МАНДЕЛЬШТАМ: Эзотерика "Сталинской Оды" - части 3-5
3. "И МЕНЯ ТОЛЬКО РАВНЫЙ УБЬЕТ"
Подведем краткие итоги. Создается впечатление, что Мандельштам заложил в Оде очень сильное противоречие. Поэт сравнивает себя с Прометеем прикованным, а своего гонителя Сталина - с Христом (или его близнецом). Сравнения разведены по разным культурно-религиозным пластам, но у них общая символика. Миф о Прометее уже есть предтеча новозаветных событий, а сам Прометей как жертвующий собой ради людей является греческим прообразом Христа. (Не нужно забывать, что христианство было плодом скрещения иудаизма и эллинизма).
Но неужели Мандельштам задумывал именно такой парадоксальный результат? Все-таки в Оде он выводит себя Прометеем, борющимся с Богом. Да и уровень зашифровки разный. Если своего Прометея Мандельштам прячет пусть в условное, но в подполье, то сравнение Сталина с Христом, с Богом проходит красной нитью через всю Оду, явственно просвечивает сквозь очень тонкий слой иносказания.
Конечно, Мандельштам не может полностью обнажить заявленную им идентичность Вождя и Бога по причине государственного воинствующего атеизма. (Этот атеизм сам был всего лишь формой новой зарождающейся религии, а всякая новая религия отрицает свою предшественницу). В 1937 году уже никто не мог позволить себе "В белом венчике из роз впереди Иисус Христос". Даже в 1918 году цензор умудрился вписать "впереди идет матрос" - что же говорить о времени победы социализма в отдельно взятой стране...
Отметая пока все накопленные сомнения, предположим, что Сталин заявлен в Оде как Христос. В таком случае, возникает законный вопрос. Зачем Мандельштам так высоко - выше не бывает - вознес Сталина? Неужели он не мог обойтись обычным славословием, готовыми штампами, которые в изобилии предлагали советские газеты? Если он все еще считал "кремлевского горца" тираном, то, как христианин, должен был увидеть в своем уравнивании, по меньшей мере, кощунство. А по высшей мере - слияние Христа и Антихриста.
Рассмотрим предполагаемые выходы из тупика, в котором мы оказались.
Предположим, Мандельштам не кощунствовал, потому что искренне считал Сталина равным Богу. Есть "оправдывающее" поэта мнение, основанное на словах Анны Ахматовой - якобы сам Мандельштам сказал ей, что "это была болезнь". Надежда Мандельштам в своих "Воспоминаниях" подтверждает: "Чтобы написать такую "Оду", надо настроиться, как инструмент, сознательно поддаться общему гипнозу и заворожить себя словами литургии, которая заглушала в наши дни все человеческие голоса. Поэт иначе ничего не сочинит - готового умения у него нет. Начало 37 года прошло у О. М. в диком эксперименте над самим собой. Взвинчивая и настраивая себя для "Оды", он сам разрушал свою психику".
Не секрет, что в конце жизни Мандельштам страдал психическими расстройствами. Однако, "психически расстроенный" Мандельштам не переставал быть Мандельштамом, он не сошел с ума, как тот же Ницше, окончательно утративший ощущение реальности. Да и по русской традиции юродства и убогости, "расстроенного" поэта можно воспринимать как вещающего божественное Слово. Сам Мандельштам в промежутке между воронежской ссылкой и новым арестом вовсе не стыдился своей "болезненной" Оды. Эмма Герштейн (Знамя, ?2, 1998) пишет: "...Бывая нелегально у Осмеркиных в 1937-1938 годах, Осип Эмильевич с большим пафосом читал у них вот эту самую свою "Оду". С моей точки зрения, это безусловно было болезнью, но признаваться в этом Осип Эмильевич не мог".
Получается, что даже в "периоды ремиссии" Мандельштам не видел в Оде отступления от своих идеалов, и не стеснялся отдавать ее на суд ближайшего окружения. Поэтому вариант умопомрачения отпадает. Нам нужно искать другое объяснение.
Попытаемся опереться на известные строки:
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
Это стихотворение, помеченное "17 - 18 марта 1931, конец 1935", можно рассматривать не как пророчество, но как пожелание - если и быть убитым, то равным себе. И главное - этот равный должен быть не меньше Бога, дарующего и отнимающего жизнь человеческую. Здесь - заявка на свое равенство с Богом, но сейчас важнее решение обратной задачи. Мандельштам, понимая, что Сталин властен убить его, хочет видеть в нем посланца высших сил, а не просто тирана-злодея. Проще говоря, стыдно и унизительно поэту-Творцу погибнуть от руки "гениальной посредственности". И Сталин опосредованно присутствует в стихотворении - место его знаменитой туруханской ссылки - Енисейская губерния, река Турухан, приток Енисея.
Во время работы над Одой Мандельштам написал короткое стихотворение:
Как землю где-нибудь небесный камень будит,
Упал опальный стих, не знающий отца.
Неумолимое - находка для творца -
Не может быть другим, никто его не судит.
Принято думать, что речь идет о неумолимости рождения настоящей поэзии, о ее неподвластности приказу сверху, о ее неподсудности. Но - как говорится, с учетом вновь открывшихся обстоятельств - здесь может быть и другой смысл. Он заключен в словах "Неумолимое... не может быть другим, никто его не судит". Речь идет о божественной неумолимости царя-наместника бога, помазанника, и судить его, земного бога, никому не дано. (Этому не противоречит и "официальная" христианская позиция. Вот, например, призыв Павла в его послании к римлянам (13. 1,2): "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога"). Но соединить несоединимое - жизнь и свободу одного человека с общественной выгодой - невозможно, и эта невозможность задает творцу сложнейшую задачу, разрешить, в частности, которую Мандельштам и пытался в своей Оде.
Я у него учусь - не для себя учась,
я у него учусь - к себе не знать пощады.
Несчастья скроют ли большого плана часть?
Я разыщу его в случайностях их чада...
Эту откровенную двусмысленность - "я у него учусь - к себе не знать пощады" - читать нужно так: он (Сталин) не знает пощады ко мне (Мандельштаму), и я учусь быть беспощадным к самому себе, поскольку беспощадность в случае человек - власть бывает только односторонней.
Мандельштам понимал, что такое неизбежность, неумолимость, он видел в этих понятиях не волю отдельной человеческой личности, но Рок, воплощение божественного Плана. Бенедикт Сарнов приводит воспоминание Михаила Вольпина, который в 30-м году наблюдал ужасы сталинской коллективизации на селе: "Увиденное потрясло его до глубины души. Подавленный, лучше даже сказать, раздавленный этими своими впечатлениями, он поделился ими с Мандельштамом. Но, вопреки ожиданиям, сочувствия у него не нашел.
Выслушав его рассказы, Осип Эмильевич надменно вскинул голову и величественно произнес:
- Вы не видите бронзовый профиль Истории".
Это свидетельство позволяет предполагать, что Мандельштам видел (или пытался увидеть) в руководителе партии и государства ставленника Истории, материализующего гегелевскую Абсолютную Идею "на данном историческом этапе". Конечно, Мандельштам понимал и то, что не всякий ставленник - Христос.
Предположим, разработка этой темы действительно увлекла Мандельштама - и он не столько возвеличивал Сталина, сколько стремился создать себе достойного судью. Такая попытка с железной необходимостью должна была привести его к Сталину-Богу или к Сталину, воплощающему здесь, на Земле, божественный замысел.
Да и сам Сталин тоже относился к Мандельштаму не как к обычному подданному, которого можно безболезненно для себя изъять из своей и его жизни. Не зря в телефонном разговоре с Пастернаком Сталин допытывался - Мастер ли Мандельштам? Вождь (цитирую его официальную прижизненную биографию) сам был "величайшим мастером смелых революционных решений и крутых поворотов". Этому "мастеру" нужен был равный мастер Слова, который бы смог с достойной силой увековечить самого Сталина и его деяния.
Сталин не мог убить Мандельштама сразу после его знаменитой эпиграммы. Он хотел сначала добиться от поэта равноценной замены хулы на хвалу. Предположим, Сталин читал Оду (об этом каких-либо сведений я не нашел), предположим, вычитал то, чего ожидал, и остался удовлетворен. Он даже отпустил Мандельштама - и не продлил ему ссылку, как было тогда принято. Он наблюдал за ним еще год и только потом убил. Почему? Потому, что увидел, наконец, в Оде и сопутствующих ей стихах то, что ему не понравилось? Или, наоборот, был удовлетворен, и Мандельштам, выполнивший негласный заказ вождя, стал больше не нужен? А, может, у Сталина не было уверенности, что поэт, пристыженный своими свободолюбивыми друзьями, не возьмется за старое? Это "старое" не ограничивалось одним стихотворением про "широкую грудь осетина". Разве можно вырубить топором летучие строчки 1925 года:
Мандельштам Иосиф автор этих разных эпиграмм, -
Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам.
Да, было время, когда Осип не считал Иосифа ровней, вот и в 37-м всего лишь приподнял до себя, - а может потом и опустить обратно. Сталину не было чуждо человеческое - и, возможно, его задевало, что лучший поэт современности - да еще в стране, где литература всегда была выше власти - этот поэт издевается над ним. Лучше всего расстаться на пике взаимной "любви", чтобы больше не ждать сюрпризов. Ода - Одой, но смерти все-таки достоин. Хотя бы за то, что уравнял Вождя с собой. Прямо по Бродскому...
Таково первое объяснение. Оно имеет право на существование, но нам не хочется верить в то, что Мандельштам искренне считал Сталина Мессией. Что-то мешает принять все эти христианские пассажи за чистую монету. Интонация Оды временами вдруг становится какой-то темно-хитрой, даже придурковатой, причем в самых "наихристианнейших" местах. Попробуем зайти с другой стороны.
4
4. "НА ТЕБЕ, БОЖЕ, ЧТО НАМ НЕГОЖЕ"?
Если мы остались недовольны тем, что Мандельштам возвеличил Сталина, уравняв его с Христом, то нам придется вернуться к обсуждению вопроса о вере Мандельштама. Посмотрим, мог ли Мандельштам слукавить, обмануть Сталина. Построим гипотезу только на стихах, не заглядывая в биографию. Еще в 1909 году он написал:
Иных богов не надо славить:
Они как равные с тобой,
И, осторожною рукой,
Позволено их переставить.
Заявление кажется программным. Мотивов его написания мы не знаем, поэтому вступаем в скользкое пространство дословных трактовок. Во-первых, боги равны ему, во-вторых, позволено менять их местами - и не раз. Мандельштам принял христианство в 1911 году, но его стихи и до и после в основном опирались на греческую мифологию. Его отношение к религии вообще высказано им в "Четвертой прозе":
"Пять-шесть последних символических слоев, как пять евангельских рыб, оттягивали корзину; среди них большая рыба: "Бытие".
Ими нельзя было накормить голодное время, и пришлось выбросить весь пяток и с ними большую дохлую рыбу: "Бытие".
Отвлеченные понятия в конце исторической эпохи всегда воняют тухлой рыбой. Лучше злобное и веселое шипение русских стихов".
Скажете, он выбросил из своей корзины Пятикнижие (или Шестикнижие вместе с Иисусом Навиным) - освободил, так сказать, корзинку для Нового Завета? Но об этом Мандельштам не упоминает - зато определенно говорит, что заменил религию русской поэзией.
Итак, предположим, что он не был искренним христианином. Отсюда непринужденно следует, что так называемое кощунство по отношению к христианским ценностям не являлось табу для Мандельштама. Достаточно указать на известный сонет (1933 - 1934) "Мне вспомнился старинный апокриф - /Марию Лев преследовал в пустыне". Это отклик на события личной жизни Мандельштама, но нам важна интонация, с которой обыгрывается встреча бывшей проститутки, а позже - святой, Марии Египетской со львом - она откровенно сексуальна:
А между тем Мария так нежна,
Ее любовь так, боже мой, блажна,
Ее пустыня так бедна песками,
Что с рыжими смешались волосками
Янтарные, а кожа - мягче льна -
Кривыми оцарапана когтями.
Если Мандельштам может так писать об одном из новозаветных персонажей, то был ли священным для него Новый Завет вообще?
Что касается самого Христа, то у Мандельштама существует очень показательное стихотворение. Написано оно в мае 1933 года, скорее всего, под влиянием переводческой работы. Как известно, к переводам он относился отрицательно, считая, что такая работа иссушает силы поэта. В этом стихотворении для нас важна не только проблема смены языка, отступничества, но и то, как Мандельштам это отступничество обыгрывает.
<...>
О, как мучительно дается чужого клекота полет -
За беззаконные восторги лихая плата стережет.
<...>
И в наказанье за гордыню, неисправимый звуколюб,
Получишь уксусную губку ты для изменнических губ.
Здесь очень удобно провести параллель между "чужим клекотом" и переходом поэта на язык восхвалений власти. Однако не будем натягивать и домысливать. Интереснее последняя строка - об изменнических губах Христа. Читается вроде бы однозначно: распят за измену вере, за отступничество. Из этого следует (при выбранной направленности поиска), что Мандельштам - сознательно или подсознательно - считал Христа отступником, иначе такого образа он бы себе не позволил.
И вот с этой, сконструированной нами позиции мы теперь можем по-новому взглянуть на главную проблему нашего прочтения Оды - на Сталина-Христа. Получается, что из уст Мандельштама такое сравнение звучит отнюдь не комплиментарно. Не значит ли это, что Мандельштам очень легко отдал Сталину "святое" имя Спасителя, поскольку не считал это имя святым? Как говорится: "На тебе, Боже, что нам негоже"...
Но устраивает ли нас такое решение?
Если Мандельштам представил Сталина Христом-отступником, то разговор может идти только о сталинской измене идеалам марксизма-ленинизма. Ведь у монархической России уже был свой "Спаситель" - Владимир Ульянов. Но если Сталин изменил ленинскому делу, то, по логике, это дело должно было быть "правым" с точки зрения Мандельштама. Однако, свое отношение к Ленину - пусть и не так широко, как к Сталину - поэт высказал. Оказывается, мертвому вождю - в отличие от живого - не досталось от Мандельштама даже вынужденного панегирика. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть:
Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и счастливых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
<...>
Кость усыпленная завязана узлом,
Очеловечены колени, руки, плечи,
Он улыбается своим тишайшим ртом,
Он мыслит костию и чувствует челом
И вспомнить силится свой облик человечий.
10 - 26 декабря 1936
Перед нами - мумия Ленина. Здесь так часто встречаемый у Мандельштама жир уводит нас к тем сатанинским ритуалам, в которых и лампы горели на человеческом жиру и свечи были сделаны из того же материала. Поэтический контекст, в котором находится Ленин, явно неблагоприятный[2]. (Замечу, что эти строки написаны одновременно со стихами про "силу окончаний родовых", и "приливы и отливы" есть общее место обоих стихотворений).
Если взглянуть на стихотворение, написанное в марте 37-го, то отношение Мандельштама не только к Ленину, но и к государству им организованному, окончательно проясняется:
<...>
Украшался отборной собачиной
Египтян государственный стыд,
Мертвецов наделял всякой всячиной
И торчит пустячком пирамид.
То ли дело любимец мой кровный,
Утешительно-грешный певец, -
Еще слышен твой скрежет зубовный,
Беззаботного права истец...
Стихотворение как бы посвящено Франсуа Вийону, но в этом, еще скрежещущем зубами "истце" (вспомним замечание из Оды: "должник сильнее иска") просматривается сам Мандельштам.
И еще одно "стартовое" для Оды (29 - 30 декабря 1936) стихотворение:
Оттого все неудачи,
Что я вижу пред собой
Ростовщичий глаз кошачий -
Внук он зелени стоячей
И купец воды морской.
Там, где огненными щами
Угощается Кащей,
С говорящими камнями
Он на счастье ждет гостей -
Камни трогает клещами,
Щиплет золото гвоздей.
У него в покоях спящих
Кот живет не для игры -
У того в зрачках горящих
Клад зажмуренной горы,
И в зрачках тех леденящих,
Умоляющих, просящих,
Шароватых искр пиры.
Символика здесь достаточно ясна. Кот в низшей мифологии выступает как помощник нечистой силы - в данном случае, Кащея, русского аналога Сатаны. Недаром русские староверы изображали на своих лубках царя Петра в виде кота. В зрачках кота - "клад зажмуренной горы", гарантия вечной жизни Кащея. Бальзамирование, мумифицирование тела умершего издревле считалось главным условием его воскрешения. Кроме того, Андрей Чернов замечает, что "шароватых искр пиры" говорят "о пирах Валтасара, последнего вавилонского царя, устроившего оргию перед взятием Вавилона и осквернившего сосуды, украденные им из Иерусалимского храма. <...> Cуществует знаменитое полотно Рембрандта "Валтасаров пир" (Лондон, Национальная галерея), где перед Валтасаром именно в огненном шаре появляется рука, пишущая пророчество его гибели".
(Относительно стиха "внук он зелени стоячей" так и хочется сделать предположение: под "зеленью стоячей" Мандельштам подразумевал Медного всадника. В год написания этого стихотворения Алексей Толстой был в пике государственного признания как автор двух частей романа "Петр Первый" - а в 1941 году он получил за роман Сталинскую премию. Сталину нравилось, когда его сравнивали с Иваном Грозным и Петром I-м. Мандельштам, скорее всего, не разделял сталинской приязни к Толстому. Известно, что Осип Эмильевич дал Алексею Николаевичу пощечину, и этот поступок даже рассматривался друзьями поэта в качестве возможного повода для первого ареста Мандельштама).
Выходит, что Ленин и Сталин для Мандельштама - отец и сын, продолжатели деспотической российской традиции. Тогда сталинскую политику, претворяющую заветы Ильича в жизнь, никак нельзя назвать отступничеством. Поэтому, версия Христа-отступника не выдерживает проверки.
5
5. КАКОГО КНЯЗЯ ЭТИ КНЯЖЕСТВА?
В период работы над Одой Мандельштам написал цикл стихотворений, которые можно рассматривать как комментарии к Оде (или подготовительные материалы к ней). И эти стихи опускают нас в подпольный пласт смысла. Давайте взглянем на изнанку Оды. Вот (19 января - 4 февраля 1937) уточнение к теме Прометея:
Где связанный и пригвожденный стон?
Где Прометей - скалы подспорье и пособье?
А коршун где - и желтоглазый гон
Его когтей, летящих исподлобья?
Тому не быть: трагедий не вернуть,
Но эти наступающие губы -
Но эти губы вводят прямо в суть
Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба...
Судя по совпадению размера, этот кусок мог принадлежать первоначальному варианту Оды, но, конечно, в нее не вошел. Это говорит еще и о том, что Мандельштам был в своем уме. Уже не нужно гадать, кого подразумевает под желтоглазым коршуном Прометей-Мандельштам. Здесь видна попытка дезавуировать свой намек - мол, "тому не быть, трагедий не вернуть" - но этим самым акцент только усиливается, и Мандельштам решил отказаться от этого куска. Тем более что Сталин выведен здесь даже не Зевсом, а коршуном-орлом, посланным пытать Прометея, то есть всего лишь карательным орудием Зевса!
Строка из Оды - "я б рассказал о том, кто сдвинул ось, /ста сорока народов чтя обычай" - имеет следующее толкование (12 - 18 января 1937):
Скучно мне: мое прямое
Дело тараторит вкось -
По нему прошлось другое,
Надсмеялось, сбило ось.
Стихи коварны, сломанная строка воспринимается иначе, запятая противоречит интонации. Оказывается, речь идет не о сдвиге оси 140 народов, а о личной оси поэта Осипа М., которую Сталин сбил, "чтя народный обычай". Разговоры об этом "обычае" давно приелись, поэтому не будем здесь его расшифровывать.
Идем дальше:
Глазами Сталина раздвинута гора
и вдаль прищурилась равнина...
Эта равнина преследует Мандельштама в нескольких стихотворениях середины января 1937 года. Вот лишь одна цитата из разряда "одно пишем, другое в уме":
Что делать нам с убитостью равнин,
С протяжным голодом их чуда?
Ведь то, что мы открытостью в них мним,
Мы сами видим, засыпая, зрим,
И все растет вопрос: куда они, откуда
И не ползет ли медленно по ним
Тот, о котором мы во сне кричим, -
Народов будущих Иуда?
Этого Иуду можно истолковать и как того, кто предаст Сталина-Христа, и как самого Сталина, предающего народы.
Следующие строки - снова из Оды:
Художник, береги и охраняй бойца:
в рост окружи его сырым и синим бором
вниманья влажного.
А это - "обкатка" образа от 9 января:
К ноге моей привязан
Сосновый синий бор...
Выходит, что бор, которым художник жаждет окружить бойца - это синие мундиры, охрана, кандалы узника. И, кстати, можно ли назвать Христа бойцом? Как-то не вяжется такое определение с образом Спасителя.
А эти строки говорят сами за себя - нужно только верно прочесть одно слово:
Не я и не другой - ему народ родной -
народ-Гомер хвалу утроит...
По верному замечанию Саши Саакадзе, читать нужно "народ-слепец ему хвалу утроит", поскольку великий Гомер был слепым, и, наверное, Мандельштам не зря выбрал это имя.
15 января 1937 года, в день своего рождения, Мандельштам пишет:
<...>
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен.
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен.
Несчастлив тот, кого, как тень его,
Пугает лай и ветер косит,
И беден тот, кто сам полуживой
У тени милостыню просит.
В этих двух строфах обыграны две цитаты. Первая - из книги Элифаса Леви "Учение и ритуал высшей магии" о значении иероглифа Shin:
"Шин. Обладать секретом богатства, всегда быть его господином и никогда - рабом. Уметь наслаждаться даже бедностью и никогда не впадать ни в уничижение, ни в нищету".
Вторая - из сказки Андерсена "Тень" (Е. Шварц напишет свою пьесу только через год): "Подумай только, моя тень сошла с ума, вообразила себя человеком, а меня называет - подумай только! - своею тенью!
- Какой ужас! - сказала принцесса. - Надеюсь, ее заперли?
- Разумеется, но, боюсь, она уже никогда не придет в себя".
Надежда Мандельштам так комментирует это стихотворение: "Тот, у кого все просили милости, назван тенью, и, действительно, он оказался тенью. Бородатый, задыхающийся, всем напуганный и ничего не боящийся человек, растоптанный и обреченный, в последние свои дни еще раз бросил вызов диктатору, облеченному такой полнотой власти, какой не знал мир".
Найденного уже достаточно, чтобы понять: работа над Одой шла на нескольких уровнях. И образы, находящиеся "под водой", порой переходили грань дозволенного, хотя Мандельштам умудрялся растворять их в поэзии до почти полной незаметности. Если сталинские "мандельштамоведы" разбирали все стихи, сопровождающие Оду, то они должны были увидеть кривые пути поэтической мысли, тот самый "сор", из которого Ода выросла, и который, если его вынести из избы, мог бы стать поводом для более ранней казни поэта.
Трудно сейчас судить - хватило ли у профессиональных "читателей" внимательности, чтобы понять иносказания Мандельштама. А, быть может, они и читали далеко не все, что сегодня имеем мы. Иначе, как объяснить освобождение Мандельштама именно после написания Оды и сопутствующих стихотворений? Ведь, взятый в целом, цикл конца 36 - начала 37-го, дает достаточно цельную картину отношения Поэта к Царю. То же стихотворение о грузинских фамилиях имеет две ударные строчки:
Нет имени у них. Войди в их хрящ -
И будешь ты наследником их княжеств.
Во-первых, у них нет имени. Во-вторых, слово хрящ в отличие от других строчных окончаний (всего 11 строк!) не имеет рифмы - и эта строка, словно поверхность земли отделяет верхний мир от нижнего. Княжества попадают в нижний - ведь наверху находится Царствие! Это говорит о том, что Мандельштам в начале работы над Одой знал, о чем он будет писать.
Надежда Мандельштам вспоминает: "Не у тебя, не у меня - У них вся сила окончаний родовых..." "Кто это они? - спросила я, - народ?" "Ну нет, - ответил О. М. - Это было бы чересчур просто...". И Надежда Яковлевна вынуждена додумывать то, чего не сказал ей муж: "Значит, "они" - это нечто, существующее вне поэта, те голоса, та гармония, которую он пытается уловить внутренним слухом для людей". Здесь - ответ на загадку, почему даже Н. Я. Мандельштам не знала, о чем на самом деле говорится в Оде. Она сама признавалась, что муж "не раскрывал ход стиховых ассоциаций, стихов вообще не комментировал".
А княжество как антипод Царствия возникло не случайно. Вспомним стихотворение февраля 1934 года "Твоим узким плечам под бичами краснеть". Оно заканчивается словами:
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
Выделенные мною слова прямо отсылают к отнюдь не христианскому обряду, который так описывает Элифас Леви в своей книге: "Остерегайтесь сделать крёстное знамение или произнести какое-нибудь христианское слово... Все простираются ниц и шепчут: "Вот он! Вот он! Это он!" Вприпрыжку появляется князь с козлиной головой; он всходит на трон, оборачивается, и, нагнувшись, подставляет собранию человеческое лицо, к которому, с чёрной свечой в руках, подходят все для поклонения и поцелуя".
По мнению Эммы Герштейн, в этом стихотворение Мандельштам говорит о своей вине перед женщиной, на которую он дал показания во время допросов. Тогда становится понятным смысл последних строк: теперь он должен самым унизительным образом просить князя тьмы - то есть, того, кто руководит всей этой карательной системой. Просить, - либо участвовать в его шабашах...
части 1 и 2 http://kraj-terem.livejournal.com/109891.html
части 6 и эпилог http://kraj-terem.livejournal.com/110475.html