимстве упрекнуть оказалось невозможно. Так и возник миф об отважном - но, увы, безмозглом - рубаке, питавшем слабость к театральным эффектам.
Вот мнение современного французского историка Жана Тюлара: «На протяжении всей жизни они не испытывают друг к другу симпатии. Непреодолимое презрение Наполеона, офицера, получившего военное образование, к Мюрату, выбившемуся из солдатских рядов, сознание превосходства артиллериста над кавалеристом, стратега над рубакой. Разные темпераменты при цельности характеров и обоюдной самолюбивой ранимости не способствуют улучшению их взаимоотношений». Циркулировавшие по Парижу слухи, что императрица Жозефина проявляет по отношению к Мюрату непозволительную благосклонность, тепла во взаимоотношения между ним и Наполеоном также не прибавляли.
Обратимся к фактам. Начнём с того, что Мюрат - младший ребёнок в семье многодетного гасконского трактирщика - получил весьма недурное образование. Даже - совсем неожиданно для лихого рубаки - изучал богословие в Тулузе. Потом, увлечённый романтикой воинской службы, завербовался в проходивший через город егерский полк. Согласно другой версии, студент-богослов тайно сожительствовал с местной девушкой, и записался на службу, чтобы улизнуть от наказания. Эдакая история Фанфана-Тюльпана, переходящая в историю д’Артаньяна: в итоге отчисленный из полка за нарушение субординации гасконец - бесстрашный, свободный и нищий - отправляется покорять Париж. Всего через полтора года, удостоенный за храбрость в итальянском походе звания бригадного генерала, Мюрат выгравирует на лезвии своей сабли: «Честь и Дамы».
Представить Фанфана-Тюльпана или д’Артаньяна в роли правителя государства и впрямь затруднительно. Но представить в этой роли бывшего студента-богослова вполне реально. Вспомним, что одним из самых могущественных правителей России в минувшем веке стал недоучившийся семинарист.
Прибытие в Неаполь, похоже, стало поворотной точкой в жизни Мюрата. Рискну предположить, что они - город и новый монарх - попросту понравились друг другу. Наплевательски относившийся прежде к обязанностям великого герцога, Мюрат проявляет себя как зрелый, разумный и справедливый правитель. Он начинает с амнистии политическим оппонентам. Справедливостью и объективностью ухитряется склонить на свою сторону как финансовую буржуазию, так и старую земельную аристократию, позиции которой в южной Италии традиционно сильны. При Мюрате - без каких-либо карательных действий - сама собой прекращается партизанская война. Мюрат всячески поддерживает своего министра Джузеппе Зурло, сумевшего - впервые! - ввести равное для всех судопроизводство и разработавшего проект уложения о наказаниях. Новый король проводит реформы в государственном хозяйстве. Открывает военный коллеж, политехническую, артиллерийскую, инженерную и морскую школы, организовывает управление дорог и мостов. Мюрат вкладывает немалые средства в развитие образования. Согласно закону от 30 ноября 1811 года в каждом районе создаются бесплатные начальные школы, строится даже отдельная школа для глухонемых. Король покровительствует университетам, увеличивает жалование профессорам, учреждает педагогический институт, начинает строительство зоологического музея и - первой в Италии - обсерватории. В каждой провинции королевства создаются общества сельского хозяйства - подобие наших будущих земств.
Созидательная деятельность нового короля вступает в прямое противоречие с планами Наполеона. В сущности, Италия нужна Императору лишь в качестве источника пушечного мяса. Попытка Мюрата вести самостоятельную политику наталкивается на жёсткое противодействие. Мюрат жалуется, что если бы не саботаж имперских генералов, он наверняка сумел бы включить в состав королевства охраняемую британским флотом Сицилию. По законам чести новый король связан принесённой клятвой с Императором. Он участвует во всех войнах Наполеона, по-прежнему первым, рискуя жизнью, бросается в кавалеристские атаки. В 1812 году Мюрат отправляет своих подданных в роковой поход на Россию. Французские историки ставят Мюрату в вину, что в январе 1813-го он, назначенный покинувшим армию Императором главнокомандующим, после получения тревожных известий из Неаполя самовольно сдал командование Евгению Богарне и отправился спасать собственное королевство. Наполеон расценил его поступок как дезертирство - но Мюрат отважно бьётся на его стороне под Лейпцигом, а во время Ста Дней, при первом известии о высадке Наполеона объявляет войну несоизмеримо более могущественной Австрии. Император прямо называет своего бывшего любимца предателем - но тот продолжает хранить ему верность. Верность эта стоила Мюрату не только короны, но и жизни. Проблема в том, что он до конца был верен не только Наполеону, но и ставшему новым Отечеством Неаполю. Мюрат пытается лавировать, уберечь народ от чужеземного владычества. После окончательного падения Наполеона Австрия предлагает ему графский титул и безбедное существование - при условии отречения от короны. Мюрат, уверенный в повсеместной любви народа к себе, с горсткой сторонников предпринимает отчаянную попытку вернуть Неаполь. 8 октября 1815 года вынужденный после бури высадиться в Калабрии, близ городка Пиццо, он с 28 солдатами был взят в плен местной жандармерией. 13 октября короля расстреляли залпом из 12 ружей. Перед смертью, поцеловав медальон с портретом жены, Мюрат сам отдал приказ солдатам: «Сохраните лицо, цельтесь в сердце!»
Имя Мюрата было предано осмеянию, но введённые им законы, касавшиеся личных и имущественных прав, вернувшийся к власти король Фердинанд трогать не решился. Дворянство не получило обратно феодальных привилегий, духовенству удалось вернуть лишь незначительную часть церковных земель.
Главнейшим архитектурным памятником эпохи Мюрата, конечно же, является Piazza del Plebiscito. Она расположена в самом сердце Неаполя. Помимо Королевского дворца, на неё выходят Palazzo della Prefettura, возведённое Леопольдо Лаперута и более старое Palazzo Salerno (творение Франческо Сикуро). В южном этаже Дворца Префектуры располагается знаменитое кафе «Гамбринус».
Своё название площадь получила в честь исторического референдума 21 октября 1860 года, на котором было принято решение о присоединении к Пьемонту, ставшее основой объединённой Италии. В античные времена здесь располагался примыкавший к городским стенам дворец Луциллия. В эпоху Средневековья территория использовалась для проведения народных гуляний и праздников. Мюрат задумал создать грандиозный архитектурный ансамбль: Форум своего имени, по древнеримскому образцу. Соседний холм Пиццофальконе предполагалось срыть до половины, устроив огромный амфитеатр. Единственное, что напоминает об этом замысле - грандиозная колоннада дорического ордена, в центре которой разместилась Basilica di San Francesco di Paola.
38 гигантских колонн, возведённые Леопольдо Лаперута, разительно напоминают Казанский Собор в Санкт-Петербурге. Справедливости ради упомянем, что строительство шедевра Воронихина началось десятилетием ранее. К тому же, колоннада Казанского была предусмотрена замыслом зодчего. Базилику же св. Франциска Паоланского возвели по обету короля Фердинанда - построить храм в случае возвращения королевства. Колоннада несостоявшегося Форума досталась ей почти случайно - не сносить же такую красоту! Архитектор Пьетро Бьянка явно рассчитывал на то, что колоннада придаст храму сходство с собором Святого Петра в Ватикане. А портик, увенчанный треугольным тимпаном, и очертания купола напоминают о римском Пантеоне. Строительство базилики было завершено в 1836 году, и она по праву считается одной из красивейших церквей Италии неоклассического периода. В правой капелле - раннее произведение Луки Джордано «Святой Онуфрий за молитвой». Большой алтарь работы Ансельмо Канджано (1641 год) ранее находился в церкви Святых Апостолов. Он украшен фресками, декорирован драгоценными камнями и лазуритом, по бокам расположены два позолоченных ангела. В апсиде - полотно Винченцо Камуччини «Святой Франциск из Паолы, воскрешающий покойника» (XIX в.). В ризнице - «Богоматерь непорочного зачатия» кисти Гаспара Ланди (конец XVIII в.) и «Обрезание» Антонио Кампи (XVI в.). Центральную ротонду образуют 34 колонны коринфского ордера из мондрагонского мрамора.
Очерк начинался с рассуждений о революции. Остаюсь при мнении, что все спекуляции, уподобляющие революцию родам светлого будущего (а родов без крови не бывает) - опасное и нечистоплотное безумие. Но опыт краткого пребывания Мюрата у власти в Неаполе заставляет задуматься о многом. После него сам воздух времени изменился необратимо. Подневольные сословия, низведённые до уровня бессловесного скота, почувствовали себя гражданами. И забыть об этом уже не смогли. Разрозненные -порой откровенно враждебные по отношению друг к другу - жители разных провинций стали осознавать себя итальянцами. Потребуется чуть более полувека, чтобы страна, наконец, объединилась. И всё это - вследствие правления бывшего авантюриста, бывшего революционера, бывшего лихого вояки, непостижимым образом почувствовавшего вкус к созиданию и груз ответственности за судьбу вверенного ему народа. Похоже, исторические деятели делятся не на хороших или плохих, добрых или злых, умных или глупых, прогрессивных или консервативных - на Разрушателей и Созидателей. В гимне Интернационала пелось: «…разрушим до основанья, а затем…» «Затем», как правило, не наступало вовсе. Либо - в редчайших, по пальцам считанных случаях. Правление двух наполеоновских маршалов, по определению бывших разрушателей - Мюрата в Неаполе и Бернадота в Швеции - тому подтверждение.
Может, дело причина в том, что человек, почуявший вкус к разрушению, творить становится уже не способен? Или забывает о простой истине: творить - несоизмеримо увлекательнее, чем разрушать…
По ссылке - pdf-ка из журнала:
https://yadi.sk/i/6bnjyKEMhoxTX
Разрушатели и Созидатели
О том, что «все революции пожирают своих детей» в последнее время мы слышим с экрана с удручающей регулярностью. На днях в Египте приговорён к смертной казни свергнутый президент Мухаммед Мурси - один из лидеров революции, приведшей к свержению режима Мубарака, в прочих странах «арабской весны» тоже чёрт-те что творится. Думать о некогда братской Украине больно и страшно. В происходящем нет ничего необычного: достаточно вспомнить бесконечные гильотинирования Великой Французской революции и внутрипартийную борьбу за власть, начавшуюся в возлюбленном Отечестве тотчас по окончании Гражданской войны. Да, пожирают: а чем им ещё - после прихода к власти - предложите заняться? Профессиональные разрушатели созидать не способны. Как простодушно обмолвился один из африканских лидеров просоветской ориентации: «Мы не для того совершили революцию, чтобы теперь работать!»
Выросшие в Советском Союзе ещё помнят времена, когда слово «революционер» было овеяно ореолом высокой романтики. Да, мы ненавидели окружающий официоз, мы скрипели зубами, сдавая экзамены по трудам классиков марксизма-ленинизма, мы виртуозно овладели «эзоповой феней», позволявшей втихомолку посмеиваться над вялотекущим маразмом повседневности. Но где-то - на периферии сознания - прочно поселились иные - подлинные, героические - революционеры. Спартак и декабристы, Гарибальди и Че Гевара. Когда Булат пел про «комиссаров в пыльных шлемах» - мальчишкам моего поколения казалось, что песня про них. Что уж они-то ни в коем случае не повторили бы дедовских ошибок - совершив Революцию, построили более разумный, светлый и справедливый мир. Может, даже старый разрушать «до основанья» не пришлось: достаточно продемонстрировать, что в созданном «нами» жить лучше.
Потом страна рухнула, и оказалось, что всё не так просто. Большой крови - в отличие от якобинцев и большевиков - не случилось. Зато грязь компенсировала её с лихвой. Неожиданно пророческой оказалась строка Бродского: «Но ворюга мне милей, чем кровопийца». Потребовалось не так много времени, чтобы убедиться, что власть ворюг ничуть не слаще, и уж точно вегетарианской не является. Жертвам революции безразлично: будут они расстреляны, стёрты в «лагерную пыль» во имя светлого будущего - или сами наложат на себя руки от отчаяния и безнадёжности. А то и просто вымрут вследствие систематического недоедания и недоступности медицины. Последнее, думаю, пострашнее будет.
Ныне радикальные оппоненты режима - некогда сами способствовавшие его установлению и немало на том обогатившиеся - вновь призывают к революции. Призыв, как у Ленина сотоварищи, обращён к активному меньшинству - поскольку пассивное большинство переменами сыто по горло. Большинству твёрдо ведомо, что всякие перемены будут осуществляться за его счёт, и ничего хорошего за ними не последует. Большинство стремится выжить, деток на ноги поднять - ему не до глупостей. Искренне недоумеваю: чем подразумеваемая диктатура «креативного класса» лучше недоброй памяти «диктатуры пролетариата»? Насилие меньшинства над большинством всегда остаётся насилием - даже если свершалось оно во имя самых высоких и светлых целей. Не говоря уже, что - как показывает практика - львиная часть победившего меньшинства по ходу революции не забывает и о собственной шкурной выгоде.
Про то, что наступание на старые грабли становится для нас национальным спортом, за последний год ленивый не пошутил. Боюсь, ситуация куда мрачнее: это бессмысленное и беспощадное занятие давно заслуживает возведения в Олимпийский статус. Люди, с пеной на губах твердившие, что всякая революция есть абсолютное зло - в противовес эволюционному пути развития - ныне с неменьшим остервенением выдвигают радикальные лозунги. Чтобы хоть что-то понять, вернёмся в лоно Истории.
Большинство словарей афоризмов и «крылатых слов» утверждает, что фраза про революцию, питающуюся своими детками, принадлежит пламенному Дантону - министру юстиции Первой Республики и одному из отцов революционного террора. По другой версии слова эти произнёс казнённый вместе с ним Камилл Демулен - инициатор взятия Бастилии, ставшего точкой отсчёта последующих событий. Но «История жирондистов» Альфонса де Ламартина свидетельствует, что за год до казни Дантона их сказал Пьер Виктюрниен Верньо - выдающийся оратор, один из лидеров Национального Конвента. Дантон же перед смертью лишь припомнил с горькой иронией политического оппонента, которого сам некогда отправил на гильотину.
Предсмертные слова Верньо таковы: «Революция, как бог Сатурн пожирает своих детей. Будьте осторожны, боги жаждут». В изначальной редакции они обретают более грозный смысл. Речь уже не о том, что дорвавшиеся до власти революционеры начинают пожирать друг друга, как пауки в банке - об универсальном принципе мироустройства. Но действительно ли неизбежным следствием любой революции является грязь и кровь? Попробуем разобраться.
Самым блистательным из полководцев Великой Французской революции был, как известно, её будущий могильщик - генерал Бонапарт. Став Императором, он - как подобает основателю династии - стал возводить на соседствующие престолы братьев, сестёр, даже пасынка. Но, помимо вознёсшихся из грязи в князи родственников, в окружении Наполеона были два действительно незаурядных маршала, ставших выдающимися монархами. Речь о Бернадоте - будущем короле Швеции, основателе ныне правящей династии - и Иоахиме Мюрате, короле Неаполитанском.
После пространной преамбулы вновь возвращаемся на улицы древнего и вечно юного Неаполя. Мюрат правил им сравнительно недолго, всего семь лет. К тому же, большую часть этого времени он провёл за пределами королевства, участвуя в наполеоновских войнах. За ним прочно закрепилась репутация «театрального короля» - лихого рубаки, ни бельмеса не смыслящего ни в полководческом искусстве, ни (тем более) в управлении государством. Но так ли это? В 1888 году по приказу Умберто I, второго короля объединённой Италии, перед Королевским дворцом на Piazza del Plebiscito были установлены статуи наиболее выдающимся властителям Неаполя. Место в их ряду - наравне с Роджером Сицилийским и Фридрихом Гогенштауфеном, Карлом Анжуйским и Альфонсо Арагонским, императором Карлом Габсбургом и Карлом Бурбоном - занял Иоахим Мюрат. Тот самый «театральный король», которого считают марионеткой в руках французов. Оставивший, оказывается - при повсеместной нелюбви неаполитанцев к французским оккупантам - добрую память о годах своего правления.
В предыдущем очерке мы расстались с Неаполем в самом начале XIX века. После разгрома антинаполеоновской коалиции при Аустерлице русские и британские войска покинули город. Король Фердинанд с супругой Марией-Каролиной бежали на Сицилию. Государство рухнуло как карточный домик - зато без особого кровопролития. В марте 1806 года Наполеон низложил неаполитанских Бурбонов и передал корону своему брату, Жозефу Бонапарту. Против захватчиков в народе разгорелась вялотекущая партизанская война. Французов в городе не любили - и это было взаимно. Но Наполеон производит неожиданную рокировку: назначает Жозефа королём Испании, а Неаполь отдаёт своему любимцу и свежеиспечённому родственнику Мюрату. Восемнадцатилетняя Каролина, младшая сестрёнка грозного корсиканца, без памяти влюбилась в прекрасного кавалериста, первого наездника Европы, о фантастической отваге которого уже слагались легенды. Семья для корсиканца - святое. Император, не решившись доверить Мюрату Испанию, отдал ему Неаполь - а Жозефа пересадил на мадридский трон.
И тут история удачливого авантюриста, саблей, обаянием и мужеством проложившего путь к престолу, делает неожиданный извив. Но прежде, чем приступить к рассказу о правлении Иоахима Наполеона - под этим именем Мюрат вступил на трон - несколько слов о нём самом. На первый взгляд, истории Бонапарта и Мюрата весьма схожи. Оба на волне Революции выбились из низов благодаря успехам на поле сражения. Казалось, они должны были прекрасно понимать друг друга. Так оно и было: с тех пор, как в октябре 1795 года капитан Мюрат сыграл ключевую роль при подавлении Бонапартом роялистского мятежа в Париже, тот неизменно продвигал его по службе, доверил командование кавалерией, именовал своей правой рукой. Мюрат принимал непосредственное участие захвате власти Наполеоном - именно он во главе гренадёров разогнал 10 ноября 1799-го палату представителей парламента. Два месяца спустя они с Наполеоном породнились, и карьера Мюрата ускорилась. Он стал маршалом Франции, губернатором Парижа, командующим кавалерией. Наполеон наградил зятя титулом великого герцога Берг и Клеве - вассального княжества со столицей в Дюссельдорфе. Мюрат властью явно пренебрегал - проводил свои дни либо в Париже, либо при армии. Всё изменилось после того, как Император - вопреки чаяниям Мюрата, рассчитывавшего на престол покорённой им Испании - назначил его королём Неаполя. Почему?
Вчитаемся в высказывания Наполеона о своём любимце: «Он был моей правой рукой, но, предоставленный самому себе, терял всю энергию. В виду неприятеля Мюрат превосходил храбростью всех на свете, в поле он был настоящим рыцарем, в кабинете - хвастуном без ума и решительности». Мысль об отсутствии у Мюрата навыков военачальника, вообще каких-либо организаторских способностей красной нитью проходит через мемуары многих приближённых Бонапарта. Но нет ли в их словах элементарной зависти? Так же впоследствии шельмовали «светлейшего князя» Меншикова, припоминая исключительно его вороватость - и начисто забывая как о воинских подвигах, так и о незаурядной градостроительной деятельности на посту губернатора Санкт-Петербурга. Мюрата - в отличие от многих революционных деятелей и приближённых Наполеона - в мздоимстве упрекнуть оказалось невозможно. Так и возник миф об отважном - но, увы, безмозглом - рубаке, питавшем слабость к театральным эффектам.
Вот мнение современного французского историка Жана Тюлара: «На протяжении всей жизни они не испытывают друг к другу симпатии. Непреодолимое презрение Наполеона, офицера, получившего военное образование, к Мюрату, выбившемуся из солдатских рядов, сознание превосходства артиллериста над кавалеристом, стратега над рубакой. Разные темпераменты при цельности характеров и обоюдной самолюбивой ранимости не способствуют улучшению их взаимоотношений». Циркулировавшие по Парижу слухи, что императрица Жозефина проявляет по отношению к Мюрату непозволительную благосклонность, тепла во взаимоотношения между ним и Наполеоном также не прибавляли.
Обратимся к фактам. Начнём с того, что Мюрат - младший ребёнок в семье многодетного гасконского трактирщика - получил весьма недурное образование. Даже - совсем неожиданно для лихого рубаки - изучал богословие в Тулузе. Потом, увлечённый романтикой воинской службы, завербовался в проходивший через город егерский полк. Согласно другой версии, студент-богослов тайно сожительствовал с местной девушкой, и записался на службу, чтобы улизнуть от наказания. Эдакая история Фанфана-Тюльпана, переходящая в историю д’Артаньяна: в итоге отчисленный из полка за нарушение субординации гасконец - бесстрашный, свободный и нищий - отправляется покорять Париж. Всего через полтора года, удостоенный за храбрость в итальянском походе звания бригадного генерала, Мюрат выгравирует на лезвии своей сабли: «Честь и Дамы».
Представить Фанфана-Тюльпана или д’Артаньяна в роли правителя государства и впрямь затруднительно. Но представить в этой роли бывшего студента-богослова вполне реально. Вспомним, что одним из самых могущественных правителей России в минувшем веке стал недоучившийся семинарист.
Прибытие в Неаполь, похоже, стало поворотной точкой в жизни Мюрата. Рискну предположить, что они - город и новый монарх - попросту понравились друг другу. Наплевательски относившийся прежде к обязанностям великого герцога, Мюрат проявляет себя как зрелый, разумный и справедливый правитель. Он начинает с амнистии политическим оппонентам. Справедливостью и объективностью ухитряется склонить на свою сторону как финансовую буржуазию, так и старую земельную аристократию, позиции которой в южной Италии традиционно сильны. При Мюрате - без каких-либо карательных действий - сама собой прекращается партизанская война. Мюрат всячески поддерживает своего министра Джузеппе Зурло, сумевшего - впервые! - ввести равное для всех судопроизводство и разработавшего проект уложения о наказаниях. Новый король проводит реформы в государственном хозяйстве. Открывает военный коллеж, политехническую, артиллерийскую, инженерную и морскую школы, организовывает управление дорог и мостов. Мюрат вкладывает немалые средства в развитие образования. Согласно закону от 30 ноября 1811 года в каждом районе создаются бесплатные начальные школы, строится даже отдельная школа для глухонемых. Король покровительствует университетам, увеличивает жалование профессорам, учреждает педагогический институт, начинает строительство зоологического музея и - первой в Италии - обсерватории. В каждой провинции королевства создаются общества сельского хозяйства - подобие наших будущих земств.
Созидательная деятельность нового короля вступает в прямое противоречие с планами Наполеона. В сущности, Италия нужна Императору лишь в качестве источника пушечного мяса. Попытка Мюрата вести самостоятельную политику наталкивается на жёсткое противодействие. Мюрат жалуется, что если бы не саботаж имперских генералов, он наверняка сумел бы включить в состав королевства охраняемую британским флотом Сицилию. По законам чести новый король связан принесённой клятвой с Императором. Он участвует во всех войнах Наполеона, по-прежнему первым, рискуя жизнью, бросается в кавалеристские атаки. В 1812 году Мюрат отправляет своих подданных в роковой поход на Россию. Французские историки ставят Мюрату в вину, что в январе 1813-го он, назначенный покинувшим армию Императором главнокомандующим, после получения тревожных известий из Неаполя самовольно сдал командование Евгению Богарне и отправился спасать собственное королевство. Наполеон расценил его поступок как дезертирство - но Мюрат отважно бьётся на его стороне под Лейпцигом, а во время Ста Дней, при первом известии о высадке Наполеона объявляет войну несоизмеримо более могущественной Австрии. Император прямо называет своего бывшего любимца предателем - но тот продолжает хранить ему верность. Верность эта стоила Мюрату не только короны, но и жизни. Проблема в том, что он до конца был верен не только Наполеону, но и ставшему новым Отечеством Неаполю. Мюрат пытается лавировать, уберечь народ от чужеземного владычества. После окончательного падения Наполеона Австрия предлагает ему графский титул и безбедное существование - при условии отречения от короны. Мюрат, уверенный в повсеместной любви народа к себе, с горсткой сторонников предпринимает отчаянную попытку вернуть Неаполь. 8 октября 1815 года вынужденный после бури высадиться в Калабрии, близ городка Пиццо, он с 28 солдатами был взят в плен местной жандармерией. 13 октября короля расстреляли залпом из 12 ружей. Перед смертью, поцеловав медальон с портретом жены, Мюрат сам отдал приказ солдатам: «Сохраните лицо, цельтесь в сердце!»
Имя Мюрата было предано осмеянию, но введённые им законы, касавшиеся личных и имущественных прав, вернувшийся к власти король Фердинанд трогать не решился. Дворянство не получило обратно феодальных привилегий, духовенству удалось вернуть лишь незначительную часть церковных земель.
Главнейшим архитектурным памятником эпохи Мюрата, конечно же, является Piazza del Plebiscito. Она расположена в самом сердце Неаполя. Помимо Королевского дворца, на неё выходят Palazzo della Prefettura, возведённое Леопольдо Лаперута и более старое Palazzo Salerno (творение Франческо Сикуро). В южном этаже Дворца Префектуры располагается знаменитое кафе «Гамбринус».
Своё название площадь получила в честь исторического референдума 21 октября 1860 года, на котором было принято решение о присоединении к Пьемонту, ставшее основой объединённой Италии. В античные времена здесь располагался примыкавший к городским стенам дворец Луциллия. В эпоху Средневековья территория использовалась для проведения народных гуляний и праздников. Мюрат задумал создать грандиозный архитектурный ансамбль: Форум своего имени, по древнеримскому образцу. Соседний холм Пиццофальконе предполагалось срыть до половины, устроив огромный амфитеатр. Единственное, что напоминает об этом замысле - грандиозная колоннада дорического ордена, в центре которой разместилась Basilica di San Francesco di Paola.
38 гигантских колонн, возведённые Леопольдо Лаперута, разительно напоминают Казанский Собор в Санкт-Петербурге. Справедливости ради упомянем, что строительство шедевра Воронихина началось десятилетием ранее. К тому же, колоннада Казанского была предусмотрена замыслом зодчего. Базилику же св. Франциска Паоланского возвели по обету короля Фердинанда - построить храм в случае возвращения королевства. Колоннада несостоявшегося Форума досталась ей почти случайно - не сносить же такую красоту! Архитектор Пьетро Бьянка явно рассчитывал на то, что колоннада придаст храму сходство с собором Святого Петра в Ватикане. А портик, увенчанный треугольным тимпаном, и очертания купола напоминают о римском Пантеоне. Строительство базилики было завершено в 1836 году, и она по праву считается одной из красивейших церквей Италии неоклассического периода. В правой капелле - раннее произведение Луки Джордано «Святой Онуфрий за молитвой». Большой алтарь работы Ансельмо Канджано (1641 год) ранее находился в церкви Святых Апостолов. Он украшен фресками, декорирован драгоценными камнями и лазуритом, по бокам расположены два позолоченных ангела. В апсиде - полотно Винченцо Камуччини «Святой Франциск из Паолы, воскрешающий покойника» (XIX в.). В ризнице - «Богоматерь непорочного зачатия» кисти Гаспара Ланди (конец XVIII в.) и «Обрезание» Антонио Кампи (XVI в.). Центральную ротонду образуют 34 колонны коринфского ордера из мондрагонского мрамора.
Очерк начинался с рассуждений о революции. Остаюсь при мнении, что все спекуляции, уподобляющие революцию родам светлого будущего (а родов без крови не бывает) - опасное и нечистоплотное безумие. Но опыт краткого пребывания Мюрата у власти в Неаполе заставляет задуматься о многом. После него сам воздух времени изменился необратимо. Подневольные сословия, низведённые до уровня бессловесного скота, почувствовали себя гражданами. И забыть об этом уже не смогли. Разрозненные -порой откровенно враждебные по отношению друг к другу - жители разных провинций стали осознавать себя итальянцами. Потребуется чуть более полувека, чтобы страна, наконец, объединилась. И всё это - вследствие правления бывшего авантюриста, бывшего революционера, бывшего лихого вояки, непостижимым образом почувствовавшего вкус к созиданию и груз ответственности за судьбу вверенного ему народа. Похоже, исторические деятели делятся не на хороших или плохих, добрых или злых, умных или глупых, прогрессивных или консервативных - на Разрушателей и Созидателей. В гимне Интернационала пелось: «…разрушим до основанья, а затем…» «Затем», как правило, не наступало вовсе. Либо - в редчайших, по пальцам считанных случаях. Правление двух наполеоновских маршалов, по определению бывших разрушателей - Мюрата в Неаполе и Бернадота в Швеции - тому подтверждение.
Может, дело причина в том, что человек, почуявший вкус к разрушению, творить становится уже не способен? Или забывает о простой истине: творить - несоизмеримо увлекательнее, чем разрушать…
По ссылке - pdf-ка из журнала:
https://yadi.sk/i/6bnjyKEMhoxTX