(no subject)
Знаешь, что случилось летом?
Летом случилась Армения.
И так долго не могу говорить о ней, что в Москве уже облетают листья, открывая балконы старого города. Ереванские балконы шириной в стол. Ноемберянские балконы глубиной с двор.
Начинаю писать - всё не то. О чём? Об ожидании, о первом вдохе?
Или о том, что за каждым поворотом меняется мир? И воздух - в ассортименте.
О камнях писать? О каком из тех семи, что подбирала в разных уголках - и каждый могу вернуть по адресу?
О внимательном покое Масиса за облаками, который один раз поймал взглядом и не выпускаешь ни ночью, ни в дождь?
Наташа-джан, Наташа-джан - и обхватывают твоё лицо глазами, кладут слова тебе прямо в уши, чтоб не уронить, чтоб наверняка поняла, а не поняла - так догадалась, а не догадалась - так просто съела и выпила всё, что специально для тебя... Ешь, пьёшь, киваешь… Лав ахчик, - смеются. Об этом?
О таких знакомых указателях на такой знакомой трассе, которые скорее угадываешь, чем читаешь?
Об абрикосах? О том, как тянешь с ветки персик, и три голоса печально вздыхают: эээх, жаль, на абрикосы вы не успели! Прыгаешь под тутом, слизываешь сок с пальцев - эээх, жаль, на абрикосы вы не успели! Надкусываешь инжир, уже в раю - эээх, жаль, на абрикосы вы не успели… Раков покупаешь, а они тебе из пакета - эээх, жаль, на абрикосы вы не успели…
Не могу говорить, до сих пор не могу. Понравилось? Спроси, нравится ли мне Москва. Или море. Или мама. Наташа, тебе нравится твоя мама?
О чём говорить так, чтобы те, кто не знает - узнали? Мне же тоже говорили, а оказалось всё не так.
Твоих детей трогают и щупают. И две страны заранее знали, что убью, но не дам. Готовились, вязали себе руки лавашом, заклеивали рты гатой и суджухом, но не справились с инстинктом. И никого ведь не убила. Потому что это по-другому. Потому что их не просто трогают и щупают, а кладут ладонь на макушку, укрывая от холода, голода, гнева и от комаров на всякий случай. Их прижимают щекой к сердцу - послушать, как оно бьётся за себя, за тебя, за них. И ныряют в твои объятья взъерошенные птенцы, хранящие щедрое солнце чужой радости.
О чём говорить, чего не знают те, кто и так знают?
О раскалённом Ереване, в котором живёшь от пулпулака к пулпулаку, но упорно выходишь, потому что - а когда иначе?
Или о ночном Ереване, в котором вроде уже был днём, но было так жарко, что лучше сейчас?
Или о рассветном Ереване, на который чтоб посмотреть, ставишь будильник?
Или о дождливом Ереване, в котором сохнешь быстрее, чем мокнешь?
О живых плоских крышах, зажатых между Араратом и Григор-Лусаворичем?
О таксистах? Откуда? Москвайиц? Клац-клац - и приёмник меняет арменчиков на овсиенок…Шат-шат мерси, ахпер…
Не могу говорить, никак не могу.
Вспоминать, перебирать, ждать зимы, машинально искать в документах призрачные следы вычерченных, высеченных морозных букв - да, да. А говорить…
О чём?
Об оглушающем Гегарде, который разрезал жизнь на две части, и в одной из них ты уже можешь потрогать руками силу веры?
О большой семье, которая вроде как не твоя, но уже такая твоя, что попробуй поспорь?
О дороге вдоль границы, которую нужно объезжать по другой дороге вдоль этой же границы, потому что там - долетает, а тут - не долетает?
О грозовом венце над солнечным Севаном, что ожерельем лёг на горы и опустил серые ладони в воду?
О навсегда хранящем божью боль Комитасе?
О грохочущей тишине Цицернакабердского холма? О странном городе под ним, что укрылся складками моросящего тумана, подпрыгнув над ущельем?
«Мама, а почему ты не говоришь по-аМРянски?» - спросил вчера большой человек, мой лохматый пирожок с конфетами…
Я на нём чувствую, сынок.
Летом случилась Армения.
И так долго не могу говорить о ней, что в Москве уже облетают листья, открывая балконы старого города. Ереванские балконы шириной в стол. Ноемберянские балконы глубиной с двор.
Начинаю писать - всё не то. О чём? Об ожидании, о первом вдохе?
Или о том, что за каждым поворотом меняется мир? И воздух - в ассортименте.
О камнях писать? О каком из тех семи, что подбирала в разных уголках - и каждый могу вернуть по адресу?
О внимательном покое Масиса за облаками, который один раз поймал взглядом и не выпускаешь ни ночью, ни в дождь?
Наташа-джан, Наташа-джан - и обхватывают твоё лицо глазами, кладут слова тебе прямо в уши, чтоб не уронить, чтоб наверняка поняла, а не поняла - так догадалась, а не догадалась - так просто съела и выпила всё, что специально для тебя... Ешь, пьёшь, киваешь… Лав ахчик, - смеются. Об этом?
О таких знакомых указателях на такой знакомой трассе, которые скорее угадываешь, чем читаешь?
Об абрикосах? О том, как тянешь с ветки персик, и три голоса печально вздыхают: эээх, жаль, на абрикосы вы не успели! Прыгаешь под тутом, слизываешь сок с пальцев - эээх, жаль, на абрикосы вы не успели! Надкусываешь инжир, уже в раю - эээх, жаль, на абрикосы вы не успели… Раков покупаешь, а они тебе из пакета - эээх, жаль, на абрикосы вы не успели…
Не могу говорить, до сих пор не могу. Понравилось? Спроси, нравится ли мне Москва. Или море. Или мама. Наташа, тебе нравится твоя мама?
О чём говорить так, чтобы те, кто не знает - узнали? Мне же тоже говорили, а оказалось всё не так.
Твоих детей трогают и щупают. И две страны заранее знали, что убью, но не дам. Готовились, вязали себе руки лавашом, заклеивали рты гатой и суджухом, но не справились с инстинктом. И никого ведь не убила. Потому что это по-другому. Потому что их не просто трогают и щупают, а кладут ладонь на макушку, укрывая от холода, голода, гнева и от комаров на всякий случай. Их прижимают щекой к сердцу - послушать, как оно бьётся за себя, за тебя, за них. И ныряют в твои объятья взъерошенные птенцы, хранящие щедрое солнце чужой радости.
О чём говорить, чего не знают те, кто и так знают?
О раскалённом Ереване, в котором живёшь от пулпулака к пулпулаку, но упорно выходишь, потому что - а когда иначе?
Или о ночном Ереване, в котором вроде уже был днём, но было так жарко, что лучше сейчас?
Или о рассветном Ереване, на который чтоб посмотреть, ставишь будильник?
Или о дождливом Ереване, в котором сохнешь быстрее, чем мокнешь?
О живых плоских крышах, зажатых между Араратом и Григор-Лусаворичем?
О таксистах? Откуда? Москвайиц? Клац-клац - и приёмник меняет арменчиков на овсиенок…Шат-шат мерси, ахпер…
Не могу говорить, никак не могу.
Вспоминать, перебирать, ждать зимы, машинально искать в документах призрачные следы вычерченных, высеченных морозных букв - да, да. А говорить…
О чём?
Об оглушающем Гегарде, который разрезал жизнь на две части, и в одной из них ты уже можешь потрогать руками силу веры?
О большой семье, которая вроде как не твоя, но уже такая твоя, что попробуй поспорь?
О дороге вдоль границы, которую нужно объезжать по другой дороге вдоль этой же границы, потому что там - долетает, а тут - не долетает?
О грозовом венце над солнечным Севаном, что ожерельем лёг на горы и опустил серые ладони в воду?
О навсегда хранящем божью боль Комитасе?
О грохочущей тишине Цицернакабердского холма? О странном городе под ним, что укрылся складками моросящего тумана, подпрыгнув над ущельем?
«Мама, а почему ты не говоришь по-аМРянски?» - спросил вчера большой человек, мой лохматый пирожок с конфетами…
Я на нём чувствую, сынок.