"Тополиная рубашка": До неба
С этой книгой получилась интересная загадка. Я читал её не раз, но уже очень давно, лет 15 - не перечитывал. Отчасти потому, что казалось, я помню её очень хорошо. Писать о ней я тоже не спешил: казалось, что при всей её таинственности, говорить там особенно не о чём. Многоэтажные сны удивительное явление само по себе, но что это такое, думаю, понимают все. Полёты во сне, тополиный пух, ведьмы - всё это с одной стороны таинственно и волшебно, но эта таинственность и волшебность… как бы сказать… повесть написана абсолютно соответственно своему наполнению. То есть, бывают книги, где смыслов больше, чем текста - ну, те же "Далёкие горнисты", например. А бывает - где текста больше. У Крапивина таких книг нет, а "Тополиная рубашка" казалась мне точно совпадающей в смысле соразмерности текста и смысла. Всё, что нужно - там рассказано, ничего лишнего - но и никакой недосказанности.
Многоэтажная реальность
Как обычно, я ошибался. Начну с начала.
Во-первых, на первых главах я обнаружил, что начало совсем не такое, как мне чудилось. Не покидало ясное ощущение, что начало книги было когда-то другим. Что в каком-то другом, "более раньшем" издании сюжет завязывался быстрее. Что вступление "о тополе" тоже было, но короче. А про взаимоотношения героя с мальчишками я вообще не помню, оно словно перекочевало туда из "Тени каравеллы".
Что-то похожее случилось у меня с "Ковром-самолётом", где пролог по сравнению с тем вариантом, что я читал в "Пионере", был, как мне кажется, расширен. В них, этих прологах, стало больше лирики и "взгляда из далёка".
Сейчас я немного запутался. Читаю "Тополиную рубашку" по изданию "Нижкниги" и пытаюсь вспомнить: а где я читал её первый раз? Точно был уверен, что в другом издании… Но каком? "Нижкнига" выходила позднее, а "Топлиная рубашка" так хитро встроилась в мою память, что уверяет, будто была со мной очень давно. А я-то знаю, что это не так… С трудом вспомнил, что вроде бы читал её первый раз в толстенном сине-белом сборнике "Летящие сказки" - не том обжигающе жёлтом, горячем, как солнце, сказочном, из глубины детства, где были две повести - "Лётчик" и "Ковёр" - а другом, уже то ли конца 80-х, то ли начала 90-х, на тонкой газетной бумаге. Там были ещё "Дети синего фламинго". Эту книгу я подарил, поэтому не могу проверить, совпадает ли начало "Тополиной рубашки" из "Нижкниги" с ранней версией?
Впрочем, если даже и совпадает… меня это не удивляет. От фокусов "зеркального мира" (термин Крапивина эпохи "Лоцмана") можно ожидать чего-то подобного. Его Прошлое, его книги - меняются во Времени. "Многоэтажные сны" проникают в реальность, меняя, как минимум, нашу память о ней. Нет, не буду проверять, меня устраивает эта тайна сама по себе, как есть.
Знаете, пока писал вот эту часть, подумал, что интересно было бы провести такой эксперимент: издавать одну и ту же книгу много раз, меняя в ней то там, то здесь понемногу некоторые места. С какой попало книгой и неважного писателя этот фокус не пройдёт - его упражнений попросту никто не заметит. Нужно, чтобы эти книги любили читатели, во-первых, во-вторых, сама книга не должна быть "просто приключениями". Лучше всего подходят, например, "полу" (или псевдо) мемуарные книги Крапивина. Он сам начал эти фокусы со Временем и многоэтажной Реальностью, там и тут переделывая, переписывая, подправляя своё прошлое. Он не скрывал этого, с одной стороны, признавая, что его книги автобиографичны, но с другой - то и дело указывая, что на самом деле всё было чуть-чуть не так. А как - возможно, он и сам немножко запутался или, если точнее - нарочно запутал себя. Ведь когда ты точно не знаешь, какой именно вариант реальности - всамделишный, какой - придуманный, а какой - приснившийся, это же чертовски круто! Ты можешь путешествовать по собственному Прошлому, играя с ним, как с Синим треугольником, практически взаправду. Заблудившись в многоэтажном сне, рано или поздно ты остановишься, выбрав понравившуюся тебе реальность - но на самом ли деле она реальна… да какая разница?
Почему я об этом так подробно пишу тут? Наверное "Тополиная рубашка" была если не первым, то одним из первых явлений Синего треугольника в наш мир. "Первее" были "Далёкие горнисты", но там вторжение сна об иной реальности служило совершенно особой цели.
Люди с пилами
Когда начинаешь разговор о "Тополиной рубашке", нельзя обойти тему "тополей". В самом "прологе" она обособлена так, что не заметить этот "гимн тополю" невозможно. Потом Крапивин не раз возвращался к тополям, в том числе в интервью. Поэтому тополь стал в его творчестве особым символом, вроде парусника или плюшевого зайца. И всё же я не стал бы писать о тополях, если бы не одно царапающее сомнение.
Это сомнение ужасающе "некрапивинское", скучное, противное мне самому и до омерзения практичное. Я задаю себе вопрос: а как вообще быть с огромным старым деревом во дворе многоквартирного дома? Крапивин сам писал о том, что тополь даже во время его детства "ронял" огромные ветки, "целые деревья" во двор. А во дворе играют дети. Про машины я молчу, но представляю нервенную дрожь такого вот обычного чиновника, который рискует попасть под УК, если ребёнка покалечит, а тем более убьёт упавшей веткой. Тысячи людей тут же начнут кричать о том, куда смотрят эти самые службы, требовать привлечь виноватых. Когда дело касается детей - взрослые скоры на показательные расправы, справедливы они или нет - там уже смотрят не очень внимательно. И я, правда, не знаю, как быть? Во времена военные и послевоенные за упавшую ветку вряд ли стали бы устраивать показательные расправы, тогда хватало других забот, да и шум в СМИ никто бы не поднял. Поэтому дивные старые деревья могли спокойно стареть, радовать детей… Дело ведь в том, что в городе у ребят очень мало, катастрофически мало таких пространств для игры, для волшебства. И вот это, кажется, неразрешимое противоречие: что важнее, безопасность или возможность жить полноценной жизнью.
Нет, я, правда, не знаю, как быть? Как быть ребёнку в таком вот закатанном в асфальт дворе городского монстра, пусть даже с самой навороченной игровой площадкой, десятком аккуратно подстриженных молодых, но чепуховых деревьиц и унылыми газончиками вместо полноценных зарослей-дебрей, на которых, газончиках, не то что потеряться - даже поваляться не дадут. Как можно жить, даже существовать без всех этих полуразвалившихся сараев, укромных тайников, дремучих кустов, чердаков, подвалов, развалин? Как можно жить, находясь всегда под присмотром, в пространстве одного измерения, не испытав ощущение высоты, чувства владения собственным телом, когда ты преодолеваешь власть земли, власть тесного, душного мирка - взбираясь выше, выше, к свободе…
Я не вижу выхода. Совсем. Никакие спортзалы и кружки, никакие организованные экскурсии, никакие самые правильные и умные книжки не научат человека жить в пространстве, взаимодействовать с ним. И я не знаю, как это показать и объяснить тем, кто сам никогда не испытал и не чувствовал - как объяснить, что заменить это нечем, что жизнь без этого не будет настоящей.
…Но у меня так же нет слов и для обвинений тех, кто приходит во дворы с пилами. Наверное, они не самые правильные люди, но настоящая причина того, что умирают тополя, не в них.
Три девицы вечерком…
Вот не знаю или не помню, насколько начало "Тополиной рубашки" точно автобиографично. Возможно, Крапивин где-то упоминал, всё ли правда в "реальной" части повести - но я не в курсе. Как уже писал выше, реальность его детства чуть-чуть меняется от книги к книге. Меняются даже те "якоря", которые переходят из одной книги в другую. Одинакова всегда только Мама. Отчим… о нём говорить почти нечего, это вообще такая голографическая тень - он как бы есть, и его как бы нет. Он появляется там и тут, но практически не принимает участия, "овеществляясь" только в тех книгах, которые уже полностью перестают быть автобиографическими. Как будто установлен запрет…
Младший брат. Его мы тоже видим обычно совсем маленьким, из того времени, когда сам Крапивин был дошкольником или младшим школьником. Впрочем, о себе периода "возрастания", смутных временах 12-18 лет Крапивин тоже почти ничего не рассказывает в книгах.
Удивительная личность дядя Боря. Немножко загадочная. Почти единственный мужчина, присутствующий в детстве определённо. Мудрый советчик, человек, который может подсказать и помочь, не навязывая "воспитания". Немножечко "добрый волшебник".
Вот те персонажи "Тополиной рубашки", на которых опирается самая первая, реальная экспозиция книги. Все эти люди были в других книгах, мы знаем, что они реальны. А дальше в истории появляются…
…Три ведьмы.
Соседки маленького Славки, Тася, Нюра и Полина. Три женщины, которые соткут для героя истории вход в многоэтажный сон.
Знаете, когда я читал эту книгу раньше, кусочек с вечерним разговором как-то не особенно оставался в голове. Самое-то интересное происходило потом!
А сейчас мне кажется, что вот этот перенос ПРЕД-истории из реальности в сказку, когда действо, разыгранное наяву, отражается в сказочном пространстве - как минимум интересен сам по себе. А ещё интересно, был этот разговор НА САМОМ ДЕЛЕ?
Вроде бы оснований не верить автору у нас нет. Нормальные такие вечерние страшилки тетушек-кумушек, чтоб пощекотать друг другу нервы, там и сами они, небось, теряли грань, что придумалось для красного словца ими же самими, во что верилось, что виделось "как взаправду". Но сказочность случившегося потом делает как будто нереальным даже и то, что было на самом деле. Такой вот эффект обратного отражения. Сказка, отображаясь назад, на реальность, делает сказочным даже самое что ни на есть обыденное.
Вспомните, кто сможет - те сказки, что в раннем детстве рассказывали вам мамы, бабушки - они, эти сказки, не просто сами по себе были волшебны, они делали волшебным всё то, что их обрамляло. В конце концов - всё детство.
Оживали и наполнялись тайной и мелодией магии все эти жужжащие прялки, мелькающие спицы, свет керосиновых ламп становился светом оттуда, из волшебных стран. Сказка - не просто "ложь, да в ней намёк", сказка действительно имеет свойство прорастать в реальность. Через сны, через память, время.
Отчасти поэтому даже тот кусочек, что предваряет саму сказку, кажется чуть-чуть волшебным.
В "Тополиной рубашке" волшебство создают несколько ключевых элементов. Это тополиный пух и тополя, символы вот той свободы городского детства, о которой я говорил в начале, деревья, дающие детям расширение доступного им пространства, двери в высоту, в небо.
Во-вторых, это сны. Сны - это подарок, из которого те, кто умеет, может черпать другую реальность горстями. Сны, меняющие нас намного сильнее, чем мы об этом думаем.
В-третьих, это полёт. Полёты связаны и со снами и с деревьями, и с тополиным пухом. Полёты - один из главнейших элементов сказки, потому что полёт - это часть чуда, разрушения границ, обретения пространств.
…Я назвал три важных, но всем известных, "общих" элемента. Сказку можно построить уже только на них, но в "Тополиной рубашке" появляется четвертый, совершенно уникальный. Именно он придаёт всей истории аромат жути и неповторимую красоту. Ржавые ведьмы.
Образ этот оказался настолько хорош, что позже перекочевал в другие истории, правда, уже в качестве вспомогательного, фонового "усилителя магии".
Посмотрите, как многопланово, точно переходя с этажа на этаж, с уровня на уровень, строится вход в Историю. Вначале - лиричный, ностальгический пролог о Тополе и Детстве. Это даже не взгляд из конца истории, это взгляд откуда-то из другой реальности, немыслимой дали. Пишет не просто человек, который прошёл весь путь - пишет человек, для которого то, прежнее "Я" стало мифом и снами. Уже только от одного этого происходящее обретает ореол далёкости, той странной чужести, когда ты и там и здесь. Ты бесконечно далеко от своего детства - но связан с ним нитями, прочнее любой гравитации.
Следующий шаг: фокус камеры резко меняется, теперь всё то, что было много десятилетия назад, делается реальным, настоящим, ощутимым - его можно потрогать. Мельчайшие, живые бытовые подробности глазами мальчишки, дистанция времени исчезла, мы оказываемся внутри героя книги. Самые простые приключения - побег от шпаны, чужие огороды, царапины, обмен "любезностями" с тетей Тасей, беседы о воспитательных методах на примере её племянника Жоры - "понижает" действие. И затем - снова переход. Вступление в мир снов через страшноватые вечерние рассказы про всякую жуть.
Мы готовы, двери открываются, многоэтажные сны приглашают в путь.
Многоэтажная реальность
Как обычно, я ошибался. Начну с начала.
Во-первых, на первых главах я обнаружил, что начало совсем не такое, как мне чудилось. Не покидало ясное ощущение, что начало книги было когда-то другим. Что в каком-то другом, "более раньшем" издании сюжет завязывался быстрее. Что вступление "о тополе" тоже было, но короче. А про взаимоотношения героя с мальчишками я вообще не помню, оно словно перекочевало туда из "Тени каравеллы".
Что-то похожее случилось у меня с "Ковром-самолётом", где пролог по сравнению с тем вариантом, что я читал в "Пионере", был, как мне кажется, расширен. В них, этих прологах, стало больше лирики и "взгляда из далёка".
Сейчас я немного запутался. Читаю "Тополиную рубашку" по изданию "Нижкниги" и пытаюсь вспомнить: а где я читал её первый раз? Точно был уверен, что в другом издании… Но каком? "Нижкнига" выходила позднее, а "Топлиная рубашка" так хитро встроилась в мою память, что уверяет, будто была со мной очень давно. А я-то знаю, что это не так… С трудом вспомнил, что вроде бы читал её первый раз в толстенном сине-белом сборнике "Летящие сказки" - не том обжигающе жёлтом, горячем, как солнце, сказочном, из глубины детства, где были две повести - "Лётчик" и "Ковёр" - а другом, уже то ли конца 80-х, то ли начала 90-х, на тонкой газетной бумаге. Там были ещё "Дети синего фламинго". Эту книгу я подарил, поэтому не могу проверить, совпадает ли начало "Тополиной рубашки" из "Нижкниги" с ранней версией?
Впрочем, если даже и совпадает… меня это не удивляет. От фокусов "зеркального мира" (термин Крапивина эпохи "Лоцмана") можно ожидать чего-то подобного. Его Прошлое, его книги - меняются во Времени. "Многоэтажные сны" проникают в реальность, меняя, как минимум, нашу память о ней. Нет, не буду проверять, меня устраивает эта тайна сама по себе, как есть.
Знаете, пока писал вот эту часть, подумал, что интересно было бы провести такой эксперимент: издавать одну и ту же книгу много раз, меняя в ней то там, то здесь понемногу некоторые места. С какой попало книгой и неважного писателя этот фокус не пройдёт - его упражнений попросту никто не заметит. Нужно, чтобы эти книги любили читатели, во-первых, во-вторых, сама книга не должна быть "просто приключениями". Лучше всего подходят, например, "полу" (или псевдо) мемуарные книги Крапивина. Он сам начал эти фокусы со Временем и многоэтажной Реальностью, там и тут переделывая, переписывая, подправляя своё прошлое. Он не скрывал этого, с одной стороны, признавая, что его книги автобиографичны, но с другой - то и дело указывая, что на самом деле всё было чуть-чуть не так. А как - возможно, он и сам немножко запутался или, если точнее - нарочно запутал себя. Ведь когда ты точно не знаешь, какой именно вариант реальности - всамделишный, какой - придуманный, а какой - приснившийся, это же чертовски круто! Ты можешь путешествовать по собственному Прошлому, играя с ним, как с Синим треугольником, практически взаправду. Заблудившись в многоэтажном сне, рано или поздно ты остановишься, выбрав понравившуюся тебе реальность - но на самом ли деле она реальна… да какая разница?
Почему я об этом так подробно пишу тут? Наверное "Тополиная рубашка" была если не первым, то одним из первых явлений Синего треугольника в наш мир. "Первее" были "Далёкие горнисты", но там вторжение сна об иной реальности служило совершенно особой цели.
Люди с пилами
Когда начинаешь разговор о "Тополиной рубашке", нельзя обойти тему "тополей". В самом "прологе" она обособлена так, что не заметить этот "гимн тополю" невозможно. Потом Крапивин не раз возвращался к тополям, в том числе в интервью. Поэтому тополь стал в его творчестве особым символом, вроде парусника или плюшевого зайца. И всё же я не стал бы писать о тополях, если бы не одно царапающее сомнение.
Это сомнение ужасающе "некрапивинское", скучное, противное мне самому и до омерзения практичное. Я задаю себе вопрос: а как вообще быть с огромным старым деревом во дворе многоквартирного дома? Крапивин сам писал о том, что тополь даже во время его детства "ронял" огромные ветки, "целые деревья" во двор. А во дворе играют дети. Про машины я молчу, но представляю нервенную дрожь такого вот обычного чиновника, который рискует попасть под УК, если ребёнка покалечит, а тем более убьёт упавшей веткой. Тысячи людей тут же начнут кричать о том, куда смотрят эти самые службы, требовать привлечь виноватых. Когда дело касается детей - взрослые скоры на показательные расправы, справедливы они или нет - там уже смотрят не очень внимательно. И я, правда, не знаю, как быть? Во времена военные и послевоенные за упавшую ветку вряд ли стали бы устраивать показательные расправы, тогда хватало других забот, да и шум в СМИ никто бы не поднял. Поэтому дивные старые деревья могли спокойно стареть, радовать детей… Дело ведь в том, что в городе у ребят очень мало, катастрофически мало таких пространств для игры, для волшебства. И вот это, кажется, неразрешимое противоречие: что важнее, безопасность или возможность жить полноценной жизнью.
Нет, я, правда, не знаю, как быть? Как быть ребёнку в таком вот закатанном в асфальт дворе городского монстра, пусть даже с самой навороченной игровой площадкой, десятком аккуратно подстриженных молодых, но чепуховых деревьиц и унылыми газончиками вместо полноценных зарослей-дебрей, на которых, газончиках, не то что потеряться - даже поваляться не дадут. Как можно жить, даже существовать без всех этих полуразвалившихся сараев, укромных тайников, дремучих кустов, чердаков, подвалов, развалин? Как можно жить, находясь всегда под присмотром, в пространстве одного измерения, не испытав ощущение высоты, чувства владения собственным телом, когда ты преодолеваешь власть земли, власть тесного, душного мирка - взбираясь выше, выше, к свободе…
Я не вижу выхода. Совсем. Никакие спортзалы и кружки, никакие организованные экскурсии, никакие самые правильные и умные книжки не научат человека жить в пространстве, взаимодействовать с ним. И я не знаю, как это показать и объяснить тем, кто сам никогда не испытал и не чувствовал - как объяснить, что заменить это нечем, что жизнь без этого не будет настоящей.
…Но у меня так же нет слов и для обвинений тех, кто приходит во дворы с пилами. Наверное, они не самые правильные люди, но настоящая причина того, что умирают тополя, не в них.
Три девицы вечерком…
Вот не знаю или не помню, насколько начало "Тополиной рубашки" точно автобиографично. Возможно, Крапивин где-то упоминал, всё ли правда в "реальной" части повести - но я не в курсе. Как уже писал выше, реальность его детства чуть-чуть меняется от книги к книге. Меняются даже те "якоря", которые переходят из одной книги в другую. Одинакова всегда только Мама. Отчим… о нём говорить почти нечего, это вообще такая голографическая тень - он как бы есть, и его как бы нет. Он появляется там и тут, но практически не принимает участия, "овеществляясь" только в тех книгах, которые уже полностью перестают быть автобиографическими. Как будто установлен запрет…
Младший брат. Его мы тоже видим обычно совсем маленьким, из того времени, когда сам Крапивин был дошкольником или младшим школьником. Впрочем, о себе периода "возрастания", смутных временах 12-18 лет Крапивин тоже почти ничего не рассказывает в книгах.
Удивительная личность дядя Боря. Немножко загадочная. Почти единственный мужчина, присутствующий в детстве определённо. Мудрый советчик, человек, который может подсказать и помочь, не навязывая "воспитания". Немножечко "добрый волшебник".
Вот те персонажи "Тополиной рубашки", на которых опирается самая первая, реальная экспозиция книги. Все эти люди были в других книгах, мы знаем, что они реальны. А дальше в истории появляются…
…Три ведьмы.
Соседки маленького Славки, Тася, Нюра и Полина. Три женщины, которые соткут для героя истории вход в многоэтажный сон.
Знаете, когда я читал эту книгу раньше, кусочек с вечерним разговором как-то не особенно оставался в голове. Самое-то интересное происходило потом!
А сейчас мне кажется, что вот этот перенос ПРЕД-истории из реальности в сказку, когда действо, разыгранное наяву, отражается в сказочном пространстве - как минимум интересен сам по себе. А ещё интересно, был этот разговор НА САМОМ ДЕЛЕ?
Вроде бы оснований не верить автору у нас нет. Нормальные такие вечерние страшилки тетушек-кумушек, чтоб пощекотать друг другу нервы, там и сами они, небось, теряли грань, что придумалось для красного словца ими же самими, во что верилось, что виделось "как взаправду". Но сказочность случившегося потом делает как будто нереальным даже и то, что было на самом деле. Такой вот эффект обратного отражения. Сказка, отображаясь назад, на реальность, делает сказочным даже самое что ни на есть обыденное.
Вспомните, кто сможет - те сказки, что в раннем детстве рассказывали вам мамы, бабушки - они, эти сказки, не просто сами по себе были волшебны, они делали волшебным всё то, что их обрамляло. В конце концов - всё детство.
Оживали и наполнялись тайной и мелодией магии все эти жужжащие прялки, мелькающие спицы, свет керосиновых ламп становился светом оттуда, из волшебных стран. Сказка - не просто "ложь, да в ней намёк", сказка действительно имеет свойство прорастать в реальность. Через сны, через память, время.
Отчасти поэтому даже тот кусочек, что предваряет саму сказку, кажется чуть-чуть волшебным.
В "Тополиной рубашке" волшебство создают несколько ключевых элементов. Это тополиный пух и тополя, символы вот той свободы городского детства, о которой я говорил в начале, деревья, дающие детям расширение доступного им пространства, двери в высоту, в небо.
Во-вторых, это сны. Сны - это подарок, из которого те, кто умеет, может черпать другую реальность горстями. Сны, меняющие нас намного сильнее, чем мы об этом думаем.
В-третьих, это полёт. Полёты связаны и со снами и с деревьями, и с тополиным пухом. Полёты - один из главнейших элементов сказки, потому что полёт - это часть чуда, разрушения границ, обретения пространств.
…Я назвал три важных, но всем известных, "общих" элемента. Сказку можно построить уже только на них, но в "Тополиной рубашке" появляется четвертый, совершенно уникальный. Именно он придаёт всей истории аромат жути и неповторимую красоту. Ржавые ведьмы.
Образ этот оказался настолько хорош, что позже перекочевал в другие истории, правда, уже в качестве вспомогательного, фонового "усилителя магии".
Посмотрите, как многопланово, точно переходя с этажа на этаж, с уровня на уровень, строится вход в Историю. Вначале - лиричный, ностальгический пролог о Тополе и Детстве. Это даже не взгляд из конца истории, это взгляд откуда-то из другой реальности, немыслимой дали. Пишет не просто человек, который прошёл весь путь - пишет человек, для которого то, прежнее "Я" стало мифом и снами. Уже только от одного этого происходящее обретает ореол далёкости, той странной чужести, когда ты и там и здесь. Ты бесконечно далеко от своего детства - но связан с ним нитями, прочнее любой гравитации.
Следующий шаг: фокус камеры резко меняется, теперь всё то, что было много десятилетия назад, делается реальным, настоящим, ощутимым - его можно потрогать. Мельчайшие, живые бытовые подробности глазами мальчишки, дистанция времени исчезла, мы оказываемся внутри героя книги. Самые простые приключения - побег от шпаны, чужие огороды, царапины, обмен "любезностями" с тетей Тасей, беседы о воспитательных методах на примере её племянника Жоры - "понижает" действие. И затем - снова переход. Вступление в мир снов через страшноватые вечерние рассказы про всякую жуть.
Мы готовы, двери открываются, многоэтажные сны приглашают в путь.