послешкольное навсегда
Когда нас с историей представили друг другу, между нами разгорелась ярая взаимная неприязнь. Нет, не искривлялись школьные коридоры, двери потусторонними силами не захлопывались, не трескалась иероглифами штукатурка. Но горизонт растворялся в липком тумане, а с ламп дневного света щедро облетали листочки с числокодами событий.
Не знаю, чем была продиктована эта пытка датами: то ли креатив отдельно взятой учительницы, то ли преподавателям в институтах вскрывали головы и вшивали самую тупую из возможных программ... Но мы на полном серьёзе выписывали на бумажные карточки годы, века и числа, чтобы во время урока разложить их перед собой на парте и поднимать над головой нужные, в обмен на вскрики учителя о событиях и эпохах. До сих пор, слыша слова "история рассудит", я представляю себе тридцать маленьких рефери с грязными сентябрьскими пальцами: мы синхронно поднимаем руки, решая раз и навсегда результаты войн, судьбы людей, переставляя туда-сюда вешки и опознавательные знаки. Безумные судьи - в адреналиновом ужасе нам было плевать на ошибки, нас волновало, чтоб их не заметила фея-надсмотрщица в бордовом мешке.
Через несколько лет, в той же школе, но уже в другой стране другая "историчка" вошла в класс мёртвым шагом и села за стол - молча. Она вернулась с модной тогда конференции (на одной из таких чуть позже присутствовала и я, потеряв на многие годы способность изумляться: под гнётом новых открытий о величии украинской науки с древних времён и на три века вперёд); мы, видимо, стали после этого сборища первой ее встречей с чем-то живым и почти нормальным. Сейчас я понимаю, что она не просто молчала, а хоронила своих и наших дедов. Но тогда - смотрела в стол, а мы смотрели на нее. Самый дикий в школе класс, вечно бурлящий, визжащий, дерущийся, мы оглушительно молчали и ждали катастрофы. Наконец она начала урок. Самый короткий на моей памяти. Без приветствия. "С сегодняшнего дня Великая отечественная война называется Советско-германской" - и вышла из кабинета.
И ничего не случилось. Естественно. А что должно было случиться? Кроме того, что замироточила отдельно взятая учительница? Кроме того, что тридцать подросших судей пожали плечами, а кто-то даже захихикал и покрутил грязным сентябрьским пальцем у виска? Кроме того, что жизнь стала немножко ублюдочней, чем была до?
Ничего не случилось. Не полетели выдираемые перья нашей невинности с груди удивлённых ангелов, не покрылись мхом портреты над зелёной доской, не разверзся потолок и не закапало на нас с третьего этажа соляной кислотой из лабораторки кабинета химии. А жаль.
Сегодня снилось, что я стою в бордовом мешке перед выстроенными по линейке перепуганными судьишками и спрашиваю одно и то же: когда же всё закончилось. Снова и снова, до звёздочек в глазах. Они вздрагивают и каждый раз показывают новые и новые карточки, по белому фону которых петляют журавлиные следы желтеющего сентября со звонкими грецкими орехами, с виноградными брызгами, с чернильными пятнами отвыкших от писанины рук. И оглушительно кричат журавли подписавшегося под известной травлей автора. Не самое весёлое пробуждение, когда ты думаешь: может, лучше б не было этих стихов, но и не было той, давно забытой истерики осуждения? И всё друг с другом так крепко завязано, как не научат в морфлоте.
Наверное, не мне судить. Но мне жить.
А такая осень опять стоит, такая осень. Хочется уже отряхнуть деревья, чтобы бродить с запрокинутым лицом сквозь голые ветки и сталкиваться с живыми людьми, которые, как и ты, давно не ходят в школу.
Не знаю, чем была продиктована эта пытка датами: то ли креатив отдельно взятой учительницы, то ли преподавателям в институтах вскрывали головы и вшивали самую тупую из возможных программ... Но мы на полном серьёзе выписывали на бумажные карточки годы, века и числа, чтобы во время урока разложить их перед собой на парте и поднимать над головой нужные, в обмен на вскрики учителя о событиях и эпохах. До сих пор, слыша слова "история рассудит", я представляю себе тридцать маленьких рефери с грязными сентябрьскими пальцами: мы синхронно поднимаем руки, решая раз и навсегда результаты войн, судьбы людей, переставляя туда-сюда вешки и опознавательные знаки. Безумные судьи - в адреналиновом ужасе нам было плевать на ошибки, нас волновало, чтоб их не заметила фея-надсмотрщица в бордовом мешке.
Через несколько лет, в той же школе, но уже в другой стране другая "историчка" вошла в класс мёртвым шагом и села за стол - молча. Она вернулась с модной тогда конференции (на одной из таких чуть позже присутствовала и я, потеряв на многие годы способность изумляться: под гнётом новых открытий о величии украинской науки с древних времён и на три века вперёд); мы, видимо, стали после этого сборища первой ее встречей с чем-то живым и почти нормальным. Сейчас я понимаю, что она не просто молчала, а хоронила своих и наших дедов. Но тогда - смотрела в стол, а мы смотрели на нее. Самый дикий в школе класс, вечно бурлящий, визжащий, дерущийся, мы оглушительно молчали и ждали катастрофы. Наконец она начала урок. Самый короткий на моей памяти. Без приветствия. "С сегодняшнего дня Великая отечественная война называется Советско-германской" - и вышла из кабинета.
И ничего не случилось. Естественно. А что должно было случиться? Кроме того, что замироточила отдельно взятая учительница? Кроме того, что тридцать подросших судей пожали плечами, а кто-то даже захихикал и покрутил грязным сентябрьским пальцем у виска? Кроме того, что жизнь стала немножко ублюдочней, чем была до?
Ничего не случилось. Не полетели выдираемые перья нашей невинности с груди удивлённых ангелов, не покрылись мхом портреты над зелёной доской, не разверзся потолок и не закапало на нас с третьего этажа соляной кислотой из лабораторки кабинета химии. А жаль.
Сегодня снилось, что я стою в бордовом мешке перед выстроенными по линейке перепуганными судьишками и спрашиваю одно и то же: когда же всё закончилось. Снова и снова, до звёздочек в глазах. Они вздрагивают и каждый раз показывают новые и новые карточки, по белому фону которых петляют журавлиные следы желтеющего сентября со звонкими грецкими орехами, с виноградными брызгами, с чернильными пятнами отвыкших от писанины рук. И оглушительно кричат журавли подписавшегося под известной травлей автора. Не самое весёлое пробуждение, когда ты думаешь: может, лучше б не было этих стихов, но и не было той, давно забытой истерики осуждения? И всё друг с другом так крепко завязано, как не научат в морфлоте.
Наверное, не мне судить. Но мне жить.
А такая осень опять стоит, такая осень. Хочется уже отряхнуть деревья, чтобы бродить с запрокинутым лицом сквозь голые ветки и сталкиваться с живыми людьми, которые, как и ты, давно не ходят в школу.