Отрывки из воспоминаний актера Вилена Волгина
(Продолжение)
После Войны
Как же долго, мучительно, бесконечно долго тянулась эта проклятая война… Я и до войны много терпел, но война укрепила, натренировала так умение терпеть, оно выручало и помогало постоянно, что стало важнейшим, а часто - решающим человеческим качеством.
Самое сильное ощущение всех тех лет - хочется есть, всё время хочется есть, особенно растущему подростковому организму.
Летом 42 года в Чкалове на базаре я очнулся на земле, надо мной склонились люди, брызгали на меня водой. Кто-то сказал - голодный обморок…
Когда летом 45 года через город Станислав стали проходить с запада на восток воинские части, радости и энтузиазму нашему не было предела. Мы встречали и провожали колонны грузовиков и даже хозяйственных телег неистовыми криками радости, счастья и благодарности, молодые солдаты нас тоже приветствовали, а усатые дядьки степенно, с достоинством, сидя прямо, как в строю, но слёзы, слёзы были у всех взаимными.
Весной 46 года 31-я отдельная истребительно- противотанковая брига, мобильная, быстроходная, с маленькими пушками- «сорокопятками» на студебекерной тяге, пройдя с боями Румынию, Болгарию, Венгрию, Чехословакию, Австрию, из Вены была переброшена в г. Галич Станиславской области, в 30 км от нас, для стабилизации и поддержания спокойствия и порядка в этом бандеровском регионе. А в этой бригаде, как вы помните, с весны 44 года служил отец. И вот он неожиданно является в нашу квартиру. Эффект встречи - неописуем…
Мать исстрадавшаяся, истосковавшаяся за войну, рыдала у отца на груди… Есть фото, где папа, я и прильнувшая к папе сестра Инночка на фоне цветущих деревьев в день приезда отца.
Отец купил овцу, ординарец (помощник) его Вася, орденоносец за подбитые им танки, человек сельский, опытный - разделал в подвале эту овцу и мы долго пировали.
Иногда отец приезжал вместе с друзьями-офицерами и все хорошо веселились. У одного из них была вместе с ним в бригаде его молодая красивая жена, которая добилась того, чтобы ей разрешили быть с ним рядом на войне. Очевидно, что-то делала полезное. Все любили эту красивую лебединую пару.
Отец снабдил меня своей военной формой, которая была мне как раз впору. И я с тех пор несколько лет донашивал, конечно, время от времени обновляемую форму, которую очень любил и чувствовал себя в ней комфортно.
У отца в части было много американских машин - кроме студебеккеров и доджи, и виллисы. Все машины были американские. В Военторге мы получали американские продуктовые посылки, нечасто, иногда, которые удивляли нас незнакомым видом и вкусом.
Мирная жизнь налаживалась постепенно.
Я с удовольствием занимался военной подготовкой в институте.
Осваивали строевую подготовку. Я любил всегда петь и был запевалой строевых песен, которые помню и люблю до сих пор.
Одноногий майор - начальник военной кафедры - относился ко мне с симпатией и стал поручать мне командовать институтской колонной на строевой подготовке. Мне это нравилось, командовал с энтузиазмом, тем более в военной форме.
Осенью 46-го года отец демобилизовался и, взяв меня, к этому времени окончившего 1-й курс истфака, поехал в Черновцы отвоевывать нашу довоенную квартиру. Пришли туда уже вечером. Квартиру занимал офицер госавтоинспекции, не стал даже говорить с отцом. Мы расположились в саду дома на шинелях на ночь, чтобы утром пойти куда надо. В доме вовсю веселились, гуляли, хозяин квартиры вышел в сад уже хорошо «под шафе» и грубо предложил нам убираться. Отец не согласился, тогда тот стал стрелять в нашу сторону. Отец спокойно сказал: «а мы можем ответить», вынул свой пистолет и сделал несколько выстрелов в воздух. Тот крикнул: «а у нас автомат!» Но дальше ему не дали договорить, визжащие женщины повисли на нем и утащили в дом.
Отец решил переночевать у Заярина, шофера, который, демобилизовавшись, осел в Черновцах вместе со своей красавицей-женой Викой, статной блондинкой, которую увез от мужа в Румынии. Сам Заярин, небольшого росточка, вроде простачок, рассказывал, как муж ее бежал за машиной, плакал и кричал: «Вика! Вика!» и что-то по-румынски. Но красавица Вика предпочла неказистого, но пришедшегося ей по вкусу шофера. Отец знал его адрес и уже ночью они приняли нас с радостью, как самых дорогих гостей. А утром отец написал заявление о ночном «шоу», пошел куда надо и уже к вечеру квартира была свободна, за исключением одной комнаты где кто-то еще оставался, а 3 комнаты, веранда и сад были наши. Отец все оформил, переночевал, оставил меня и уехал в Станислав. Потом еще часто приезжал, еще работы не было, худой, чтобы выжить, продавали хорошие его вещи: желтую кожаную шинель, дорогие часы и другие западные вещи. Вскоре он получил должность зав. общим отделом Облисполкома. А до войны отец работал в этом Облисполкоме заместителем председателя, организовывал и налаживал в Черновцах и на Буковине в целом советскую власть.
Теперь с работой было все в порядке, и отец привез из Станислава семью, а меня определил на 1-й курс истфака Черновицкого университета, так как Учительский институт ниже статусом и мне пришлось дважды учиться на первом курсе, но это было полезно.
Университет располагался в бывшей резиденции Митрополита, потрясающе красивой, роскошной, с изумительной выдающейся архитектурой. Я еще в 40-м году, когда Резиденция была еще действующей, был на экскурсии по Резиденции… Боже, что с ней стало теперь, во что превратили ее нынешние хозяева города и Университета! Я говорю - нынешние, естественно, имея в виду 47-й год. Готовясь к выборам в Верховный Совет, зимой 47-го года комитет комсомола Университета поручил мне ответственное дело - читать предвыборную лекцию в селах Черновицкой области.
Назывался этот увесистый текст минут на 45-50 «Радяньска виборча система найдемократичнейша в свити» (Советская избирательная система самая демократическая в мире). Они знали о моем владении украинским и я в это время занимался в драматической студии при университете, так что были уверены, что мне это удастся.
Откуда украинский?
У дедушки в семье говорили больше по-украински, но и по-русски тоже, так что, когда нужно мне было идти в 1-й класс в 1936 году, отец спросил меня, куда я хотел бы, в украинскую школу, которая была близко от нас, или в русскую, которая далеко. Все ребята нашего дома учились в русской школе. Но так как проблемы языка у меня не было, то я выбрал украинскую, которая была ближе. В Черновцах в 1940 году я закончил 5-й класс украинской школы, потом эвакуация, и вернулся на Украину осенью 1944 года.
В Учительском институте рабочими были оба языка. Старый профессор украинского языка и литературы еще с польских времен тепло и высоко оценил моё чтение стихов Тараса Шевченко в аудитории. Это было, пожалуй, первое признание моей творческой потенции. А близость к Тарасу Шевченко у меня еще от дедушкиного дома, где висел большой портрет Т. Шевченко в высокой черной папахе.
И вот зимой 47-го года я пошел из села в село, где читал лекции, а сам я еще не имел права голоса - мне еще не исполнилось 18 лет. Погода менялась, то мороз, то оттепель, когда снежная дорога превращалась в кисель и от сапог моих оторвались подметки.
Но меня ставили на ночлег в хаты селян и один из них крепко пришил мои подметки, починил сапоги так, что я дальше шел комфортно. В хатах меня встречали гостеприимно, кормили, хотя это был голодный 47-й год. Слушали меня доброжелательно, приветливо, атмосфера была теплая. Представитель райкома, присутствовавший на одной из лекций, одобрил мою работу. Но регион был все-таки, как говорили, «бандеровский» и случались, по слухам, расправы над агитаторами. А ходить приходилось по много километров и по лесам, а край этот Прикарпатье, предгорный. Иногда и затемно приходилось идти, если не успевал днем. Чтобы подбодрить себя, пел украинские песни: "Засвистали козаченьки", "Ой на гори" и многие другие, которые я знал и любил с детства, и помню и люблю, иногда пою и сейчас.
Отец, как я говорил, был большой любитель пения народных песен и в доме было множество пластинок. Пели вместе с отцом. Воспоминания мои о встречах с людьми Буковины теплые и благодарные.
Я не пишу картину, как художник, я пытаюсь, как могу, запечатлеть все, как фотограф, избегая сегодняшних оценок и трактовок.
В Черновцах работал Республиканский Еврейский театр, переведенный из Киева. Я с удовольствием ходил на спектакли высокого художественного уровня. Играли они и на идиш, и на русском. Один из ведущих актеров этого театра, Даниил Моисеевич Днепров, сыграл в моей жизни значительную роль. Он подготовил и направил меня в незнакомый мне мир театра. Ученик мхатовца Вершилова, он имел крепкую мхатовскую школу, прекрасно поставленный голос, дикцию, настоящий профессионал.
Ему предложили создать студенческую студию при Университете и показывать для студентов и преподавателей спектакли. Для начала была выбрана пьеса А. Н. Островского "Поздняя любовь". Объявили набор в студию. Я уже говорил, что с детства наслаждался блестящей драматургией Испанского Возрождения. Любил читать пьесы вообще, особенно А. Н. Островского, живо представляя себе все происходящее. И я решил попробовать себя в незнакомом, но заманчивом мире.
Мне дали роль Дормидонта, первую в моей жизни. Работали серьезно, не поверхностно. Пригласили актера Украинского театра, специалиста по пластике.
Когда спектакль был готов, его показали студентам и преподавателям. Было несколько успешных спектаклей, потом взяли «Предложение» А.П. Чехова. Я получил роль Ломова. Спектакли настолько захватили, заполонили все мое существо, что когда группа студентов предложила мне ехать с ними поступать в Киевский театральный институт, я согласился с радостью. Когда сказал об этом отцу, он категорически был против, сказал, что нужно сначала закончить Университет. Но я все-таки поехал. Даниил Моисеевич помог мне подготовиться. Я читал "Стихотворения в прозе" И.С. Тургенева, басни Крылова и стихи Маяковского. Набиравший курс Бенедикт Наумович Норд предлагал нам темы разных этюдов и мы старались их исполнить. Б. Н. Норд, главный режиссер театра им. И. Франко, прославился еще до войны, поставив в Русской драме "Живой труп" с великим М. Ф. Романовым. В результате был принят я один, остальные студийцы, к сожалению, вернулись домой. Когда я сообщил об этом отцу, он сказал - «раз ты такой самостоятельный, то и обеспечивай себе жизнь сам, без моей помощи».
Но вскоре конечно стал присылать деньги. Добрая, широкая, любящая душа.
Я с 1946 года донашивал его военную форму, а когда стал учиться в Театральном, постепенно, с помощью отца, стал понемногу одеваться.
Важной страницей моей жизни стала работа в мимансе (мимический ансамбль), которую я сочетал все четыре года с учебой в институте. Кроме подработка, это дало мне незаменимую редкую возможность войти в мир Великой музыки, не только со стороны, но и участвуя во всех оперных и балетных спектаклях Киевского Театра Оперы и Балета.
Я в массовке стоял на одной сцене с легендами мирового уровня М.Литвиненко- Вольгенут, исполнявшей роль Одарки и И. Паторжинского, исполнявшего роль Карася в знаменитой опере Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем».
Отец мой любил петь арии Карася, тем более, что голос его напоминал голос Паторжинского.
Я слушал и участвовал изнутри во всех великих операх, наслаждаясь музыкой. Но я участвовал и в балетах. Когда я услышал впервые музыку Прокофьева к «Золушке», меня поразила и сразу полюбилась эта непривычная чудесная мелодика. И я даже солировал в «Золушке» в образе сапожника который на определенную музыку, пританцовывая в такт музыке, предлагал свой сапог и потом уходил также по музыке.
Киевский театр оперы и балета, 1948-1949 годы. Слева направо - В. Волгин в балете "Золушка" в роли Трубача (2-й акт), в роли Башмачника (3-й акт) и в опере "Демон"
А в балете Глазунова «Раймонда» я по определенной музыке, держа в руках поднос с бокалами, шествовал вдоль знатных гостей, предлагая им, и потом также в определенную музыку уносил бокалы на подносе.
Вероятно, они доверили мне эту рольку поскольку мои ноги в трико соответствовали.
Экзамены за первый семестр сдал на пять - мастерство актера и речь. С речью мне пришлось крепко повозиться чтобы перейти с мягкого южного говора на классическую мхатовскую речь. Преподаватель по речи Анна Петровна Фомина, мхатовка, дала мне сокровище русской речи на всю жизнь, которое впоследствии стало моей любимой профессией чтения на радио до конца моей работы в России, наряду с работой в театре. На 2-м курсе прибавились занятия по мастерству художественного чтения, которые вел прекрасный профессионал Михаил Михайлович Карасев. Мы предлагали для работы произведения, которые нам понравились. Я в трамвае прочел рассказ К. Паустовского "Кружевница Настя", он меня сразу потряс до глубины души, как говорится. Я его предложил М.М. Карасеву, он одобрил. Я ходил по ночному Киеву и вникал, осваивал текст, чтобы он стал моим. Рассказ был хорошо принят на экзамене, я его много раз читал и в институтском зале и все четыре года в шефских концертах в военных частях и потом всю жизнь пока был в России - на радио и на телевидении и для тарификационных комиссий, которые давали высокую категорию оплаты в концертах и радио.
На 3-м курсе у меня была удачная большая работа - «Певцы» И.С. Тургенева из «Записок охотника". По мастерству актера были на 2-м курсе отрывки из разных пьес, а на 3-м курсе была взята пьеса "Семья" о жизни молодого, даже юного В. И. Ульянова, роль которого дали мне, счастливцу. Работали весь третий курс, удачно показали на экзамене. Потом на каникулах в Черновцах я встретился с Д. М. Днепровым, который работал уже в Одесском Русском театре и был с театром на гастролях в Черновцах. Он предложил мне показать руководству театра сценку из «Семьи», так как Одесская Драма тоже работала над этой пьесой. Я, не долго думая, как всегда согласился, показал сцену из спектакля директору и главному режиссеру, и те предложили мне поступить к ним в театр, чтобы играть В. Ульянова в «Семье». Я согласился, но пока ничего не было оформлено, все на словах.
И вот тогда впервые всплыл псевдоним Волгин. Д. М. Днепров, зная театр, посчитал, что фамилия Штейнварц, которую я носил, никогда не задумываясь ни о каких псевдонимах, не может быть в Русском театре. Если не он, то руководство театра обязательно предложит мне взять псевдоним. Я, веря во всем Д.М.Днепрову, согласился. Но долго искал подходящий псевдоним. Я удачно играл роль медведя в Новогоднем представлении. Эта роль была близка моему существу и я подумал: а что если «Медведев»? Конечно, самым простым и логичным было бы взять официально фамилию матери «Репетина», которая была в моей метрике. Но этот вариант мною даже не обдумывался, о нем не было и мысли, все мое нутро восставало против этого. Хотя это было бы так просто.
В отношении Евгении Алексеевны, которую я с детства, по ее настоянию, называл мамой и потом привык к этому, не было у меня никакой ненависти. До войны, во время постоянных унизительных несправедливых побоев я ее презирал, ненависть была бы для нее слишком высокой меркой, которую она, по моему мнению, не заслуживала.
Она была дня меня - никто.
Но война все резко изменила. О прошлых отношениях было забыто. Пришло уважение к ней, которое заслуженно оставалось до конца. Но представить себя Репетиным я не мог, это было свыше моих сил. Что-то глубоко внутри было против этого. Боль от несправедливых, унизительных, постоянных побоев юного формирующегося существа - осталась неосознанно, навсегда, хотя вроде не давала о себе знать.
И я даже не обсуждал этот вариант.
И тогда Д. М. Днепров предложил: «Я - Днепров, а что если тебе взять Волгин?» Это вроде легло на слух и на душу, и я согласился. Но это касалось только моего поступления в Одесскую драму.
Дальше - я написал декану М.М.Карасеву об этом и он в ответе нашел такие слова, которые изменили мое намерение уйти из института в Одессу. Я сообщил в Одесский театр, что пока не могу оставить институт и перейти к ним на работу. И благополучно продолжал учиться уже на 4-м курсе, с моей фамилией Штейнварц.
В дипломном спектакле «Последние» по А.М. Горькому я играл Петра.
Между тем, в жизни отца произошла перемена. Он был назначен Управляющими Областным топливным трестом. Надо было поднимать из послевоенной разрухи (это был 48-й год) угольные шахты, налаживать правильную лесоразработку по всей Буковине, обеспечивать бесперебойное снабжение населения и предприятий топливом. Судя по тому, что отец был на этой работе с 48-го года до самого конца, и был неоднократно поощряем руководством области, он с задачей справился. Начальство ценило его все эти годы, работники Треста обожали. Шофер Заярин, который с красавицей-женой приютил нас с отцом на ночь в свое время, сейчас перешел к отцу на работу и работал все эти годы.
Но вернемся в институт. Все четыре года движение, танец, азы балета преподавал Борис Александрович Таиров, большой мастер своего дела. Он и сам был воплощением человека искусства, под его обаянием мы становились постепенно другими. Конечно, свою роль сыграл станок в течение 4 лет, упорные занятия. Я из "нэзграбного" (неуклюжего), крепкого, но неотесанного парня постепенно превращался в артиста с необходимыми для сцены качествами. А «незграбным» меня «Жешка» называла до войны...
Б.А. Таиров ставил нам небольшие танцы и я исполнял их на многочисленных шефских концертах в военных частях. Это испанский танец из "Раймонды" Глазунова, который я в 1958 году вставил в спектакль "Собака на сене" Лопе де Вега в Челябинске, вдвоем со своей партнершей Зоичкой Извольской. Я там играл рольку Фабио. Ставил еще Б. А. Таиров шуточный финский танец, который я танцевал в шефских концертах со своей постоянной партнершей все четыре года.
Леночка Волох, мы ее звали «Кнопка», маленькая, кругленькая блондиночка, за ее курносый носик мы и звали её «кнопка». Все 4 года кроме танцев, мы постоянно играли с ней сценку из "Шутников" А. Н. Островского, которую всегда хорошо принимали. Она хорошо ложилась на наши индивидуальности. У нас был факультет кино, и на танец не хватало мужчин: будущие кинозвезды приглашали меня к ним на танец и наперебой со мной танцевали.
За самое большое количество шефских концертов в воинских частях Командующий Киевским Военным округом генерал Гречко, в будущем- министр обороны СССР, наградил меня именными часами, торжественно, в зале Русской Драмы. И моя фамилия не помешала... К сожалению, мне пришлось продать эти часы, чтобы расплатиться с квартирной хозяйкой за обеды. До этого, хорошие деньги за новогоднего Медведя в филармонии мне тоже пришлось отдать ей за обеды.
Я никогда не считался и не торговался, это не мое. Но Судьба, назовем так Высшее Покровительство, никогда в моей жизни не оставляла меня без помощи. Всю жизнь я имел хорошие заработки и никогда не нуждался, не одалживал, а наоборот всегда давал взаймы, если просили.
За 4 года шефских концертов я приобрел хороший сценический опыт, который очень пригодился мне в театре.
Итак - я получил Диплом и направление на работу во вновь создаваемый Измаильский Облдрамтеатр. Была создана Измаильская область, а русского театра там не было, но было прекрасное довоенное здание театра с креслами и ложами красного бархата.
Я был направлен туда в числе еще трех ребят выпускников: Вася Александров, с которым мы дружили все четыре года, Игорь Кулешов, высокий герой, бывший офицер-фронтовик и Петя Вайнтруб. Мы должны были прибыть в Измаил к сентябрю, к началу сезона.
Вот и подошли мы, Оксаночка, к моей актерской жизни, о которой, и не только о ней, жизнь шире, я и попытаюсь рассказать в следующей части. А прошедшие 20 лет сформировали меня таким, каким я и вошел в новую жизнь.
(Продолжение следует)