Отрывки из воспоминаний актера Вилена Волгина
Мой отец, Вилен Волгин, ушел из жизни 1-го февраля 2021 года. Видно была на то добрая воля Господа Бога, чтобы это случилось почти ровно за год до событий февраля 2022-го. Так как папа родился и провел детство и юность на Украине, а большую часть жизни прожил в России, ему, как и многим из нас, было больно и дико от их вражды. Он говорил, что для него это было как если бы ссорились его родные отец и мать.
Чтобы лучше понять человека, всегда хорошо узнать, как проходило его детство. Однако большая часть воспоминаний, написанных по моей просьбе, посвящена актерской судьбе отца.
Июнь 2016-го года
Кому-то дан светлый ум, который успешно ведёт его по жизни.
А мне дан Свыше надёжный парус, который удерживал меня наплаву при самых жестоких штормах - то вознося на гребень волны, то потом выплывая из глубокой бездны.
Но, вероятно, правильно было бы начать всё с самого истока.
До войны
Итак - любимый отец мой, Штейнварц Наум Григорьевич, родился в Винницкой области Украины, в Немировском районе, в селе Ковалёвка. Закончил церковно-приходскую школу, работал конюхом на сахарном заводе. Родители умерли в гражданскую войну.
Отец в 17 лет ушёл воевать с белыми до конца гражданской войны. Потом окончил Кавалерийское училище, которое называлось- Школа Червоного Казачества, был старшиной эскадрона. Потом закончил Совпартшколу, был на партийной работе. Отечественную Войну закончил гвардии майором. Потом был на руководящей партийно-хозяйственной работе. Мать, Мария Васильевна Осовская, дочь железнодорожного машиниста Василия Людвиковича Осовского, украинца польского происхождения.
Дедушка, мать и отец маленького Вилена
Родился я 6-го февраля 1929 года на Украине, в городе Винница. Мать- красавица не выдержала “Гордая полячка” постоянных измен любвеобильного мужа, ушла. Но как много теряет человек, не умеющий терпеть и прощать. Вышла замуж за ответственного работника, которого в 37 году расстреляли. А её бедную, посадили в тюрьму, потом сослали в Уфу. Оттуда она после войны вернулась домой, но всё это закончилось тем, что оставшуюся жизнь она провела почти без движения, инвалидом. Я её после войны нашел, часто приезжал, до самого отъезда в Америку.
При разводе папа оставил меня с собой. Вспоминаю это время, как счастливую и свободную холостяцкую жизнь. Мама пыталась взять меня к себе, но мы не сошлись характерами с её мужем и она отправила меня обратно к папе поездом под наблюдением проводницы, с узелком вещей и с нелестной для меня запиской.
Это, возможно, одно из первых проявлений высшего Покровительства, которое я ощущал неоднократно в жизни, и которое ощущал не я один, по рассказам людей. Ведь этот поворот спас меня от дальнейшей несчастной участи этой семьи.
Во время частых командировок отец оставлял меня у дедушки, который имел дом с садом в зелёном пригороде Винницы, эдакое имение, где я проводил счастливейшее время. У “дедуси” и “бабуси”, как я их называл.
И после войны, поступив в театральный институт, я поехал из Киева в Винницу и дедуся дал мне адрес мамы, жившей во Львове, и денег на дорогу. При встрече мама меня не узнала, пока я не сказал “мама”.
Но вернёмся к весёлому беззаботному моему детству, которое кончилось вместе с женитьбой папы на Евгении Алексеевне Репетиной, дочери сельского фельдшера, которая из рабочих литейного цеха, окончив рабочий факультет (рабфак) поступила и успешно окончила юридический институт и потом до старости работала судьёй, перейдя впоследствии в адвокатуру.
Как весёлый певун, широкая жизнерадостная натура, любимец не только женщин, но и многочисленных друзей - прожил с этой суровой бескомпромиссной, до фанатизма (патологически) преданной морали и чести, неуживчивой с окружающими, вечно подозревающей их в нечестных поступках, часто невыносимой для сотрудников железной женщиной- это уму непостижимо, и вероятно, объясняется тайнами души, сердца, а может быть и плоти. И ведь прожили до конца вместе, несмотря на бесконечные измены, застолья…
Вот что значит терпение и тяжёлая наука- прощать. А может - это любовь?..
Она сразу настояла, чтобы я называл её «мама».
Ко мне она отнеслась жёстко, требовательно, сурово борясь с, как ей казалось, нечестными поступками.
Не могла найти ключи - требовала, чтобы я сознался, что это я их взял и больно била меня по лицу не за то, что взял, а за то, что не сознаюсь. Я молчал. Потом она находила ключи, хихикала, но извиняться не думала. То же потом повторялось с её партбилетом и т.д. И била, била. Возможно, я ей напоминал соперницу - мою мать, на которую я был похож.
У отца с ней родились Инночка в 37 году и Лёня в 38 году.
Кстати- это я предложил их так назвать, в отличие от нечеловеческого моего имени - Виля. Я так и не узнал у отца, почему он меня так назвал. И получая паспорт, я написал «Вилен», увидев это имя в какой-то пьесе… Посчитал, что это имя ближе всего к «Виле». Ну а потом привык и сроднился с «Виленом».
У сестры Инночки была работница, а когда родился Лёня, она ушла и я с тех пор выполнял обязанности няньки - варил манную кашу с молоком, кормил и т.д.
После очередных побоев - отец не только закатил скандал, но поставил шкаф на место двери в другую комнату, отделив мать с двумя детьми от своей комнаты, где жил со мной. У каждой комнаты был свой вход, так что, можно сказать, он развёлся, но неофициально. Для меня это время опять было счастливым холостяцством.
Но долго это не продолжалось. Отец не выдержал криков «папа» из-за двери и опять соединил обе комнаты.
Я, как только научился читать - ходил в библиотеку, запоем читал самые разные книги, сначала сказки русские, иностранных авторов, потом Жюль Верна, с которым не расставался, с глобусом в руках. Выкраивал для этого время между домашней работой, таскал на себе дрова для печек на 5 этаж из подвала и т.д. С упоением глотал мировую классику, пьесы Испанского Возрождения, последняя книга, которую я прочёл накануне войны - это «Дон Кихот». А во время войны и эвакуации жадно глотал всё, что попадало в руки от эвакуированных соседей. Ну, а русская святая классика- это уже после войны.
Папа очень любил музыку, особенно оперную, у него было очень много пластинок с ариями знаменитых певцов, с народными песнями и русскими и украинскими, которых, благодаря этому, я знал и любил напевать множество, помню их до сих пор. Папа прекрасно пел красивым баритоном, особенно любил «Запорожец за Дунаем».
Мы жили в доме ответственных работников рядом с Оперным театром, многие спектакли которого мы с наслаждением посещали. Помню адрес этого дома- Котовского 17 кв.18. Большой 5ти этажный дом почти опустел после 37 года… Осталось несколько семей, в том числе и наша.
Папу спасли его преданные многочисленные друзья, которыми он всегда был богат. Ему показали все дела на него, чего там только не было…
Судьбу этих дел я не знаю, может даже их «потеряли» в те безумные времена…
Изливая накопленные из книг впечатления, я бесконечно фантазировал, сочиняя на ходу истории, собиравшие вокруг меня мальчишек нашего дома, двора, слушавших меня с открытыми ртами. Шпаны у нас не было.
Классическую музыку я полюбил и жадно слушал уже учась в Театральном. Регулярно ходил в Киевскую Филармонию, слушал Рихтера и др. С тех пор классическая музыка - основная часть моей души, моей жизни. У меня было множество пластинок со знаменитыми исполнителями, радиола. Кумиром моим был Бетховен. Но в старости я всё больше люблю и слушаю преимущественно Камерную музыку. Бетховен, Моцарт - божественный идеал для меня в Камерной музыке, а их симфонии я больше не в силах слушать. «Душа покоя просит»…
Сейчас я очень люблю «Фантастическую симфонию» Берлиоза, симфонии Сибелиуса, Малера. И больше всего - Шуберт, Шопен, Брамс, пиано квинтет Шумана и др.
И вот когда эта наполненная добром и светом душа сталкивалась с жестокой силой мачехи, она (душа) не робела, не сникала, чувствовала себя на равных. Я всегда ощущал себя хозяином, какая-то сила поддерживала меня, как тут не подумать о «Высшем Покровительстве», которое меня часто выручало, давало силы…
И когда рабочее происхождение в тонкой культурной оболочке юриста прорывалось наружу, то вместе с искрами из глаз от её ударов я слышал «падла», которое больше ни от кого никогда не слышал.
Но, имея такую начинку, фундамент, защиту, как тут не вспомнить - «так тяжкий млат, дробя стекло - куёт булат»…
Это всё меня не озлобляло, свет в душе не гас, я крепче стоял на ногах, приобретая силы для будущих испытаний…
И они последовали…
Отца мобилизовали в действующую армию по «освобождению» Западной Украины в 39 году, а в 40-м году он в составе армии вошел в Буковину и в г. Черновцы, купил у выезжавших в Германию шикарную 4-х комнатную квартиру на 1 этаже с верандой и выходом в сад. Рай…
Отец Вилена - Наум Штейнварц в канун войны
Привёз из Винницы семью и мы год до войны жили в раю…
Часть 2-я
Война
Стрельба зениток по самолётам утром 22 июня 1941 года возвестила нам конец нашей привычной нормальной жизни и вступление в совершенно новые, незнакомые времена тяжелых испытаний силы духа и терпения.
И тут проявились и стали жизненно востребованными и необходимыми в новой ситуации качества «Жешки», как мы её называли в семье. Её железная сила духа, жизненный опыт, практичность, умение найти выход из любой трудной ситуации, изобретательная сообразительность - всё это не раз спасало семью в самых безнадёжных ситуациях и сохранило всех 3-х детей в неоднократных грозных поворотах хаоса первых дней войны и в последующем, когда редко какая из семей сохранялась без потерь, утерь…
Отношения наши кардинально изменились. Побои остались в прошлом. С этого времени она нашла во мне незаменимого помощника, надёжного товарища, человека, на которого во всём можно было полностью положиться. Мне было 12, но я был подготовлен всей трудной предыдущей жизнью домашнего помощника и крепко держался на ногах. Сестра и брат были неизменно со мной, я их цепко держал за руки и в штурмах через окна вагонов и в безумье огромных масс людей…
Итак - отец сразу на фронт, в том хаосе вести от него не доходили.
Все стремились подальше от границы, которая была всего в 30 км. от Черновиц. Чтобы уехать с вокзала - не могло быть и речи, это было безнадёжно. Мать добилась машины и мы все четверо с двумя чемоданами поехали на перехват состава с семьями военнослужащих.
На остановке мать с помощью военного патруля, показывая фото отца в форме капитана Красной Армии, была посажена с детьми в товарный вагон с семьями офицеров, вернее - командиров, офицеров тогда ещё не было, они появились в 43 году. Это была наша первая эвакуация, вернее - самое настоящее бегство, мы стали надолго беженцами.
Доехали до Киева, сошли и мать нашла папиного старого друга ещё по гражданской войне - Розенберга, остановились у него, и мать пошла в Наркомюст ( теперь это министерство юстиции) Украины, и получила назначение на должность обл. судьи в г. Сталино (теперь это Донецк). Никто тогда не предполагал, что надо уезжать подальше на Восток, дескать, враг будет всё-таки остановлен. И мы поехали в Сталино. Но все тогда бежали из Киева на восток, это была по сути вторая эвакуация - штурм парохода до Кременчуга по Днепру, дальше- штурм поездка до Харькова, потом уже до Донецка (т.е. Сталино).
По прибытии в Сталино мать оставила нас 3-х с двумя чемоданами, которые удалось всё-таки сохранить при всех «штурмах».
Оставила нас на скамейке в сквере, а сама пошла на новое место работы, приехала на машине и мы сразу вселились в отдельную квартиру. За долгое время, пока мы сидели втроём с чемоданами на скамейке в сквере, нас обступила толпа жителей, все спрашивали в первую очередь - откуда. Я не уставал отвечать - из Черновиц. На нас смотрели, как на инопланетян - иностранные чемоданы, одежда… Мы были первые беженцы, которых они видели. А говорили по-русски без акцента… Смотрели с удивлением…
В Сталино нам пришлось пожить недолго - июль, август, сентябрь. Начались постоянные бомбёжки. Я вытащил осколок бомбы из стены. Немцы подходили всё ближе, создалась угроза окружения. И мать опять, взяв машину, поехала на перехват эшелона с эвакуированными работниками Коксохим Монтажа. Стали ждать в степи, пока мать добивалась, чтоб нас посадили в эшелон.
В это время налетели немцы, но бомбить не успели, зенитки мощным огнём отогнали. Это стала наша третья эвакуация. Мы с сестрой и братом лежали в ложбинке, пережидали.
Эшелон ехал в Кузбасс, Кемерово. Наконец, матери удалось всунуть нас в товарный вагон, битком набитый, и отвоевать место на нарах у стены против двери. Был октябрь, ехали ноябрь, декабрь, было всё холоднее. В эшелоне была платформа с нашим неисправным истребителем «И - 16» («Ишачок»). Я пропадал в кабине пилота, держа штурвал и нажимая гашетку пулемёта. Вот где была отдушина, радость.
Но стена вагона, у которой были наши нары - обледенела, Лёня серьёзно заболел, мать на стоянке попросила военврача из санитарного поезда посмотреть Лёню и та категорически заявила, что надо немедленно сойти с поезда и лечить Лёню в домашних условиях, если не в больнице.
Это был город Чкалов (ныне г. Оренбург). Декабрь, мороз русский, не украинский, к которому мы привыкли, другие запахи, жесткая суровая речь после мягкой украинской - всё это не располагало к открытой, тёплой душевности, к которой мы привыкли… Мы приехали в другой мир, отличный от того, который остался позади, неизвестно на какое время…
Мать сняла угол в доме возчика хлебзавода Бондина на окраине Чкалова, рядом с аэродромом.
Его жена - «Бондиха», как мы её называли - колоритная фигура, скандалила с мужем, ревнуя его к «яврейке», не стесняясь детей.
Мать получила должность народного судьи, очень далеко от дома, ближе к центру. Я эту зиму в школу уже не попал, пришлось пропустить год. Но дел было много. Ночные морозные стояния в очередях за хлебом в вокзальном магазине, далеко от нашего окраинного дома.
Я был в отцовских сапогах, тесных для меня, ноги мёрзли и в результате- отморозил некоторые пальцы на ногах так, что ногти упали.
Мать приобрела мне большие солдатские ботинки, в которых можно было утеплить ноги. Эти ботинки впоследствии, в 44 году мешали мне бежать за отходящим составом в г. Сталинграде и я их снял, сунул подмышку и бежал босиком по шпалам, но догнал состав.
Но вернёмся в июльский Киев… (или в августовский)
Отступая через Киев, отец сумел забежать к Розенбергу и тот сообщил папе адрес мамы в Сталино. Папа немедленно сообщил маме, что жив- здоров, участвует в обороне Киева в составе кавалерийской дивизии.
Переписка наладилась. Кстати - к этому же Розенбергу, нашему доброму ангелу, папа привёл в гости в 1952 году нас с Эммой, с которой мы только что поженились. Розенберг, большой, обаятельный, многоопытный мужчина, когда Эмма вышла, сказал - цементируйте, дети нужны. Она, конечно, ему очень понравилась, как и всем мужчинам, встреченным ею в жизни… Но об этом позже…
Итак, прошла холодная, голодная русская зима. Отец присылал с фронта свои фото, их дивизия получила звание «Гвардейской» за прорывы к окруженным нашим войскам и вывод их из окружения. Так что теперь перед своим званием говорилось гвардии капитан, майор и т.д. А летом 42 года мать получила телеграмму из Кисловодска - ранен, лежу в госпитале. Впервые я увидел, как мать плачет…
Ей было далеко ходить на работу и она взяла нас троих к себе в кабинет судьи. Ей разрешили временно. А осенью 42 года в суд явился отец с палочкой, хромая.
Немцы наступали на Кавказе, раненные, кто мог, шли толпами на Восток. Среди них и отец, раненый в голову и ногу. Добрался до Баку, на пароходе пересёк Каспийское море и поездом через Среднюю Азию добрался до Чкалова, нашел дом, в котором мы жили до этого, сын Бондина привёл его в мамин Суд. Встреча была соответствующая ситуации…
Отец немедленно снял для нас комнату у Сафиуллиной, а сам наутро пошел на поезд в Москву за назначением. Мы вышли его провожать, и он обладая неизменно живым юмором - сказал, удаляясь- Адье…
В Москве он получил направление в Костромское лёгко - артиллерийское училище для переквалификации, нужны были офицеры артиллерии.
Весной 43 года он закончил училище, получил звание «майор» и был направлен в 31-ю отдельную истребительную противотанковую бригаду полковника Владимирова, где и прослужил не только до конца Войны, но и до демобилизации…
19 декабря 43 года мы увидели на улицах щиты с сообщениями Информбюро о начале наступления наших войск под Сталинградом. Какая же это была долгожданная весть, какая неописуемая радость…
До этого, летом мать устроила меня в пионерлагерь за рекой Урал. Там я, как один из старших и крепких ребят, ходил за несколько километров в совхоз за молоком, поили нас молоком без ограничения и мы, переполненные явились вечером в лагерь, а там нас ждал ещё и обед.
Этот день, 23 июля 1943 года запомнился мне навсегда, как единственный день за всю войну, когда я был абсолютно сыт…
Осенью 43-го мать, работавшая после народного судьи в Наркомате (министерстве) Юстиции РСФСР, получила назначение на должность члена Облсуда в г. Астрахань. Я думаю, что это состоялось по её инициативе, чтобы спасти от голода семью на рыбном юге.
Иннуся с Лёней ходили в детсад и там их всё-таки кое-как, но кормили.
А я в школе не учился, год пропустил, негде было подкормиться, голодал.
В Астрахани, где ещё сохранились укрепления в городе на случай уличных боёв, после Сталинградской победы было уже спокойно.
Мы получали по карточкам рис, много всякой рыбы. Кстати - за всю войну мать ни разу не была в магазине, получала карточки на всех и отдавала их мне, а я уже всё получал, стоял в бесконечных очередях, мать приходила с работы всегда поздно, ей было не до магазинов.
Я никогда, начиная с детства, не делал ничего дома по принуждению, просто видел необходимость моей помощи, даже ощущал какую-то естественную потребность необходимой работы. Поэтому она никогда не была мне в тягость, наоборот - приносила удовлетворение результатами.
Мать получала на работе иногда водку, иногда пиво, и я всегда менял их на базаре на хлеб. Однажды ещё в 42-ом году в Чкалове, когда я на базаре хотел обменять водку на хлеб, группа танкистов, очевидно приехавших с фронта за танками, взяла у меня водку и, пригрозив пистолетом у пояса, хотела отнять водку, я расплакался и их командир, по внешности- еврей, заплатил мне деньги за водку.
Когда я рассказал об этом матери - она не поверила, со смешком сказала - очередная фантазия.
В Астрахани летом 44-го мать устроила меня на время сбора помидоров в совхоз. Это были знаменитые астраханские помидоры, славившиеся наряду с арбузами на всю страну. На катере по дельте Волги среди камышей мы доплыли до совхоза, я собирал помидоры, можно было есть их без ограничения, но больше ничего не было. Иногда - похлёбка пустая, хлеб был только один раз за всё время. Я приехал домой, мать ахнула - кожа и кости. Но дома отъелся. Летом 44-го я закончил 7-ой класс.
Наши войска освободили почти всю Украину и осенью 44-го мать получила назначение на должность члена Облсуда в г. Станислав ( ныне - Ивано- Франковск), который был ещё у немцев. Но пока мы долго добирались до него, он был уже освобождён.
На пароходе мы из Астрахани прибыли в Сталинград, ужаснулись, увидев, что стало со Сталинградом. Сели в поезд, но поезда ходили без всякого расписания, надо было быть всегда готовым, что тронемся… Наш состав стоял ещё за несколькими составами от вокзала. А на втором этаже вокзала была столовая и мы с матерью решили успеть взять обед на всех 4-х до отхода состава. И вот я с «судками» (переносная посуда) стою в очереди за обедом и вижу, как наш состав начинает медленно двигаться. Я сразу снял тяжёлые ботинки, сунул их под одну «мышку», пустые судки - под другую и бегом с лестницы, пробежал под несколькими составами и увидел последний вагон нашего поезда, медленно удаляющийся. Я побежал, вскоре догнал и слышу крики матери - остановите, там сын остался, добежал до дверей вагона, там люди приняли у меня судки, ботинки и втащили меня в вагон.
Я по вагонам дошёл до наших и успокоил мать. Так Высшее Покровительство в очередной раз спасло меня.
В связи с этим эпизодом я вспомнил другой момент.
В октябре 41-го года, собравшись бежать из Сталино, мы хотели хоть немного запастись едой на первое время. Я взял самую большую кастрюлю и в столовой мне её наполнили доверху горячей гречневой кашей с котлетами свободно, без карточек, последний раз за войну. Эта гречка с котлетами нас хорошо поддержала в первые дни эвакуации из Сталино на Восток. Потом эта гречка с котлетами была ярким и желанным воспоминанием все долгие голодные годы войны…
Люди Донбасса остались для нас самыми лучшими из всех людей, встреченных нами в жизни.
Но вернёмся к поездке на Украину осенью 44 года. В Астрахани не было проблем с солью. Как известно, в области были соляные озёра Баскунчак и Эльтон, если мне не изменяет память.
Мать наполнила примерно килограммовый мешочек солью и эта соль потом кормила нас всю дорогу по Украине.
За неё мы имели на остановках поезда и пирожки и горячую картошечку с солёностями и т.д. и прочими вкусностями родной Украины. И ехали не в товарняке, а в пассажирском, не на восток, а на запад.
Мы подъехали к Станиславской (ныне - Ивано Франковской) области, которая только что была освобождена от немцев. Но дальше поезд не шёл. Пришлось нам добираться сначала на открытой платформе, затем в открытом грузовике по бандеровским районам, но обошлось… В Станиславе нам приготовили хорошую двухкомнатную квартиру на 5-ом этаже.
Почему-то мы везде жили на пятом этаже - и в Виннице и в 1961 году - в Челябинске…
При местном учительском институте открыли подготовительные курсы и мать отвела меня туда. Меня приняли с моим 7-и классным образованием, с целью через год поступить на первый курс. Я выбрал исторический факультет, мне он был интересен.
Вначале нас было двое - я и Витя Красильников с Урала. Долго преподаватели читали лекции для нас двоих. Я аккуратно всё конспектировал.
Потом постепенно студенты стали прибавляться. А когда через год, в 1945 году я поступил уже на первый курс истфака, стали появляться на курсе уже фронтовики. Помню рыжеволосую, зеленоглазую донскую казачку Полину Барбоянову 1926 года рождения, пришедшую с войны, ходила ещё в военной одежде. Очень она мне нравилась. Она не игнорировала внимание мальчика… Платоническая дружба… Потом недолго переписывались.
… Помню, как в воскресенье зимой 45 года на многолюдной базарной площади вешали бандеровцев. При огромном стечении народа приехали грузовики, подъехали к приготовленной общей на несколько человек виселице. Бандеровцы были одеты в шинели. С одного из грузовиков офицер прочитал громко в мегафон приговор с перечислением зверств, которые они творили… Крестьяне, заполнившие базарную площадь, многие из которых были знакомы, а то и родственники осуждённых- после оглашения приговора - к повешению - громко и старательно аплодировали. Человек 5 осуждённых, каждый на отдельном грузовике, подъехали к виселице, борт откинули, солдаты накинули всем одновременно петли на шею, грузовики все одновременно отъехали и повешенные задёргались, вися рядом друг с другом. Их не снимали несколько дней, а я ходил в институт как раз через базарную площадь, пришлось проходить через них. Их качало ветром, облепило снегом жуть…
В ночь с 8-го на 9-е мая 45 года поднялась страшная стрельба. Мать, предполагая, что это бандеровское очередное нападение - положила детей на пол.
Выяснилось, что это конец войне, капитуляция Германии и начало новой мирной жизни.
(Продолжение следует)