"У хорошей идеи есть необъяснимая сила осмысленно выстраивать,
казалось бы, случайные факты, как у магнита придавать порядок железным опилкам.
Вчерашние эпизодики сейчас прилежно легли в систему, ведущую к другой, пока неясной, но уже близкой мысли. Три случайных эпизодика, от которых вчера лишь поморщился...
Утром он зашел в жилищную контору за справкой. Перед ним за подобными справками стояли две пенсионерки. Подошла его очередь. Он вежливо сказал: "Мне необходима справка..." Он сказал вежливо, потому что всегда так говорил: "Мне необходима справка...". Работница конторы, молодая женщина, только что улыбавшаяся старушкам, одной и второй, бросила ему, не раскрывая рта, - через нос, что ли: "Где паспорт?" Она преобразилась на глазах - стала худой, какой-то острой, на него не смотрела, курила торопливо и выжидательно... Что, почему?
Эпизод второй: он пошел в канцелярию за почтой. Секретарь Маша молча и бесстрастно, как это делала всегда, бросила перед ним пачку бумаг. Он сказал спасибо, вглядываясь, слышит ли. Это спасибо отскочило от нее, как заоконное чириканье воробьев. Все его просьбы выполняла с неземной усталостью, словно давала в долг. Но стоило войти в канцелярию Базаловой и пропеть неизменное: "Машенька, ты чудесно выглядишь", как секретарша загоралась воспаленным огнем и вообще забывала про Рябинина.
И еще был эпизодик... В столовой он попросил у раздатчицы неподжаренный шницель. Из-за гастрита. Каждый что-нибудь просил: гарнир, компот пожиже, не лить красной подливки... "Пожалуйста, неподжаристый". Раздатчица нервно мотнула громадным белым тюрбаном и пустила тарелку по столу с реактивной скоростью - он поймал. Шницель был не поджаренный, а слегка обжаренный и сырой внутри.
Рябинин не совсем понимал, как эти вроде бы пустячные случаи объединились в его сознании идеей борьбы. Но они, три частных случая, объединились именно ею.
И промелькнуло, исчезая...
...Частностями возмущаются те, кто не понял общей закономерности...
Промелькнуло, но не исчезло - он поймал мысль, как за крыло: частностями возмущаются те, кто не понял общей закономерности. Поэтому философы так спокойны. Вот он и хочет понять эту общую закономерность, чтобы не возмущаться частностями.
...
Видимо, его поведение чем-то отличалось. Грубостью? Пожалуй, он был вежливее других. Например Базаловой. Может быть, тоном, который важнее слов? Но тон у него всегда наполовину ниже общепринятого, его всегда плохо слышат. Официальностью? "Машеньку, ты чудесно выглядишь". Но ведь Машенька в канцелярии, женщина в конторе и раздатчица в столовой были на официальной работе... Почему же они не приняли его официального поведения? "Машенька, ты чудесно выглядишь". Да ведь и старушки ворковали "доченька-доченька", да ведь просительный тон был и у обедавших...
И тогда он усмехнулся той усмешкой, которая так же далека от смеха, как хохот клоуна от искренней радости.
Рябинин вышел из метро и сел в троллейбус. Осень, поздняя осень... Наделись пальто, мелькнула теплая шапка, и под колесами троллейбуса расплескалась стылая вода, похожая на жидкий лед.
Простое решение простого явления - надо было просить. А он требовал вежливо, но требовал. Он считал, что на официальной работе человек должен вступать в официальные отношения. Эти же три женщины старались подменить официальные отношения личными. Личные-то им выгоднее, потому что тут они становились благодетельницами, делающими вам одолжение не по обязанности, а по доброте душевной. Но в личные отношения Рябинин вступал не с каждым. А борьба?
А борьба за эти официальные отношения. За право не быть просителем. За возможность не унижаться. Но тогда...
...
Но тогда получение справки и покупка колбасы - борьба? Тогда отстаивание, казалось бы, личных интересов становится борьбой за государственные. Борьба за себя есть борьба за всех... Отстаивание своей самобытности, утверждение себя может быть борьбой совсем не за себя... А не мельчит ли он это литое слово - "борьба"?".
Ст. Родионов "Долгое дело"
Вчерашние эпизодики сейчас прилежно легли в систему, ведущую к другой, пока неясной, но уже близкой мысли. Три случайных эпизодика, от которых вчера лишь поморщился...
Утром он зашел в жилищную контору за справкой. Перед ним за подобными справками стояли две пенсионерки. Подошла его очередь. Он вежливо сказал: "Мне необходима справка..." Он сказал вежливо, потому что всегда так говорил: "Мне необходима справка...". Работница конторы, молодая женщина, только что улыбавшаяся старушкам, одной и второй, бросила ему, не раскрывая рта, - через нос, что ли: "Где паспорт?" Она преобразилась на глазах - стала худой, какой-то острой, на него не смотрела, курила торопливо и выжидательно... Что, почему?
Эпизод второй: он пошел в канцелярию за почтой. Секретарь Маша молча и бесстрастно, как это делала всегда, бросила перед ним пачку бумаг. Он сказал спасибо, вглядываясь, слышит ли. Это спасибо отскочило от нее, как заоконное чириканье воробьев. Все его просьбы выполняла с неземной усталостью, словно давала в долг. Но стоило войти в канцелярию Базаловой и пропеть неизменное: "Машенька, ты чудесно выглядишь", как секретарша загоралась воспаленным огнем и вообще забывала про Рябинина.
И еще был эпизодик... В столовой он попросил у раздатчицы неподжаренный шницель. Из-за гастрита. Каждый что-нибудь просил: гарнир, компот пожиже, не лить красной подливки... "Пожалуйста, неподжаристый". Раздатчица нервно мотнула громадным белым тюрбаном и пустила тарелку по столу с реактивной скоростью - он поймал. Шницель был не поджаренный, а слегка обжаренный и сырой внутри.
Рябинин не совсем понимал, как эти вроде бы пустячные случаи объединились в его сознании идеей борьбы. Но они, три частных случая, объединились именно ею.
И промелькнуло, исчезая...
...Частностями возмущаются те, кто не понял общей закономерности...
Промелькнуло, но не исчезло - он поймал мысль, как за крыло: частностями возмущаются те, кто не понял общей закономерности. Поэтому философы так спокойны. Вот он и хочет понять эту общую закономерность, чтобы не возмущаться частностями.
...
Видимо, его поведение чем-то отличалось. Грубостью? Пожалуй, он был вежливее других. Например Базаловой. Может быть, тоном, который важнее слов? Но тон у него всегда наполовину ниже общепринятого, его всегда плохо слышат. Официальностью? "Машеньку, ты чудесно выглядишь". Но ведь Машенька в канцелярии, женщина в конторе и раздатчица в столовой были на официальной работе... Почему же они не приняли его официального поведения? "Машенька, ты чудесно выглядишь". Да ведь и старушки ворковали "доченька-доченька", да ведь просительный тон был и у обедавших...
И тогда он усмехнулся той усмешкой, которая так же далека от смеха, как хохот клоуна от искренней радости.
Рябинин вышел из метро и сел в троллейбус. Осень, поздняя осень... Наделись пальто, мелькнула теплая шапка, и под колесами троллейбуса расплескалась стылая вода, похожая на жидкий лед.
Простое решение простого явления - надо было просить. А он требовал вежливо, но требовал. Он считал, что на официальной работе человек должен вступать в официальные отношения. Эти же три женщины старались подменить официальные отношения личными. Личные-то им выгоднее, потому что тут они становились благодетельницами, делающими вам одолжение не по обязанности, а по доброте душевной. Но в личные отношения Рябинин вступал не с каждым. А борьба?
А борьба за эти официальные отношения. За право не быть просителем. За возможность не унижаться. Но тогда...
...
Но тогда получение справки и покупка колбасы - борьба? Тогда отстаивание, казалось бы, личных интересов становится борьбой за государственные. Борьба за себя есть борьба за всех... Отстаивание своей самобытности, утверждение себя может быть борьбой совсем не за себя... А не мельчит ли он это литое слово - "борьба"?".
Ст. Родионов "Долгое дело"