Попко И.Д. «Походный дневник»
Попко И.Д. «Походный дневник»
1860 год
(отрывок)
Лаваш - это белый хлеб, испеченный не по нашему - пирогом или булкой, а в виде тонкой и обширной лепешки. За сходство лавашей с листами газетной бумаги, казаки зовут их газетами, и вот какие бывают иногда объяснения между односумами:
- Никак, ты ездил в Кизил-чахчах?
- Ездил.
- Привез газет?
- Привез.
- Дай же листочек.
- Опоздал, братуха: все с Братонашенковым прочитали.
- Эх вы, начетчики, дуй вас горой!
* * *
Первый посланец Шамиля, Хаджи-Магомет, умел ловко воспользоваться этим явлением, чтоб «чужими пирогами своих предков помянуть»: без дальних околичностей, он уверил горцев, что по его единственно молитвам Аллах дал им урожай без посева. Отечеством проса-гоми, действительно, должна быть Имеретия; у наших горцев есть предание, что первые семена его пришли к ним с южного склона. Старый хамышейский уорк Дударук-Бжегако, бривший бороду и еще зазнавший то время, когда Адыги бороды не носили (когда то есть турецкого влияния еще не испытывали), рассказывает бывало, что один Абадзех пускался в путешествие на край света, то есть на ту сторону гор, что он вывез оттуда в пороховом газыре горсточку проса, такого же мелкого, как порох, и что от этой самой горсточки разошлось оно по всему скверному скату западного Кавказа. Отчего и не быть этому при урожае в пятьсот процентов?
Князь высказал, что в Имеретии мелкое просо, называемое «гоми», родится сам-пятьсот. Это же просо есть и у наших Черкес, на северо-западном склоне Кавказского хребта. Там его плодородие также чудовищно. Да бывает еще и то, что на ниве, сжатой и заброшенной, вдруг уродится просо само собой, чрез несколько лет после жатвы. Происхождение таких неожиданных урожаев приписывают палым семенам; но почему земля выращивает эти палые семена не на следующий после жатвы, а иногда только на седьмой год?
* * *
Черкесам, кроме того, кинжал нужен во многих случаях домашней жизни. Черченейский уорк Биберда-Баток рассказывал мне один случай, как кинжал спас ему жизнь в домашнем расстерянности. Раз как-то зимою, выпало очень много снега в их ауле, прислоненном, разумеется, к лесу. Биберда расчистил с вечера дорожку от сакли в лес и на другой день, только стало рассветать, пошел туда набрать дров. При нем был один только кинжал. Идет он по дорожке и вдруг встречает медведя. Свернуть некуда - горы, снега, а бежать от кого бы то ни было - стыдно: он уорк. Медведь поднялся на задние ноги, уорк выхватил кинжал, пригнулся, бросился на противника и повалил его ударом под переднюю лопатку. Однако, в ту минуту, как он погружал кинжал в сердце медведя, левая рука его машинально поднялась к раскрытой пасти зверя, и зверь ее помял. На старости, когда Биберда нюхал табак, беседуя с приятелем, на левой его руке оставалось только два пальца живых, чтоб держать крошечный кожаный гаманчик с табаком; он носил его всегда в том месте, где лежит натруска, то есть рожок с мелким порохом для полки... Как оружие, предназначенное для последнего рокового удара, а в старину и для прохождения сквозь латы, кинжал должен отличаться высшим достоинством стали, и это имело смысл во времена лат.
* * *
После получасового отдыха, войска пошли назад, к своему лагерному месту, где уже опять разбивались палатки, и прежде всех госпитальные. Без песни, без веселого говора, молча перешли чрез поле, усеянное мертвыми телами, на огромном пространстве. Нас несколько человек завернули на перевязочный пункт осведомиться о товарищах, проливших кровь в бою.
Над аптечным ящиком развевается красный флаг. Обширная поляна покрыта ранеными, истекающими кровью, умирающими, умершими. Все роды страданий, все виды разрушения живого человека соединились здесь. Легче пробыть шесть часов в бою, чем шесть минуть на перевязочном пункте. Повсюду лужи крови, то красной и теплой, то черной и застывшей. Тысячи стонов и болезненных восклицаний поднимаются к ясному, спокойному небу. Медики и фельдшера работают, сбросив сюртуки, подвязав передники и засучив рукава до локтей. Их голы я руки и белые передники обагрены кровью. Осмотрев одного, махнули рукой и переходят к другому.... Священники, с открытым челом, в епитрахиле сверх рясы и с крестом в руке, не делают различий, ко всякому наклоняются и благословляют его исход в христианскую вечность. Коротка исповедь умирающего солдата: предпоследний вздох и два, три последних слова: Боже, милостив буди мне грешному! Да и как ее тут длить! Сколько же еще ждут и просят приложиться ко кресту запекшимися устами, и судорожно ловить полу рясы последнего утешителя на белом свете, исчезающем из глаз...
Вы, которым не нужна обрядовая религия, и вы, которые умеете пристегнуть милую шуточку к слову солдат - армейщина, казарма - соберитесь с духом, пройдите чрез перевязочный пункт, но только не зажмуривайте глаз, и с вами повторится история того мага, который ехал злословить пророка, а вместо того стал благословлять; вы уже будете говорить, что солдат велик и что обрядовая молитва и вера родились из самой природы человека, в величайшие минуты его жизни. Надобно ничего не испытывать в жизни, надобно прожить парниковым растением, чтоб не сознавать и не признавать их тождественности с нашей природой. Самые воинственные народы всегда были самые религиозные.