332. Зимние забавы сибиряков (не забудьте проводить Зиму!)
Вдогонку к Наташиному посту о Масленице - расскажу немного о новой книге, вышедшей на средства гранта "Книжное Красноярье - 2008".
Зимние забавы сибиряков : фоторассказ Анатолия Белоногова / [авт. текста Нелли Лалетина]. - Красноярск : Растр, 2008. - 92 с. : цв. фот. - 2000 экз.
Автор фотографий попытался соединить современную бытовую сибирскую культуру с историческим прошлым. Зимние забавы сибиряков разнообразны, некоторые родились в 20 веке, и даже в 21ом, а иные уходят корнями к древним славянским обрядам. В альбоме же они сгруппированы в два раздела: Святки и Масленица.
Ряженые и рыбалка, катание на снегоходах, Столбы и скалолазание, Бобровый лог - катание на сноубордах и даже ваннах, хоккей и Ломановы, турнир «Иван Ярыгин» (в январе), баня, купание в проруби, ледовые скульптуры… Все это - в Святках.
Масленица - блины, ярмарка, гармошка, ансамбль им. Годенко, катание на лошадях, Суриков и его Снежный городок, современные кулачные бои и ролевые игры, зимний парк «Роев Ручей» и футбол на Северном полюсе.
Рассматривать альбом приятно, тем более часто находишь знакомые лица. Хотя лично мне все же не хватало глубины текста (он, кстати, еще и на английском). Но в альбомах много текста и не бывает..
Анатолий Белоногов - фотокорреспондент «Российской газеты», коренной сибиряк. Здесь он родился, крестился, учился. Сотрудничать с газетами начал в 14 лет. С 18 стал ещё и фотографировать героев своих публикаций. С тех пор не расстаётся с фотоаппаратом. Позади почти полвека работы - вначале в краевых газетах, в том числе в "Красноярском рабочем", затем - в "Строительной газете", был собственным фотокорреспондентом "Правды" по Сибири и Дальнему Востоку. А уж иллюстраций в разных книгах и альбомах - не сосчитать. Он с фотоаппаратом объездил чуть ли не весь мир, снимал и на Северном Полюсе, и в Америке, и на Дальнем Востоке. В крае нет такого места, куда не ступала бы нога фоторепортера Белоногова. Анатолий Белоногов неоднократно побеждал во всесоюзных, всероссийских, краевых фотоконкурсах.
Здесь некоторые фото А. Белоногова: Проект "Тува. Терра инкогнито", Красноярск на сайте Newslab.
Юлия
Далее - описание масленичных гуляний, взятия снежного городка у В. Я. Шишкова в «Угрюм-реке» (отсюда)
А вскоре масленица подкатила настоящая, сибирская: с блинами, водкой, пельменями, жареной в сметане рыбой, вся в бубенцах, в гривастых тройках, с кострами, песнями, разгулом.
Дня за три, за четыре целая орава ребятенок, на широкой площади, возле самой церкви "город" ладили. Это такой вал из снега, очень высокий, всадника с головой укроет. Он широким кольцом идет, по гребню елочки утыканы, а в середине, в самом "городе", шест вбит, весь во флагах - Петр Данилыч не пожалел цветного ситцу. На верху шеста колесо плашмя надето, а на колесе в "прощеное" воскресенье Петр Данилыч бочонок водки выставит. Ох, и потеха будет! В "прощеное" воскресенье удальцы город будут брать: кто примчится на коне к шесту, того и водка. Но не так-то легко смаху в город заскочить.
"Прощеное" воскресенье началось честь-честью - православные к обедне повалили. Солнце поднималось яркое, того гляди к полудню капели будут, снег белел ослепительно, и воздух по-весеннему пахуч, Даже трезвон колоколов точно веселый пляс: это одноногий солдат Ефимка - чтоб ему - вот как раскамаривает!
"Четверть блина, четверть блина!" - задорно подбоченивались, выплясывали маленькие колокола.
"Полблина, полблина, полблина!" - приставали медногорлые середняки.
И основательно, не торопясь, бухал трехсотпудовый дядя:
"Блин!"
А одноногий звонарь Ефимка - ноздри вверх, улыбка до ушей и глаза лукавят - только веревочки подергивает да живой ногой доску с приводом от главного колокола прижимает. Одно Ефимке утешенье, одна слава - первеющий звонарь. Посмотрите-ка! Он весь в звонах-перезвонах: локти ходят, голова кивает, деревяшка пляшет, живая нога в доску бьет. Да прострели его насквозь из тридцати стволов - и не чувствует. И мертвый будет поливать в колокола:
Четверть блина, -
Полблина,
Четверть блина,
Пол блина,
Блин, блин, блин!
И кажется Ефимке - все перед глазами пляшет: солнце, избы, лес. А вот и.., ха-ха!.. Дедка Наум в новых собачьих рукавицах усердно в церковь шел, остановился против колокольни, сунул в сугроб палку да как начал трепака чесать. Потом вдруг - стоп! - задрал к звонарю седую бородищу, крикнул:
- Эй ты, ирод! Чтоб те немазаным блином подавиться... В грех до обедни ввел!..
А штукарь Ефимка знай хохочет да наяривает:
Четверть блина, -
Полблина,
Четверть блина,
Пояблина,
Блин, блин, блин!
Когда солнце начало спускаться в дол, по селу загремели выстрелы. Мальчишки с оглушительными трещотками носились из конца в конец:
- Выходи! Выходи! Город брать!
Возле города, иждивением Петра Данилыча, - высокий помост для почетных лиц. Тут все его семейство собралось и вся сельская знать. Только Прохор ушел на колокольню. Оттуда видней, да и с Анфисой он вовсе не желает быть.
- А где же отец Ипат? - осведомился пристав в николаевской шинели и с усищами.
- Домой ушедши, ваше высокоблагородие, - ответил старшина.
- Они очень ссылались на живот, - почтительно вставил Илья Сохатых и даже по-военному ручкой козырнул.
Высыпало полсела. Лица у всех улыбчивы, красны. Солнце не скупилось: горели кресты на церкви, и окна в доме отца Ипата, что напротив, пылали пламенем. На валу, возле ворот снегового города и от ворот, по обе стороны, кучами стояли с трещотками в руках ребятишки и подростки. Они острыми глазами настороженно посматривали вдоль дороги, пересвистывались, пересмеивались.
Вот вырвался из переулка всадник, ударил коня и прямо на потешный город. За ним другой, третий. Ближе, ближе. Мальчишки с ревом, свистом закрутили трещотками, во всадников полетели комья снега, льдинки, конский помет; бабы визжали и взмахивали платками перед самыми мордами взвивавшихся на дыбы лошадей. Всадники драли коняг плетью, пинали каблуками, нукали, тпрукали, кони храпели, крутились, плясали на дыбах и - боком-боком прочь под ядреный хохот веселого народа:
- Тю-тю-тю!..
- Ездоки! Наезднички!..
- Вкусно ли винцо досталось? Тю-тю-тю!.. Митька Дунькин с коня слетел, И пошли еще скакать все новые, из переулка, из ворот: кто на хорошем бегуне, кто на шершавой кляче.
- Гляди, гляди! Смерть на корове, смерть!
- Где?
Действительно, от одного посада улицы к другому металась ошалелая корова, ее нахлестывали в два кнута два коротконогих пьяных мужичонка. Они совались носами в снег, вскакивали, бросались напересек корове, та взмыкивала, крутила высоко вскинутым хвостом; вот поддела на рога упавшего на карачки мужичонку, тот по-волчьи взвыл и уполз куда-то под сарай. На корове крепко сидела смерть в белом балахоне и с косой.
- Смерть! Смерть!.. - орал народ.
В это время заскрипели поповские ворота, и верхом на рыжем хохлатеньком коньке неспешно выехал сам отец Ипат.
Выражение его лица вялое, узенькие глазки щурились, он поклевывал носом, будто дремал. Шагом поехал по дороге прочь от города. Все удивленно смолкли. В синей шапочке-скуфейке, и голова у него острая - клином вверх, плечи узкие, а зад широк. Посмотришь в спину - как есть копна с остренькой верхушкой.
- Куда же это батя собрался?
- Куда, на заимку, надо быть... Не иначе, к кузнецу, - переговаривались в толпе.
Вдруг батя круто повернул сразу ожившего коня, взмахнул локтями, гикнул и, поправив скуфейку, внезапно ринулся на город.
Мгновенье была изумленная тишь кругом. Потом вмиг все заорало, загайкало, затрещало, засвистели свистульки, три гармошки грянули, все бросились город защищать.
- Врешь, батя! Тю-тю-тю!..
- Ты обманом? Ха-ха-ха!.. Вот те проповедь!..
- Ух! Ух! Гай-гай-гай!.. Вали его! Вали! Мужики на вал вскочили, полетели в батю комья снега, шапки, рукавицы, сапоги. Все надорвали глотки, выбились из сил. Батя три раза бросался на потешный город, три раза отступал. Его коняга озверел: крутится, вьется, морда в пене, весь - от копыт и до ушей - дрожит.
- Ну, христовый! Н-ну! - вытянул его отец Ипат кнутом. Конь всхрапнул, взвился. Еще прыжок и.., город был бы взят.
Но в этот миг какой-то сопляк мальчишка как сунет коню под самый хвост горящей головней. Конь, словно угорелый, сшиб стенку подгулявших баб и во весь дух помчался по сугробам, без передыху, взлягнвая задом и крутя хвостом. Отец Ипат весь переполз на шею и, уцепившись клещами рук и ног, впился в коня, как россомаха. Вдруг на всем скаку коняга такого дал козла, что отец Ипат стремительно вылетел торчмя головой и по самый пояс увяз в сугробе вверх ногами. И весь народ пестрым голосистым облаком хлынул к нему галдя. Ряса черным трауром разлеглась на снегу. Из нее торчали к небу две ноги в плисовых штанах, из кармана выпали берестяная табакерка и колода карт. Обе ноги медленно двигались то расходясь, то смыкаясь, будто большие ножницы что-то с трудом перестригали.
Низкорослый пузатенький попик всем миром быстро был освобожден. Он сидел на сугробе смиренно. Все громыхало хохотом, визжало, айкало.
Батя, вытряхнув снег из бороды, протер глаза и осенил себя крестом:
- А я глядел, глядел в окошко, - сказал он, кашлянув, - эх, думаю, подлецы! Даже города взять не могут.
- Как ваше здоровье, батюшка? - любезно осведомился прибежавший пристав.
- Ни-и-што, - махнул рукой отец Ипат. - Вон какой я сдобный... И вся сдоба эта зело борзо вниз ползет.
- Геть, геть! - резко раздалось. Против города стоял на дороге белый конь. На нем в седле - черкес.
- Ребята! Ибрагим!
Все тучей понеслись к воротам. Ибрагим оскалил зубы, хлестнул коня нагайкой, конь бросился вперед и сквозь страшный рев, минуя ворота, разом, как птица, перемахнул вал.
- Ура! Ибрагим! Ура! Ура!.. - отчаянно и радостно загалдела площадь. - Через вал! Братцы! Вот так язва!..
С колокольни бежал к Ибрагиму Прохор, вся знать тоже спешила от помоста к городу: ну и молодец черкес! А черкес улыбался всем приветливо, но ребятишки даже и этой его улыбки боялись, как кнута. Он сдвинул на затылок папаху, открыв огромный потный лоб, и сказал:
- Джигиту зачем ворота? Гора попалась - цх! к чертям!.. Гуляй, кунаки, пей мое вино!.. - И шагом выехал из города под дружное "спасибо", - под "ура".
- Где же вы, Прохор Петрович, скрывалися? - проворковала Анфиса.
Прохор только бровями повел и спросил мать громко, чтоб все слышали:
- Почему эта женщина стояла с вами, мамаша, на помосте?
- Я не знаю, Прошенька.
- А кто ж знает? - крепче, раздраженнее спросил он.
- Я, - ударил голосом отец, взял сына под руку и прочь от толпы отвел. - Вот что, милый вьюнош, - сказал он, - ты мне не перечь, не досматривай за мной и не мудри. Понял? А то я с тобой по-другому поговорю.
Прохор нервным движением высвободил руку и быстро пошел домой.