Идя с толпой, умей не слиться с нею
Земной приязни искра гаснет вскоре,
Её сильнее пламя Купидона,
А дружба верная - что пенистое море,
Сильней тех двух, могуча и бездонна.
Ей движет мысль, что к низкому не склонна.
Меж тем душа земным обозом правит,
Диктуя телу строгие законы.
Свою любовь любви телесной выше славит,
Как мастер золото дороже меди ставит.
«Королева фей» Эдмунд Спенсер
Начало: Королевская невинность
Когда Берти не мог находиться по ту сторону канала, он привозил французские забавы в Лондон. Главной среди таковых летом 1879 года была 34-летняя актриса Сара Бернар. Она была cocotte в великих традициях Гортензии Шнайдер и вымышленной Нана. В 1874 году, когда Сара блистала на сцене театра Комеди Франсез в классической трагедии Расина «Федра», она уже числилась в официальном полицейском регистре парижских куртизанок, и все знали, что в списке её клиентов исключительно «сливки общества». В полицейском досье на неё хранилась жалоба одного из её клиентов, политика Шарля де Ремюза, который был недоволен тем, что «когда он приезжал к Саре в дом № 4 по улице де Ром, ему иногда приходилось ждать в прихожей, пока другой джентльмен покинет помещение».
Божественная Сара была очень популярна. Ей нравилось шокировать людей, рассказывая, что она так и не знает, кто отец её незаконнорождённого сына, зачатого, когда ей было 19 лет, то ли писатель Виктор Гюго, то ли левый политик Леон Гамбетта, а может, и генерал-роялист Жорж Буланже.
Сара провоцировала скандалы и своим внешним видом. Отказываясь угождать вкусам толпы, ценившей пышногрудые, затянутые в корсеты женственные тела, она появлялась на публике в платьях без талии, которые подчёркивали её мальчишескую фигуру. Британская пресса даже сфотографировала её в брюках и куртке, хотя на самом деле это был комбинезон, в котором она занималась живописью.
Её макияж тоже был решительно не похож на нежный естественный румянец Лили Лангтри и тех, кто ей подражал. Мадам Бернар предпочитала белый грим, яркую помаду и чёрную подводку на веках, как если бы она постоянно была на сцене.
Когда она выступала, её игра пленяла всех. Даже Лили Лангтри, главная соперница в борьбе за любовь Берти, признавала это, вспоминая в своих мемуарах, что «превосходная дикция Бернар, её хрустальный голос, естественные движения, её страстный темперамент, её огонь - словом, гении перевоплощения - вызывали удивление со смесью восхищения». Как и многие из любовниц Берти, Бернар была дамой с характером - она оставалась в Париже во время осады и помогла переоборудовать театр в военный госпиталь. Её уволили из престижной труппы Комеди Франсез за пощёчину, которую она отвесила звёздной актрисе, но опять пригласили на сцену как великую исполнительницу, когда театры вновь распахнули свои двери после разгрома. Стоит ли удивляться тому, что Берти присутствовал на премьере каждой из постановок, которые давал театр Комеди Франсез в Лондоне летом 1879 года, и посетил выставку картин Сары Бернар на Пикадилли. И не только это - он объявил, что экстравагантная мисс Бернар вхожа в лондонское высшее общество, включая его собственную резиденцию Мальборо-хаус, где, как известно, он «развлекал» актрису.
Однако далеко не все в Лондоне разделяли парижские пристрастия Берти. Но он игнорировал неодобрение общества и попросил своего французского друга Генриха Орлеанского, он же герцог Омальский, устроить ужин в Лондоне, чтобы представить Сару Бернар некоторым английским леди, отобранным лично принцем. Однако всё пошло не по плану. Поскольку дамы из высшего общества не стали разговаривать с Сарой Бернар, да и она не хотела с ними говорить, а герцог Омальский был глухой и не собирался сам заводить разговор, все так и молчали. Берти, светский лев, должно быть, подозревал, что это случится, и, вероятно, потом они с Сарой от души посмеялись над чудовищным контрастом между чопорными посиделками в Лондоне и их разгульными ночами в Париже. Как и игра Сары на сцене, этот немой ужин, наверное, лишний раз напомнил Берти о том, почему его так влечёт Франция. И в тот период он наслаждался ею больше, чем когда-либо.
Как доказал сам Берти, Париж и Лондон настолько по-разному относились к сексу, что доходило до смешного. Если в Лондоне Сару Бернар окатили презрением, в Париже, когда Берти пришёл в варьете, чтобы увидеть Жанну Гранье, звезду оперетты и свою любовницу, французский зритель аплодировал и актрисе, и Берти, одобряя его хороший вкус. Лондонские газеты не преминули бы выплеснуть этот скандал на первые полосы, заставив герцогинь падать в обморок, но в Париже Берти получил признание публики за адюльтер с певичкой.
Жанна Гранье (Эвридика) и Эжен Вотье (Юпитер) в знаменитой сцене с мухой из оперы Жака Оффенбаха «Орфей в аду»
Возможно, очевидная банальность внебрачных отношений заставляла парижских аристократов вроде Берти отправляться на поиски всё более острых ощущений. По мере того как крепла Третья республика, дух демократии просачивался и в ночную жизнь города. Удовольствия теперь принадлежали не только богатым monsieurs, которые могли себе позволить ежевечерние походы в театр и кутежи в приватных кабинетах «Кафе Англэ». Да, ночные рестораны на бульварах были по-прежнему очень востребованы, как и элитные заведения вроде жокей-клуба, но искушённые парижане потянулись вверх по холму, в сторону площади Пигаль и Монмартра, где богемное сообщество художников, музыкантов и поэтов формировало новую элиту. Биографы Берти порой ведут себя «неспортивно». Принц Уэльский подарил им богатейший материал для исследований - свою интересную, яркую жизнь, в которой серьёзные намерения чередовались с абсурдными ляпами, а семейные кризисы - с фривольными развлечениями. Поэтому кажется не совсем справедливым, хотя и исторически оправданным, что некоторые биографы начинают сомневаться в мужской силе Берти, вступившего в опасный средний возраст - для тучного принца действительно опасный. В описаниях его жизни с момента появления в ней Лили Лангтри зачастую проскальзывают самомнения, а имел ли Берти сексуальные отношения со своими фаворитками, и если да, то как часто.
Король Соединённого Королевства Эдуард VII (конечно, с сигарой в руке), его жена королева Александра и её сестра, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна из России
Рассказывают историю, которая произошла с принцем на яхте, когда он отдыхал в каюте с любовницей и вдруг услышал шаги за дверью. «Кажется, кто-то поднимается?» - спросил Берти. «Ну, это уж точно не у вас», - ответила остроумная дама, которая, должно быть, сама и поделилась этой хохмой, если только Берти не отточил свой английский юмор до совершенства. Однако если либидо ослабевало, Париж был идеальным местом, где можно было его реанимировать, и не обязательно с больными нищими проститутками. В конце 1870-х годов город взялся за облагораживание сексуальной сферы. Если мужчина вроде Берти хотел получить по-настоящему изысканный эротический опыт, ему больше не нужно было гоняться за актрисой или кокоткой в надежде на то, что его имя будет втиснуто в переполненный ежедневник доступной красавицы. Теперь бордели и легальные проститутки становились шикарными, расширяя ассортимент предлагаемых удовольствий. Даже совсем вялое либидо могло получить мощный заряд энергии. Широчайший выбор сексуальных развлечений был представлен в борделе под названием «Ле Шабанэ». Открытый в 1878 году предприимчивой дамой ирландского происхождения, некой мадам Келли - разумеется, при поддержке её финансовых покровителей, - «Ле Шабанэ» был рассчитан на солидных клиентов, таких как Берти, которым хватало денег для того, чтобы воплотить в жизнь свои самые смелые фантазии. И конечно же бордель был легальным - все девушки зарегистрированы в полиции, дважды в месяц они проходили медосмотр и платили (в теории, по крайней мере) налоги со своих заработков. Бордель занимал целый дом под № 12 по улице Шабанэ, в довольно элегантном квартале старого города, между Оперой и Пале-Рояль.
Сегодня это самое обычное здание на самой обычной парижской улице, а в те времена оно выглядело ещё более неприметно, во всяком случае, снаружи - даже самые дорогие заведения были обязаны держать двери и ставни закрытыми от любопытных глаз, отсюда и французское название борделя, maison close - закрытый дом. Помимо без конца хлопающей двери, пропускающей внутрь клиентов, единственным намёком на то, что происходило в здании, служила вывеска на стене ресторана на другой стороне улицы: «Здесь вам будет так же комфортно, как и в доме напротив». Новый бордель гордился тем, что мог удовлетворить любые запросы своих клиентов, предлагая не только красивых женщин, но и роскошные интерьеры. Обнажённые или полураздетые проститутки могли пообщаться с клиентами и угостить их прохладительными напитками в гостиной, а после бокала или двух шампанского, игривых ласк и невинного трёпа денежный гость провожал выбранную девушку в одну из сказочных спален на верхнем этаже. Там были и знойный арабский гарем, и помпейская спальня с картинами совокупляющихся кентавров кисти Тулуз-Лотрека, и пиратская пещера, и средневековая опочивальня для мужчин, желающих порезвиться со служанкой, и классические французские будуары с подлинной антикварной мебелью и зеркалами во всю стену. О высоком классе интерьеров «Ле Шабанэ» говорит хотя бы тот факт, что его японская комната была представлена в экспозиции Всемирной парижской выставки 1900 года и получила приз за лучшую обстановку. Берти, должно быть, опечалился, потому что это было единственное «Экспо», которое он пропустил за всю свою жизнь - по причине, о которой мы узнаем позже.
Берти был постоянным гостем индийской комнаты - возможно, потому, что, как и его мать, был искренне привязан к этой части своей империи. Комната славилась своей золотой ванной, хотя на самом деле это была посеребрённая медь. Здесь Берти, по слухам, купался в шампанском с девушками лёгкого поведения, хотя трудно представить, что за эротическое удовольствие можно получить, сидя в холодной луже быстро выдыхающегося вина. А уж стоимость нескольких десятков бутылок шампанского вообще может довести до импотенции. Возможно, Берти и не вытворял ничего подобного, ванны в «Ле Шабанэ» всё-таки чаще использовались клиентами по прямому назначению, чтобы смыть с себя ароматы борделя перед возвращением в респектабельный внешний мир. Горячая пенная ванна с губкой в руках опытной профессиональной парижанки - это, пожалуй, больше во вкусе Берти, чем отмокание в холодном вине.
Индийская комната хорошо известна и благодаря личному вкладу Берти в искусство секса - «креслу любви», которое, как говорят, он сам придумал в 1890 году. Этот уникальный предмет мебели был достоин лучших экспонатов всех парижских «Экспо», на которых побывал Берти. Двухъярусное кресло в стиле Людовика XVIII, с резьбой и позолотой, своим дизайном напоминало нечто среднее между гинекологическим креслом и санями для бобслея. Верхний ярус представлял собой сиденье с поручнями наподобие толстых лыжных палок и стременами - позолоченными, чтобы уж не выглядело совсем по-медицински. Чуть ниже располагались подножки, а в самом низу - длинный узкий диван, обтянутый бледно-зелёным атласом.
Было высказано много идей о том, как использовалось кресло, но к единому мнению так и не пришли. Очевидно, что поручни и стремена верхней секции позволяли женщине сидеть, раздвинув ноги, получая удовольствие от действий мужчины, который стоял или сидел на корточках перед ней. Между тем другая женщина могла лежать внизу на диване и смотреть на происходящее или принимать участие в этом действе. Точно так же Берти сам мог сидеть наверху, получая ласки от женщины, стоящей перед ним на коленях. А может, иногда ложился внизу и наблюдал за происходящим наверху. Свободного времени и денег у него было в избытке, так что он мог себе позволить любые выкрутасы. Говорят, что Берти заказал кресло у мебельщика по имени Луи Субрие, чья мастерская находилась в мебельном районе Парижа, возле Бастилии. Субрие был специалистом по реставрации антикварной мебели и, возможно, поучаствовал в оформлении других тематических комнат «Ле Шабанэ». «Кресло любви» Берти было не единственным шедевром творческой мысли в стенах борделя. В так называемой комнате Луи-Филиппа, названной в честь дородного французского короля, тоже стояло кресло, в котором клиенты с избыточным весом могли получать удовольствие, прежде чем переходить к остальным физическим нагрузкам. Тучному Берти оно тоже могло пригодиться.
Все эти образцы мебели были проданы на аукционе в 1951 году, после того как Франция приняла закон о запрете maisons closes. Это было сделано вовсе не для того, чтобы защитить женщин от сексуальной эксплуатации, а потому, что бордели запятнали себя коллаборационизмом во время войны. Многие из них перешли на обслуживание исключительно немецких солдат, в то время как спекулянты чёрного рынка и пособники нацистов использовали их для своих подпольных встреч. Рассказывают историю о том, как через несколько лет после закрытия «Ле Шабанэ» один англичанин грустно бродил возле этого дома. Антиквар из соседнего магазина спросил его, что он ищет. «Une vierge» (девственница) - ответил англичанин. Решив, что туристу нужна статуя Девы Марии, антиквариат уточнил: «XVI, XVII, XVIII?» - он имел в виду века. «О, мне всё равно из какого она округа», - ответил англичанин. Знаменитую золотую ванну приобрели какие-то фанаты Сальвадора Дали и установили в его люксе в отеле «Мёрис». «Кресло любви» досталось брату писателя Бориса Виана, и после ещё двух перепродаж оно было выкуплено правнуком того самого мебельщика. Стоит ли говорить, что Берти был не единственным принцем, который нашёл дорогу к «Ле Шабанэ» в конце XIX века. Бордель стал настолько известным за рубежом, что иностранные королевские особы зачастую включали его посещение в официальную программу своих государственных визитов в Париж. Этот пункт появлялся в повестке дня под кодовым обозначением «визит к председателю сената». Однажды такой «визит к председателю сената» по ошибке был включён в программу пребывания королевы Испании, и смущённые парижские чиновники исправили свою оплошность, потащив несчастную королеву на бестолковый визит вежливости к означенному лицу.
Королева Виктория и её семья, включая Николая II на свадьбе в Кобурге, Германия, 1894 год. Рядом с королевой сидит её дочь Вики со своей внучкой Фео. Шарлотта, мать Фео, стоит правее центра, третья справа от своего дяди принца Уэльского - он в белом кителе. Слева от королевы Виктории - её внук кайзер Вильгельм II, непосредственно за ними - цесаревич Николай Александрович и его невеста, урождённая Алиса Гессен-Дармштадтская - полгода спустя они станут российскими императором и императрицей
Эдуард VII со своей матерью, королевой Викторией, и русским царём Николаем II, который приходился ему родственником. Их жены были родными сёстрами
Немало романтических историй и легенд сложено вокруг «Ле Шабанэ» и других парижских борделей, с их лёгкими на подъём и трудолюбивыми filles de joie (проститутки). Рассказывают, что, когда в 1885 году умер Виктор Гюго, все столичные проститутки в этот день работали бесплатно, в память о великом «ловеласе». Но это очень похоже на легенду, подкрепляющую ностальгические мужские фантазии о парижских проститутках XIX века, великодушных и благодарных. Женщинам, работающим в «Ле Шабанэ», наверняка было строго предписано поддерживать этот миф, смеяться над остротами Берти, пока он попыхивал сигарой и пил своё дорогущее шампанское, и изображать великое удовольствие, когда он «приглашал» их наверх, где они могли наслаждаться видом его голых телес крупным планом. Сам он, вероятно, не усматривал никакого противоречия между своим распутством в «Ле Шабанэ» и декларируемой озабоченностью судьбами лондонских бедняков. Ему, возможно, казалось, что эта парижская секс-терапия была частью лечебно-оздоровительной программы - витаминным коктейлем для его либидо, тренировками для стареющего сердца, энергетиком для поддержания общего тонуса, чтобы хватило сил творить добрые дела дома. Дело в том, что с переходом в средний возраст Берти начинал видеть во Франции не столько игровую площадку, сколько фешенебельный санаторий.
Толстые сигары и жирная пища постепенно уродовали тело Берти. Как писал французский политик Эмиль Флуранс ещё при жизни Берти, чем ближе принц подходил к наследованию престола, тем заметнее «ожирение деформировало его тело… и казалось, под тяжестью непомерно разбухшей плоти парализована всякая физическая активность и интеллектуальная сила». Похоже, не все французские политики того времени были очарованы английским принцем. Берти уже давно был завсегдатаем немецких курортов, таких как Бад-Хомбург и Баден-Баден. В то время верили, что организм можно очистить и оздоровить кратким курсом лечения минеральной водой, лёгкой диетой и быстрой ходьбой - было модно чуть ли не бегом передвигаться по улицам, на ходу отвешивая поклоны знакомым, не останавливаясь для разговоров. Камнем преткновения в этой лечебной программе была «лёгкая диета», и для Берти это означало, что он не сможет запросить, как прежде, холодную курицу в постель, когда проголодается ночью. Да и вообще он не считал вечерние излишества таким уж злом.
Берти и его врачи вскоре стали замечать, что минеральной воды и быстрой ходьбы явно недостаточно. Он совсем недавно разменял пятый десяток, а уже страдал одышкой, начались проблемы с венами. Ничего удивительного, если вспомнить, что Берти практически не расставался с сигарой, разбавляя сигаретами этот тяжёлый коктейль. Обычно 1 сигара и 2 сигареты шли до завтрака, затем он набивал портсигары запасом на день и до ужина успевал выкурить 20 сигарет и 12 сигар. По вечерам его редко можно было увидеть без облака дыма над головой, и его любовницы жаловались на то, что он провонял затхлым табаком. В поисках дополнительного, а заодно и приятного, лекарства от своих болячек с 1883 года Берти стал проводить как можно больше времени на Французской Ривьере, сбегая от промозглой английской погоды в феврале и марте. Французской Ривьерой англичане прозвали южное побережье к востоку от Канн, на всякий случай напоминая французам о том, что до 1860 года эта область принадлежала Италии. У французов не было собственного названия для Ривьеры до 1887 года, когда писатель Стефан Льежар заметил, что «этот берег, купающийся в солнечных лучах, заслуживает того, чтобы окрестить его Лазурным». Французы тотчас подхватили это название Cote d'Azur (Лазурный Берег) в пику англичанам. Берти был отнюдь не первым среди королевских особ, кто завёл привычку зимовать на юге Франции. Оставляя за скобками таких королей, как Ричард Львиное Сердце, наведывавшегося сюда вовсе не за тем, чтобы подлечиться, следует вспомнить, что двоюродный прапрадед Берти, герцог Йоркский, брат Георга III, первым сбежал в Ниццу зимой 1764 года. Город этот с тех пор стал так популярен у британцев, что в начале XIX века даже приобрёл собственную Promenade des Anglais (Английскую набережную), строительство которой финансировал преподобный Льюис Уэй, чтобы экспаты могли прогуливаться вдоль берега, не спотыкаясь о крупную гальку. В самом деле, как-то нехорошо получается - приехал человек для поправки здоровья, а уезжает со сломанной лодыжкой.
Ницца 1863 год
1865 год
1880 год
1905 год
1913 - 1919 годы
Наши дни
А тут и Монако с середины 1860-х годов стало предлагать коктейль из морских купаний и азартных игр, и в 1878 году курорт настолько разбогател, что заказал строительство нового казино Шарлю Гарнье, архитектору Парижской оперы. Это закрепило репутацию княжества как райского местечка, где можно потерять лишние фунты - в обоих смыслах этого слова.
Казино Монте-Карло в Монако, конец XIX века
1905 год
1921 год
Наши дни
Ментон, расположенный чуть дальше по побережью в сторону Италии, был ещё одним курортом, обустроенным британцами. Манчестерский доктор по имени Джеймс Генри Беннет приехал сюда в 1859 году в поисках более чем приятного уголка, где можно спокойно умереть от хронического заболевания лёгких, и обнаружил, к своему удивлению, что ему стало значительно лучше. Он открыл собственный врачебный кабинет и написал книгу под названием «Ментона и Ривьера как идеальный зимний климат». В своём трактате он отвергал города южного направления: Турин - как слишком туманный, Рим - как рассадник малярии, а Неаполь - как очаг холеры, - и расписывал достоинства Ментона с его мягкой погодой и невероятной чистотой, которую считал заслугой местных жителей, собирающих собственные экскременты для использования в качестве удобрения. «Они ревностно следят за тем, чтобы ни капля их навоза не попало в море», - писал он. Доктор Беннет мог дать Берти ещё один полезный совет: «Невозможно совмещать заботу о здоровье с удовольствиями». К успешному доктору вскоре потянулись английские пациенты, среди которых был и Роберт Луис Стивенсон, и лет через 10 Ментон стал одним из самых фешенебельных зимних курортов на Средиземноморском побережье.
Бюст Джеймса Генри Беннета в Ментоне
Ментон, Лазурный Берег, Франция, XIX век
Ментон, наши дни
Канны между тем из рыбацкой деревушки тоже превратились в шумный курорт, и тоже не без участия британских иммигрантов. Этот уголок был открыт в 1834 году, когда некий лорд Генри Брум и Во (англичане произносят его имя как «Брум энд Вакс», что в переводе «метла и пылесос») зимой привёз в Италию свою дочь, страдающую лёгочным заболеванием. Однако в Ницце граница оказалась закрыта из-за вспышки холеры, поэтому отец и дочь остановились переночевать в Каннах, где, видимо, вкусили превосходного bouillabaisse - буйабес, рыбный суп. Наутро лорд Генри взглянул на залив и решил, что ему вовсе незачем ехать в Италию; он купил участок земли, построил виллу и уже вскоре приглашал своих знатных друзей присоединиться к нему и поселиться в этом славном местечке. На лесистых склонах, как грибы после дождя, стали появляться виллы, и лорд, умелый оратор (или скорее упорный - однажды он выступал в палате общин в течение 6 часов подряд), убедил французское государство раскошелиться на строительство достойной пристани. Это привлекло толпы туристов на яхтах, которые потянулись на юг, где климат был не таким бодрящим, как в Каузе (приморский город на севере британского острова Уайт). В 1837 году в Канны прибыл некий Джон Тейлор, агент по недвижимости, и дело пошло: городок запестрел рекламой «приморских апартаментов класса люкс», «домиков мечты под солнцем» и «потрясающих видов». Целебный климат тоже служил приманкой, и в конце 1830-х годов сюда зачастили сибариты со всей Европы, которых привлекали морской воздух, солнце круглый год и то, что один французский историк города назвал «растительными запахами». Разумеется, он имел в виду запахи сосны и лаванды, а не ароматы лёгких наркотиков - они наполнили город лишь с началом эпохи кинофестивалей в 1947 году. В Каннах начали открываться термальные курорты, предлагающие лечение лёгочных и желудочных заболеваний, подагры и болезней почек - одним словом, практически всех недугов, вызванных злоупотреблением алкоголем, беспрерывным курением и обжорством - всем, чем грешила элита, в том числе и Берти.
Канны, XIX век
Канны, наши дни
Он стал завсегдатаем местных курортов и, по словам его будущего телохранителя Ксавье Паоли, был хорошо известен на побережье в середине 1870-х годов. В 1878 году, когда Ксавье Паоли, тогда ещё рядовой полицейский, впервые увидел Берти сходящим с поезда в Ницце, станционный смотритель кивнул на него и сказал: «Он знает каждого в Ницце, и мы его обожаем». С 1883 года Берти избрал местом своего зимнего отдыха Канны, возможно, ещё и потому, что, наслушавшись его хвалебных отзывов о Ривьере, королева Виктория повадилась ездить в Ниццу и Ментон. Лучше всё-таки было держаться от неё подальше. Вряд ли бы принцу удалось повеселиться от души, если бы королева в траурных одеждах постоянно маячила перед глазами. Но не только Берти и Виктория представляли королевскую элиту на побережье; каждую зиму местные газеты перечисляли имена заезжих монархов даже из таких далёких стран, как Россия и Бразилия, что уж говорить об ордах европейских аристократов. Ксавье Паоли считает заслугой Берти то, что Ривьера стала очень модным местом. «Канны были его штаб-квартирой… но его королевство простиралось до Ментона и Ниццы, - говорит Паоли. - Каждый из этих курортов соревновался за честь принять его у себя, и он весьма поспособствовал их процветанию за счёт привлечения огромной британской колонии». Ещё до того как стать полноправным монархом, продолжает Ксавье Паоли, Берти был «королём Лазурного Берега, и в том, что касалось развлечений, всё допускалось только с его согласия».
Памятник Эдуарду VII, Абердин, Шотландия
А развлечения Берти на южном побережье включали в себя азартные игры, рестораны, посещение театра, любовные утехи и прогулки на яхте. Когда он начал регулярно, раз в год, приезжать в Канны, город уже был блистательной столицей светской жизни - с банкетами, костюмированными балами, гала-вечерами в театре, регатой и спортивными событиями вроде скачек и стрельбы по голубям, неформальными посиделками, так называемыми le five o’clock (чаепитиями) с игрой в крокет. Хотя на самом деле, начиная с 1880-х годов, самым большим удовольствием для Берти была возможность подышать тёплым морским воздухом Франции вместо лондонского смога и влажных паров Сандрингема. Местные газеты всегда объявляли о прибытии Берти, иногда уже за несколько месяцев. Каннская пресса была в высшей степени тактична по отношению к принцу и свято оберегала его личную жизнь, что служило гарантией его будущих визитов. Так, в 1895 году газеты писали о том, что Берти посетил великого герцога и великую герцогиню Мекленбург-Шверинских, но ни словом не обмолвились о том, что великой герцогиней была молодая русская красавица по имени Анастасия, несчастливая в браке с мужем, который страдал астмой и болезнью сердца и, как известно, часто оставлял жену в одиночестве в Каннах. Пищу для сплетен даёт разве что небольшая заметка, напечатанная после другого визита к великой герцогине (на этот раз уже упомянутой по имени), из которой следует, что «встреча была довольно продолжительной».
Памятник Эдуарду VII, Сидней, Австралия
Используя современную терминологию, Берти можно назвать суперзвездой XIX века. Точно так же, как приезд всемирно известного футболиста гарантирует клубу доходы на целый сезон за счёт продажи билетов и реплик футболок, регулярные визиты Берти обеспечивали безбедную жизнь Каннам и всему побережью. Но великая сила Берти заключалась в том, что он обладал редкой душевностью, невольно вызывавшей к нему любовь окружающих. В марте 1896 года он заскочил всего минут на 40 на цветочное шоу в Каннах. Это была очень короткая остановка, даже некогда было полюбоваться экспозицией и пообщаться со знакомыми. Но и такую скомканную ситуацию принц сумел сделать красивой. Как пишет «Каннский курьер», Берти уже покидал выставку, когда ему на глаза попался старик с медалью на груди - будучи страстным коллекционером и знатоком медалей, Берти сразу её узнал. «А, - воскликнул Берти, - я вижу, вы были в числе храбрецов, которые сражались в Крымской кампании. Я рад пожать вашу руку». Старик был так тронут этим жестом, что лишился дара речи, и Берти приобрёл ещё одного друга и почитателя и заработал хвалебный отзыв в прессе. Конкретные доказательства любви и признательности горожан пришли позже, в 1912 году, через 2 года после смерти Берти, когда в Каннах была возведена статуя в его честь. Он предстал не величавым монархом в роскошном мундире, а матросом в бескозырке набекрень, с подзорной трубой под мышкой. Этот мраморный Берти, которого нацистские приспешники уберут в 1943 году, с нежностью смотрел в сторону горизонта - а жаль, потому что, распростёршись у его ног, лежала обнажённая девушка, и её наготу лишь едва прикрывала охапка цветов. Она была призвана символизировать город Канны, который реагировал на присутствие Берти так же, как и многие француженки, - сбрасывая одежды и падая к его ногам.
Теперь Канны довольствуются лишь его бюстом
Продолжение: И только воля говорит: "Держись!"
Её сильнее пламя Купидона,
А дружба верная - что пенистое море,
Сильней тех двух, могуча и бездонна.
Ей движет мысль, что к низкому не склонна.
Меж тем душа земным обозом правит,
Диктуя телу строгие законы.
Свою любовь любви телесной выше славит,
Как мастер золото дороже меди ставит.
«Королева фей» Эдмунд Спенсер
Начало: Королевская невинность
Когда Берти не мог находиться по ту сторону канала, он привозил французские забавы в Лондон. Главной среди таковых летом 1879 года была 34-летняя актриса Сара Бернар. Она была cocotte в великих традициях Гортензии Шнайдер и вымышленной Нана. В 1874 году, когда Сара блистала на сцене театра Комеди Франсез в классической трагедии Расина «Федра», она уже числилась в официальном полицейском регистре парижских куртизанок, и все знали, что в списке её клиентов исключительно «сливки общества». В полицейском досье на неё хранилась жалоба одного из её клиентов, политика Шарля де Ремюза, который был недоволен тем, что «когда он приезжал к Саре в дом № 4 по улице де Ром, ему иногда приходилось ждать в прихожей, пока другой джентльмен покинет помещение».
Божественная Сара была очень популярна. Ей нравилось шокировать людей, рассказывая, что она так и не знает, кто отец её незаконнорождённого сына, зачатого, когда ей было 19 лет, то ли писатель Виктор Гюго, то ли левый политик Леон Гамбетта, а может, и генерал-роялист Жорж Буланже.
Сара провоцировала скандалы и своим внешним видом. Отказываясь угождать вкусам толпы, ценившей пышногрудые, затянутые в корсеты женственные тела, она появлялась на публике в платьях без талии, которые подчёркивали её мальчишескую фигуру. Британская пресса даже сфотографировала её в брюках и куртке, хотя на самом деле это был комбинезон, в котором она занималась живописью.
Её макияж тоже был решительно не похож на нежный естественный румянец Лили Лангтри и тех, кто ей подражал. Мадам Бернар предпочитала белый грим, яркую помаду и чёрную подводку на веках, как если бы она постоянно была на сцене.
Когда она выступала, её игра пленяла всех. Даже Лили Лангтри, главная соперница в борьбе за любовь Берти, признавала это, вспоминая в своих мемуарах, что «превосходная дикция Бернар, её хрустальный голос, естественные движения, её страстный темперамент, её огонь - словом, гении перевоплощения - вызывали удивление со смесью восхищения». Как и многие из любовниц Берти, Бернар была дамой с характером - она оставалась в Париже во время осады и помогла переоборудовать театр в военный госпиталь. Её уволили из престижной труппы Комеди Франсез за пощёчину, которую она отвесила звёздной актрисе, но опять пригласили на сцену как великую исполнительницу, когда театры вновь распахнули свои двери после разгрома. Стоит ли удивляться тому, что Берти присутствовал на премьере каждой из постановок, которые давал театр Комеди Франсез в Лондоне летом 1879 года, и посетил выставку картин Сары Бернар на Пикадилли. И не только это - он объявил, что экстравагантная мисс Бернар вхожа в лондонское высшее общество, включая его собственную резиденцию Мальборо-хаус, где, как известно, он «развлекал» актрису.
Однако далеко не все в Лондоне разделяли парижские пристрастия Берти. Но он игнорировал неодобрение общества и попросил своего французского друга Генриха Орлеанского, он же герцог Омальский, устроить ужин в Лондоне, чтобы представить Сару Бернар некоторым английским леди, отобранным лично принцем. Однако всё пошло не по плану. Поскольку дамы из высшего общества не стали разговаривать с Сарой Бернар, да и она не хотела с ними говорить, а герцог Омальский был глухой и не собирался сам заводить разговор, все так и молчали. Берти, светский лев, должно быть, подозревал, что это случится, и, вероятно, потом они с Сарой от души посмеялись над чудовищным контрастом между чопорными посиделками в Лондоне и их разгульными ночами в Париже. Как и игра Сары на сцене, этот немой ужин, наверное, лишний раз напомнил Берти о том, почему его так влечёт Франция. И в тот период он наслаждался ею больше, чем когда-либо.
Как доказал сам Берти, Париж и Лондон настолько по-разному относились к сексу, что доходило до смешного. Если в Лондоне Сару Бернар окатили презрением, в Париже, когда Берти пришёл в варьете, чтобы увидеть Жанну Гранье, звезду оперетты и свою любовницу, французский зритель аплодировал и актрисе, и Берти, одобряя его хороший вкус. Лондонские газеты не преминули бы выплеснуть этот скандал на первые полосы, заставив герцогинь падать в обморок, но в Париже Берти получил признание публики за адюльтер с певичкой.
Жанна Гранье (Эвридика) и Эжен Вотье (Юпитер) в знаменитой сцене с мухой из оперы Жака Оффенбаха «Орфей в аду»
Возможно, очевидная банальность внебрачных отношений заставляла парижских аристократов вроде Берти отправляться на поиски всё более острых ощущений. По мере того как крепла Третья республика, дух демократии просачивался и в ночную жизнь города. Удовольствия теперь принадлежали не только богатым monsieurs, которые могли себе позволить ежевечерние походы в театр и кутежи в приватных кабинетах «Кафе Англэ». Да, ночные рестораны на бульварах были по-прежнему очень востребованы, как и элитные заведения вроде жокей-клуба, но искушённые парижане потянулись вверх по холму, в сторону площади Пигаль и Монмартра, где богемное сообщество художников, музыкантов и поэтов формировало новую элиту. Биографы Берти порой ведут себя «неспортивно». Принц Уэльский подарил им богатейший материал для исследований - свою интересную, яркую жизнь, в которой серьёзные намерения чередовались с абсурдными ляпами, а семейные кризисы - с фривольными развлечениями. Поэтому кажется не совсем справедливым, хотя и исторически оправданным, что некоторые биографы начинают сомневаться в мужской силе Берти, вступившего в опасный средний возраст - для тучного принца действительно опасный. В описаниях его жизни с момента появления в ней Лили Лангтри зачастую проскальзывают самомнения, а имел ли Берти сексуальные отношения со своими фаворитками, и если да, то как часто.
Король Соединённого Королевства Эдуард VII (конечно, с сигарой в руке), его жена королева Александра и её сестра, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна из России
Рассказывают историю, которая произошла с принцем на яхте, когда он отдыхал в каюте с любовницей и вдруг услышал шаги за дверью. «Кажется, кто-то поднимается?» - спросил Берти. «Ну, это уж точно не у вас», - ответила остроумная дама, которая, должно быть, сама и поделилась этой хохмой, если только Берти не отточил свой английский юмор до совершенства. Однако если либидо ослабевало, Париж был идеальным местом, где можно было его реанимировать, и не обязательно с больными нищими проститутками. В конце 1870-х годов город взялся за облагораживание сексуальной сферы. Если мужчина вроде Берти хотел получить по-настоящему изысканный эротический опыт, ему больше не нужно было гоняться за актрисой или кокоткой в надежде на то, что его имя будет втиснуто в переполненный ежедневник доступной красавицы. Теперь бордели и легальные проститутки становились шикарными, расширяя ассортимент предлагаемых удовольствий. Даже совсем вялое либидо могло получить мощный заряд энергии. Широчайший выбор сексуальных развлечений был представлен в борделе под названием «Ле Шабанэ». Открытый в 1878 году предприимчивой дамой ирландского происхождения, некой мадам Келли - разумеется, при поддержке её финансовых покровителей, - «Ле Шабанэ» был рассчитан на солидных клиентов, таких как Берти, которым хватало денег для того, чтобы воплотить в жизнь свои самые смелые фантазии. И конечно же бордель был легальным - все девушки зарегистрированы в полиции, дважды в месяц они проходили медосмотр и платили (в теории, по крайней мере) налоги со своих заработков. Бордель занимал целый дом под № 12 по улице Шабанэ, в довольно элегантном квартале старого города, между Оперой и Пале-Рояль.
Сегодня это самое обычное здание на самой обычной парижской улице, а в те времена оно выглядело ещё более неприметно, во всяком случае, снаружи - даже самые дорогие заведения были обязаны держать двери и ставни закрытыми от любопытных глаз, отсюда и французское название борделя, maison close - закрытый дом. Помимо без конца хлопающей двери, пропускающей внутрь клиентов, единственным намёком на то, что происходило в здании, служила вывеска на стене ресторана на другой стороне улицы: «Здесь вам будет так же комфортно, как и в доме напротив». Новый бордель гордился тем, что мог удовлетворить любые запросы своих клиентов, предлагая не только красивых женщин, но и роскошные интерьеры. Обнажённые или полураздетые проститутки могли пообщаться с клиентами и угостить их прохладительными напитками в гостиной, а после бокала или двух шампанского, игривых ласк и невинного трёпа денежный гость провожал выбранную девушку в одну из сказочных спален на верхнем этаже. Там были и знойный арабский гарем, и помпейская спальня с картинами совокупляющихся кентавров кисти Тулуз-Лотрека, и пиратская пещера, и средневековая опочивальня для мужчин, желающих порезвиться со служанкой, и классические французские будуары с подлинной антикварной мебелью и зеркалами во всю стену. О высоком классе интерьеров «Ле Шабанэ» говорит хотя бы тот факт, что его японская комната была представлена в экспозиции Всемирной парижской выставки 1900 года и получила приз за лучшую обстановку. Берти, должно быть, опечалился, потому что это было единственное «Экспо», которое он пропустил за всю свою жизнь - по причине, о которой мы узнаем позже.
Берти был постоянным гостем индийской комнаты - возможно, потому, что, как и его мать, был искренне привязан к этой части своей империи. Комната славилась своей золотой ванной, хотя на самом деле это была посеребрённая медь. Здесь Берти, по слухам, купался в шампанском с девушками лёгкого поведения, хотя трудно представить, что за эротическое удовольствие можно получить, сидя в холодной луже быстро выдыхающегося вина. А уж стоимость нескольких десятков бутылок шампанского вообще может довести до импотенции. Возможно, Берти и не вытворял ничего подобного, ванны в «Ле Шабанэ» всё-таки чаще использовались клиентами по прямому назначению, чтобы смыть с себя ароматы борделя перед возвращением в респектабельный внешний мир. Горячая пенная ванна с губкой в руках опытной профессиональной парижанки - это, пожалуй, больше во вкусе Берти, чем отмокание в холодном вине.
Индийская комната хорошо известна и благодаря личному вкладу Берти в искусство секса - «креслу любви», которое, как говорят, он сам придумал в 1890 году. Этот уникальный предмет мебели был достоин лучших экспонатов всех парижских «Экспо», на которых побывал Берти. Двухъярусное кресло в стиле Людовика XVIII, с резьбой и позолотой, своим дизайном напоминало нечто среднее между гинекологическим креслом и санями для бобслея. Верхний ярус представлял собой сиденье с поручнями наподобие толстых лыжных палок и стременами - позолоченными, чтобы уж не выглядело совсем по-медицински. Чуть ниже располагались подножки, а в самом низу - длинный узкий диван, обтянутый бледно-зелёным атласом.
Было высказано много идей о том, как использовалось кресло, но к единому мнению так и не пришли. Очевидно, что поручни и стремена верхней секции позволяли женщине сидеть, раздвинув ноги, получая удовольствие от действий мужчины, который стоял или сидел на корточках перед ней. Между тем другая женщина могла лежать внизу на диване и смотреть на происходящее или принимать участие в этом действе. Точно так же Берти сам мог сидеть наверху, получая ласки от женщины, стоящей перед ним на коленях. А может, иногда ложился внизу и наблюдал за происходящим наверху. Свободного времени и денег у него было в избытке, так что он мог себе позволить любые выкрутасы. Говорят, что Берти заказал кресло у мебельщика по имени Луи Субрие, чья мастерская находилась в мебельном районе Парижа, возле Бастилии. Субрие был специалистом по реставрации антикварной мебели и, возможно, поучаствовал в оформлении других тематических комнат «Ле Шабанэ». «Кресло любви» Берти было не единственным шедевром творческой мысли в стенах борделя. В так называемой комнате Луи-Филиппа, названной в честь дородного французского короля, тоже стояло кресло, в котором клиенты с избыточным весом могли получать удовольствие, прежде чем переходить к остальным физическим нагрузкам. Тучному Берти оно тоже могло пригодиться.
Все эти образцы мебели были проданы на аукционе в 1951 году, после того как Франция приняла закон о запрете maisons closes. Это было сделано вовсе не для того, чтобы защитить женщин от сексуальной эксплуатации, а потому, что бордели запятнали себя коллаборационизмом во время войны. Многие из них перешли на обслуживание исключительно немецких солдат, в то время как спекулянты чёрного рынка и пособники нацистов использовали их для своих подпольных встреч. Рассказывают историю о том, как через несколько лет после закрытия «Ле Шабанэ» один англичанин грустно бродил возле этого дома. Антиквар из соседнего магазина спросил его, что он ищет. «Une vierge» (девственница) - ответил англичанин. Решив, что туристу нужна статуя Девы Марии, антиквариат уточнил: «XVI, XVII, XVIII?» - он имел в виду века. «О, мне всё равно из какого она округа», - ответил англичанин. Знаменитую золотую ванну приобрели какие-то фанаты Сальвадора Дали и установили в его люксе в отеле «Мёрис». «Кресло любви» досталось брату писателя Бориса Виана, и после ещё двух перепродаж оно было выкуплено правнуком того самого мебельщика. Стоит ли говорить, что Берти был не единственным принцем, который нашёл дорогу к «Ле Шабанэ» в конце XIX века. Бордель стал настолько известным за рубежом, что иностранные королевские особы зачастую включали его посещение в официальную программу своих государственных визитов в Париж. Этот пункт появлялся в повестке дня под кодовым обозначением «визит к председателю сената». Однажды такой «визит к председателю сената» по ошибке был включён в программу пребывания королевы Испании, и смущённые парижские чиновники исправили свою оплошность, потащив несчастную королеву на бестолковый визит вежливости к означенному лицу.
Королева Виктория и её семья, включая Николая II на свадьбе в Кобурге, Германия, 1894 год. Рядом с королевой сидит её дочь Вики со своей внучкой Фео. Шарлотта, мать Фео, стоит правее центра, третья справа от своего дяди принца Уэльского - он в белом кителе. Слева от королевы Виктории - её внук кайзер Вильгельм II, непосредственно за ними - цесаревич Николай Александрович и его невеста, урождённая Алиса Гессен-Дармштадтская - полгода спустя они станут российскими императором и императрицей
Эдуард VII со своей матерью, королевой Викторией, и русским царём Николаем II, который приходился ему родственником. Их жены были родными сёстрами
Немало романтических историй и легенд сложено вокруг «Ле Шабанэ» и других парижских борделей, с их лёгкими на подъём и трудолюбивыми filles de joie (проститутки). Рассказывают, что, когда в 1885 году умер Виктор Гюго, все столичные проститутки в этот день работали бесплатно, в память о великом «ловеласе». Но это очень похоже на легенду, подкрепляющую ностальгические мужские фантазии о парижских проститутках XIX века, великодушных и благодарных. Женщинам, работающим в «Ле Шабанэ», наверняка было строго предписано поддерживать этот миф, смеяться над остротами Берти, пока он попыхивал сигарой и пил своё дорогущее шампанское, и изображать великое удовольствие, когда он «приглашал» их наверх, где они могли наслаждаться видом его голых телес крупным планом. Сам он, вероятно, не усматривал никакого противоречия между своим распутством в «Ле Шабанэ» и декларируемой озабоченностью судьбами лондонских бедняков. Ему, возможно, казалось, что эта парижская секс-терапия была частью лечебно-оздоровительной программы - витаминным коктейлем для его либидо, тренировками для стареющего сердца, энергетиком для поддержания общего тонуса, чтобы хватило сил творить добрые дела дома. Дело в том, что с переходом в средний возраст Берти начинал видеть во Франции не столько игровую площадку, сколько фешенебельный санаторий.
Толстые сигары и жирная пища постепенно уродовали тело Берти. Как писал французский политик Эмиль Флуранс ещё при жизни Берти, чем ближе принц подходил к наследованию престола, тем заметнее «ожирение деформировало его тело… и казалось, под тяжестью непомерно разбухшей плоти парализована всякая физическая активность и интеллектуальная сила». Похоже, не все французские политики того времени были очарованы английским принцем. Берти уже давно был завсегдатаем немецких курортов, таких как Бад-Хомбург и Баден-Баден. В то время верили, что организм можно очистить и оздоровить кратким курсом лечения минеральной водой, лёгкой диетой и быстрой ходьбой - было модно чуть ли не бегом передвигаться по улицам, на ходу отвешивая поклоны знакомым, не останавливаясь для разговоров. Камнем преткновения в этой лечебной программе была «лёгкая диета», и для Берти это означало, что он не сможет запросить, как прежде, холодную курицу в постель, когда проголодается ночью. Да и вообще он не считал вечерние излишества таким уж злом.
Берти и его врачи вскоре стали замечать, что минеральной воды и быстрой ходьбы явно недостаточно. Он совсем недавно разменял пятый десяток, а уже страдал одышкой, начались проблемы с венами. Ничего удивительного, если вспомнить, что Берти практически не расставался с сигарой, разбавляя сигаретами этот тяжёлый коктейль. Обычно 1 сигара и 2 сигареты шли до завтрака, затем он набивал портсигары запасом на день и до ужина успевал выкурить 20 сигарет и 12 сигар. По вечерам его редко можно было увидеть без облака дыма над головой, и его любовницы жаловались на то, что он провонял затхлым табаком. В поисках дополнительного, а заодно и приятного, лекарства от своих болячек с 1883 года Берти стал проводить как можно больше времени на Французской Ривьере, сбегая от промозглой английской погоды в феврале и марте. Французской Ривьерой англичане прозвали южное побережье к востоку от Канн, на всякий случай напоминая французам о том, что до 1860 года эта область принадлежала Италии. У французов не было собственного названия для Ривьеры до 1887 года, когда писатель Стефан Льежар заметил, что «этот берег, купающийся в солнечных лучах, заслуживает того, чтобы окрестить его Лазурным». Французы тотчас подхватили это название Cote d'Azur (Лазурный Берег) в пику англичанам. Берти был отнюдь не первым среди королевских особ, кто завёл привычку зимовать на юге Франции. Оставляя за скобками таких королей, как Ричард Львиное Сердце, наведывавшегося сюда вовсе не за тем, чтобы подлечиться, следует вспомнить, что двоюродный прапрадед Берти, герцог Йоркский, брат Георга III, первым сбежал в Ниццу зимой 1764 года. Город этот с тех пор стал так популярен у британцев, что в начале XIX века даже приобрёл собственную Promenade des Anglais (Английскую набережную), строительство которой финансировал преподобный Льюис Уэй, чтобы экспаты могли прогуливаться вдоль берега, не спотыкаясь о крупную гальку. В самом деле, как-то нехорошо получается - приехал человек для поправки здоровья, а уезжает со сломанной лодыжкой.
Ницца 1863 год
1865 год
1880 год
1905 год
1913 - 1919 годы
Наши дни
А тут и Монако с середины 1860-х годов стало предлагать коктейль из морских купаний и азартных игр, и в 1878 году курорт настолько разбогател, что заказал строительство нового казино Шарлю Гарнье, архитектору Парижской оперы. Это закрепило репутацию княжества как райского местечка, где можно потерять лишние фунты - в обоих смыслах этого слова.
Казино Монте-Карло в Монако, конец XIX века
1905 год
1921 год
Наши дни
Ментон, расположенный чуть дальше по побережью в сторону Италии, был ещё одним курортом, обустроенным британцами. Манчестерский доктор по имени Джеймс Генри Беннет приехал сюда в 1859 году в поисках более чем приятного уголка, где можно спокойно умереть от хронического заболевания лёгких, и обнаружил, к своему удивлению, что ему стало значительно лучше. Он открыл собственный врачебный кабинет и написал книгу под названием «Ментона и Ривьера как идеальный зимний климат». В своём трактате он отвергал города южного направления: Турин - как слишком туманный, Рим - как рассадник малярии, а Неаполь - как очаг холеры, - и расписывал достоинства Ментона с его мягкой погодой и невероятной чистотой, которую считал заслугой местных жителей, собирающих собственные экскременты для использования в качестве удобрения. «Они ревностно следят за тем, чтобы ни капля их навоза не попало в море», - писал он. Доктор Беннет мог дать Берти ещё один полезный совет: «Невозможно совмещать заботу о здоровье с удовольствиями». К успешному доктору вскоре потянулись английские пациенты, среди которых был и Роберт Луис Стивенсон, и лет через 10 Ментон стал одним из самых фешенебельных зимних курортов на Средиземноморском побережье.
Бюст Джеймса Генри Беннета в Ментоне
Ментон, Лазурный Берег, Франция, XIX век
Ментон, наши дни
Канны между тем из рыбацкой деревушки тоже превратились в шумный курорт, и тоже не без участия британских иммигрантов. Этот уголок был открыт в 1834 году, когда некий лорд Генри Брум и Во (англичане произносят его имя как «Брум энд Вакс», что в переводе «метла и пылесос») зимой привёз в Италию свою дочь, страдающую лёгочным заболеванием. Однако в Ницце граница оказалась закрыта из-за вспышки холеры, поэтому отец и дочь остановились переночевать в Каннах, где, видимо, вкусили превосходного bouillabaisse - буйабес, рыбный суп. Наутро лорд Генри взглянул на залив и решил, что ему вовсе незачем ехать в Италию; он купил участок земли, построил виллу и уже вскоре приглашал своих знатных друзей присоединиться к нему и поселиться в этом славном местечке. На лесистых склонах, как грибы после дождя, стали появляться виллы, и лорд, умелый оратор (или скорее упорный - однажды он выступал в палате общин в течение 6 часов подряд), убедил французское государство раскошелиться на строительство достойной пристани. Это привлекло толпы туристов на яхтах, которые потянулись на юг, где климат был не таким бодрящим, как в Каузе (приморский город на севере британского острова Уайт). В 1837 году в Канны прибыл некий Джон Тейлор, агент по недвижимости, и дело пошло: городок запестрел рекламой «приморских апартаментов класса люкс», «домиков мечты под солнцем» и «потрясающих видов». Целебный климат тоже служил приманкой, и в конце 1830-х годов сюда зачастили сибариты со всей Европы, которых привлекали морской воздух, солнце круглый год и то, что один французский историк города назвал «растительными запахами». Разумеется, он имел в виду запахи сосны и лаванды, а не ароматы лёгких наркотиков - они наполнили город лишь с началом эпохи кинофестивалей в 1947 году. В Каннах начали открываться термальные курорты, предлагающие лечение лёгочных и желудочных заболеваний, подагры и болезней почек - одним словом, практически всех недугов, вызванных злоупотреблением алкоголем, беспрерывным курением и обжорством - всем, чем грешила элита, в том числе и Берти.
Канны, XIX век
Канны, наши дни
Он стал завсегдатаем местных курортов и, по словам его будущего телохранителя Ксавье Паоли, был хорошо известен на побережье в середине 1870-х годов. В 1878 году, когда Ксавье Паоли, тогда ещё рядовой полицейский, впервые увидел Берти сходящим с поезда в Ницце, станционный смотритель кивнул на него и сказал: «Он знает каждого в Ницце, и мы его обожаем». С 1883 года Берти избрал местом своего зимнего отдыха Канны, возможно, ещё и потому, что, наслушавшись его хвалебных отзывов о Ривьере, королева Виктория повадилась ездить в Ниццу и Ментон. Лучше всё-таки было держаться от неё подальше. Вряд ли бы принцу удалось повеселиться от души, если бы королева в траурных одеждах постоянно маячила перед глазами. Но не только Берти и Виктория представляли королевскую элиту на побережье; каждую зиму местные газеты перечисляли имена заезжих монархов даже из таких далёких стран, как Россия и Бразилия, что уж говорить об ордах европейских аристократов. Ксавье Паоли считает заслугой Берти то, что Ривьера стала очень модным местом. «Канны были его штаб-квартирой… но его королевство простиралось до Ментона и Ниццы, - говорит Паоли. - Каждый из этих курортов соревновался за честь принять его у себя, и он весьма поспособствовал их процветанию за счёт привлечения огромной британской колонии». Ещё до того как стать полноправным монархом, продолжает Ксавье Паоли, Берти был «королём Лазурного Берега, и в том, что касалось развлечений, всё допускалось только с его согласия».
Памятник Эдуарду VII, Абердин, Шотландия
А развлечения Берти на южном побережье включали в себя азартные игры, рестораны, посещение театра, любовные утехи и прогулки на яхте. Когда он начал регулярно, раз в год, приезжать в Канны, город уже был блистательной столицей светской жизни - с банкетами, костюмированными балами, гала-вечерами в театре, регатой и спортивными событиями вроде скачек и стрельбы по голубям, неформальными посиделками, так называемыми le five o’clock (чаепитиями) с игрой в крокет. Хотя на самом деле, начиная с 1880-х годов, самым большим удовольствием для Берти была возможность подышать тёплым морским воздухом Франции вместо лондонского смога и влажных паров Сандрингема. Местные газеты всегда объявляли о прибытии Берти, иногда уже за несколько месяцев. Каннская пресса была в высшей степени тактична по отношению к принцу и свято оберегала его личную жизнь, что служило гарантией его будущих визитов. Так, в 1895 году газеты писали о том, что Берти посетил великого герцога и великую герцогиню Мекленбург-Шверинских, но ни словом не обмолвились о том, что великой герцогиней была молодая русская красавица по имени Анастасия, несчастливая в браке с мужем, который страдал астмой и болезнью сердца и, как известно, часто оставлял жену в одиночестве в Каннах. Пищу для сплетен даёт разве что небольшая заметка, напечатанная после другого визита к великой герцогине (на этот раз уже упомянутой по имени), из которой следует, что «встреча была довольно продолжительной».
Памятник Эдуарду VII, Сидней, Австралия
Используя современную терминологию, Берти можно назвать суперзвездой XIX века. Точно так же, как приезд всемирно известного футболиста гарантирует клубу доходы на целый сезон за счёт продажи билетов и реплик футболок, регулярные визиты Берти обеспечивали безбедную жизнь Каннам и всему побережью. Но великая сила Берти заключалась в том, что он обладал редкой душевностью, невольно вызывавшей к нему любовь окружающих. В марте 1896 года он заскочил всего минут на 40 на цветочное шоу в Каннах. Это была очень короткая остановка, даже некогда было полюбоваться экспозицией и пообщаться со знакомыми. Но и такую скомканную ситуацию принц сумел сделать красивой. Как пишет «Каннский курьер», Берти уже покидал выставку, когда ему на глаза попался старик с медалью на груди - будучи страстным коллекционером и знатоком медалей, Берти сразу её узнал. «А, - воскликнул Берти, - я вижу, вы были в числе храбрецов, которые сражались в Крымской кампании. Я рад пожать вашу руку». Старик был так тронут этим жестом, что лишился дара речи, и Берти приобрёл ещё одного друга и почитателя и заработал хвалебный отзыв в прессе. Конкретные доказательства любви и признательности горожан пришли позже, в 1912 году, через 2 года после смерти Берти, когда в Каннах была возведена статуя в его честь. Он предстал не величавым монархом в роскошном мундире, а матросом в бескозырке набекрень, с подзорной трубой под мышкой. Этот мраморный Берти, которого нацистские приспешники уберут в 1943 году, с нежностью смотрел в сторону горизонта - а жаль, потому что, распростёршись у его ног, лежала обнажённая девушка, и её наготу лишь едва прикрывала охапка цветов. Она была призвана символизировать город Канны, который реагировал на присутствие Берти так же, как и многие француженки, - сбрасывая одежды и падая к его ногам.
Теперь Канны довольствуются лишь его бюстом
Продолжение: И только воля говорит: "Держись!"