274. О книгах, библиотеках и чтении
"…Я на самом деле не люблю библиотек, я люблю новые книги, книги, не имевшие до меня владельца, не читанные до меня никем, я люблю книги, которые не успели еще разделить ни с кем своего внутреннего мистического тепла, мне всегда казалось, что не только я могу полюбить книгу, но и книга может влюбиться в меня, своего читателя... А кто не хочет быть сопричастным именно первой любви? Книги в библиотеке - книги опытные и потому изощренные, иногда развратные.
Это не значит, впрочем, что они сами уже не могут получать удовольствие от того, что их читают, особенно, если их читают умело, но удовольствие это - удовольствие опыта, удовольствие, отшлифованное многими другими аналогичными удовольствиями и сравниваемое с ними, и хотя оно и может привести к увлечению, но увлечение это усталое и потускневшее, и оно никак не соприкасается с Любовью. Книги в библиотеке даже не удосуживаются скрыть свое порочное прошлое, и ты наталкиваешься на очевидные его следы в виде крошек пищи между страницами, замусоленных пятен - этих синяков от чужих рук, а то и просто в виде чужого волоса, и ты невольно смущаешься, неловко чувствуя себя лишь звеном в хотя и конечной, но не явно ограниченной цепи. Только новая книга может принять тебя всего и полностью, без остатка, без раздумья, без сравнительной, отрезвляющей памяти. И потому я особенно бережно, с бесконечной осторожностью, как головку ребенка, беру ее в руки, смущенно пахнущую особенной свежестью, и только лишь самыми чувствительными кончиками пальцев летуче переворачиваю ее страницы, почти не тревожа их своим прикосновением, и лишь едва заметно усиливаю нажим, только когда надо раздвинуть стыдливо слипшиеся девственные страницы, которые и хотят быть раскрыты, и пугаются этого, и дрожат.
Я люблю читать, я внедряюсь в книгу полностью, становясь частью ее, перенесясь в ее жизнь. Книга моя любовница, пусть на время, иногда навсегда, она отдается мне и берет меня, и я чувствую себя наполненным и опустошенным одновременно. Она требует всего меня безраздельно, и если я отвлечен заботами, делами, суетой и оттого не сконцентрирован на ней полностью, она ревниво наказывает меня ответным безразличием и поверхностным своим невниманием и закрывает себя для меня, как и делает это любая любящая тебя любовница, и я, наказанный, уже больше не могу постичь самое сокровенное в ее замкнувшейся душе. Я, сладострастник, люблю в книге все, я люблю не только сюжет и характеры, не только действие, не только психику и интригу, но я люблю еще и сами слова, их переплетенное сочетание. Как меломан может купаться в звуках музыки, так и я могу счастливо купаться в словах, погружаясь в их то плавные, то ускоренные, но всегда такие разные потоки, и снова выныривать на поверхность, и снова, расслабляя мышцы, отдавать себя их воле.
Но я не могу позволить себе покупать все книги, которые я люблю и которые хотел бы купить, я могу позволить себе купить книгу лишь иногда, лишь редко, чтобы уволочь ее к себе, в мою запущенную берлогу и устроить там, в смакуемом мной одиночестве, особую, томительную книжную оргию. Конечно, я умышленно говорю сейчас о своем чувстве к книге с физиологическим подтекстом, но, согласитесь, ведь и пушкинский Скупой Рыцарь, наверное, по-своему, по-стариковски, кончал, когда открывал все свои сокровищные сундуки."
из Американской истории Марины Розовской, переложенной на русский язык Анатолием Тоссом