Хомяк и самая главная истина...
Осень, она ведь разная бывает. Кому-то дождливая, кому-то солнечная и теплая. Кому-то кружево пожелтевшей листвы, кому-то крики улетающих стай, кому-то серебро инея на тонких стеблях...
Хомяк топал по знакомой тропинке, задумчиво загребая лапками сухую листву. Солнышко ласково подмигивало ему сквозь кроны деревьев - и он смешно морщил в ответ мохнатый нос и жмурился. Эта часть леса особенно нравилась хомяку осенью. Почти не было в здешних местах подлеска, пожелтевшие листья словно покрывалом укрывали мягкий мох - и хомяку казалось, что пружинистая земля под его лапками - живая, что она вздыхает и шуршит, и шепчет что-то ласковое ему вслед. В правой лапке тащил хомячок маленькую корзиночку из лозы - ее сплел специально для хомяка Старый Петри. В корзиночку складывал хомяк шишки и жёлуди, каштаны в зеленых шипастых шубках и пульсирующе-яркие плоды спелого боярышника, яркие листья, кусочки мха и коры, горсти орехов и чуть скользких, насупленных крепышей-грибов. Зачем? А как иначе рассказать Дому на Болоте, что пришла осень? Он стал в последнее время недоверчив, старый Дом, не слушает больше стрекота суетливых белок, не верит протяжным стонам перелетных птиц, лишь щурит подслеповато ставнями щелки глаз и протяжно скрипит. Только хомяку и верит. Хомяку и осенним дарам леса...
Ну да ладно. Хомячок-то по-прежнему бредет задумчиво по тропинке - и все так же улыбается ему солнышко, ласково поглажывая рыжеватую шерстку. Этой тропинкой блуждал хомяка не раз, и знал каждый поворот ее, каждый изгиб. Но сегодня, свернув у замшелой груши в сторону пруда, хомяк, к своему удивлению, не увидел поваленой сосны и зарослей черничных кустов и вереска. Сегодня тропинка заканчивалась почему-то у подножия огромного валуна, поросшего мхом, зеленовато-желтым лишайником и камнеломкой. Казалось, камень врос в землю и обосновался в ней на веки вечные. Хомячок робко подошел и положил лапки на камень... Он был теплым! Шелковистым, теплым и чуть пульсирующим - казалось, что бьется где-то глубоко-глубоко мудрое каменное сердце... Поставив корзинку у подножия валуна, скользя лапками и усердно пыхтя, хомячок стал забираться на камень. А на самой верхушке, плоской, как ладошка, он улегся пузиком вниз, навострил ухи, закрыл глаза и стал слушать. И услышал. Из теплой, живой глубины доносился до хомячка гулкий голос древнего камня. Он пел песню, седую и вечную, как этот мир. Он рассказывал о далеких мирах и невиданных чудесах, о маленьких феях и величественных драконах, о голубом небе над ромашковой поляной и Старом Петри. Он спрашивал, хороша ли уродилась смородина в этом году и нравится ли хомячку крыжовенное варенье. Они долго беседовали - древний валун и маленький хомячок. А под конец камень спросил: "Хочешь, я открою тебе самую главную истину?" "Наверное, нет", - ответил хомячок и смешно наморщил нос. "Ведь главная истина - она у каждого своя. И если мне твоя не подойдет - что же я с ней буду делать? Она будет совсем несчастна - никому не нужная самая главная истина..."
Хомяк топал по знакомой тропинке, задумчиво загребая лапками сухую листву. Солнышко ласково подмигивало ему сквозь кроны деревьев - и он смешно морщил в ответ мохнатый нос и жмурился. Эта часть леса особенно нравилась хомяку осенью. Почти не было в здешних местах подлеска, пожелтевшие листья словно покрывалом укрывали мягкий мох - и хомяку казалось, что пружинистая земля под его лапками - живая, что она вздыхает и шуршит, и шепчет что-то ласковое ему вслед. В правой лапке тащил хомячок маленькую корзиночку из лозы - ее сплел специально для хомяка Старый Петри. В корзиночку складывал хомяк шишки и жёлуди, каштаны в зеленых шипастых шубках и пульсирующе-яркие плоды спелого боярышника, яркие листья, кусочки мха и коры, горсти орехов и чуть скользких, насупленных крепышей-грибов. Зачем? А как иначе рассказать Дому на Болоте, что пришла осень? Он стал в последнее время недоверчив, старый Дом, не слушает больше стрекота суетливых белок, не верит протяжным стонам перелетных птиц, лишь щурит подслеповато ставнями щелки глаз и протяжно скрипит. Только хомяку и верит. Хомяку и осенним дарам леса...
Ну да ладно. Хомячок-то по-прежнему бредет задумчиво по тропинке - и все так же улыбается ему солнышко, ласково поглажывая рыжеватую шерстку. Этой тропинкой блуждал хомяка не раз, и знал каждый поворот ее, каждый изгиб. Но сегодня, свернув у замшелой груши в сторону пруда, хомяк, к своему удивлению, не увидел поваленой сосны и зарослей черничных кустов и вереска. Сегодня тропинка заканчивалась почему-то у подножия огромного валуна, поросшего мхом, зеленовато-желтым лишайником и камнеломкой. Казалось, камень врос в землю и обосновался в ней на веки вечные. Хомячок робко подошел и положил лапки на камень... Он был теплым! Шелковистым, теплым и чуть пульсирующим - казалось, что бьется где-то глубоко-глубоко мудрое каменное сердце... Поставив корзинку у подножия валуна, скользя лапками и усердно пыхтя, хомячок стал забираться на камень. А на самой верхушке, плоской, как ладошка, он улегся пузиком вниз, навострил ухи, закрыл глаза и стал слушать. И услышал. Из теплой, живой глубины доносился до хомячка гулкий голос древнего камня. Он пел песню, седую и вечную, как этот мир. Он рассказывал о далеких мирах и невиданных чудесах, о маленьких феях и величественных драконах, о голубом небе над ромашковой поляной и Старом Петри. Он спрашивал, хороша ли уродилась смородина в этом году и нравится ли хомячку крыжовенное варенье. Они долго беседовали - древний валун и маленький хомячок. А под конец камень спросил: "Хочешь, я открою тебе самую главную истину?" "Наверное, нет", - ответил хомячок и смешно наморщил нос. "Ведь главная истина - она у каждого своя. И если мне твоя не подойдет - что же я с ней буду делать? Она будет совсем несчастна - никому не нужная самая главная истина..."