Два портрета
Почему-то вспомнились мне сегодня два человека из прошлого. Две преподавательницы: одна - школьная, другая - университетская.
* * *
Первая два последних года в школе вела у нас литературу. Это была высокая женщина лет 40-45. Не красавица, но внешне довольно симпатичная. Всегда безупречно одетая, накрашенная, она обычно держалась очень строго и (как мне казалось тогда и до сих пор кажется) несколько дистанцировавшись от других учителей. Говорила всегда с нажимом почти на каждое слово, отчего её речь звучала неестественно и даже, я бы сказал, компьютерно. Чтобы примерно понять, какой она была, можно представить Киру Валерьевну из недавней экранизации "Географ глобус пропил" Алексея Иванова: вот такая же, только лет на 15 старше.
Свои уроки она вела подчёркнуто манерно - но не с восторженным придыханием, столь характерных для многих преподавательниц-филологинь, а, наоборот, с холодной, автоматической отрешённостью. Свои лекции (уроки она вела в формате университетских лекций) она формулировала высокопарными, витиеватыми словесными конструкциями, произносимыми с подчёркнутой безупречностью и с нажимом на каждое слово. Любая фраза была пропитана пафосом ну просто вселенского масштаба. Дословно помню, например, следующее: "Двадцать. Восьмого. Января. Тысяча девятьсот. Девяносто шестого года. В Нью-Йорке. Перестало биться сердце. Величайшего. Русского. Поэта. Иосифа. Александровича. Бродского". При этом она негласно приветствовала дословное использование учениками этих конструкций в своих ответах (на эту тему я постоянно бунтовал, намеренно отвечая в духе "Бродский умер в девяносто шестом", на что она неизменно раздражалась). Все свои речи она сопровождала подчёркнуто-манерными жестами рук и мимикой. И так было все два года.
* * *
Вторая была преподавательницей высшей математики в Политехе. Невысокая женщина лет 60 с каре. Ни разу она не пришла на лекцию или практику с учебником, тетрадью или иными "шпаргалками". Весь материал, все формулы, доказательства всех теорем и все практические задания для нас она писала с ходу, без бумажки. Другие преподы отзывались о ней как о человеке очень высокой культуры: говорили, что она была знатоком музыки, сама прекрасно играла на фортепиано и рисовала; что она до сих пор поддерживает отношения со своими бывшими студентами, многие из которых ныне пребывают за границей.
Её боялись все группы и курсы, у которых она вела. На первом курсе куратор нашей группы сразу сказал нам: "Ну что... Вы попали". И очень скоро мы в этом убедились. Нам не раз приходилось сталкиваться с откровенно неадекватным поведением преподавателей, когда они могли выместить на студентах плохое настроение и т.д. и т.п. - но это всё были цветочки. Поведение этой женщины было пропитано какой-то перманентной злостью, яростью. Я не помню ни одного случая, чтобы она говорила с нами спокойно - только криком, доходящим порой до исступления.Самым безобидным эпитетом, которого мы удостаивались на занятиях, было "придурки". Поднять кого-нибудь с места и прилюдно жестоко опустить было для неё обычной практикой. Очень любила она называть нас, своих студентов, манкуртами. Получить у неё пятёрку было нереально, четвёрку - в виде особого исключения, а трояку радовались даже отличники.
"Вышка" была у нас первые четыре семестра. Пройдя их, мы вздохнули с облегчением.
Однажды на четвёртом курсе я по какой-то причине пару дней не ходил на занятия. В день, когда я вернулся, была военка. Чётко помню, что мы с Андрюхой ломом регулировали натяжение гусеницы танка, когда он сказал: "Представляешь, мне сегодня снилось, что я зашёл на кафедру высшей математики, а Петрова (фамилия изменена) там живая сидит". "В смысле - живая?!" - не понял я. Оказалось, что вчера она умерла. Последние несколько лет у неё был рак.
* * *
На протяжении многих лет после окончания университета мне неоднократно пригождалось (и до сих пор пригождается) знание высшей математики - и в науке, и в работе, и даже в хобби (при проектировании музыкальных инструментов). А Бродского я как не любил, так до сих пор и не люблю.
* * *
Первая два последних года в школе вела у нас литературу. Это была высокая женщина лет 40-45. Не красавица, но внешне довольно симпатичная. Всегда безупречно одетая, накрашенная, она обычно держалась очень строго и (как мне казалось тогда и до сих пор кажется) несколько дистанцировавшись от других учителей. Говорила всегда с нажимом почти на каждое слово, отчего её речь звучала неестественно и даже, я бы сказал, компьютерно. Чтобы примерно понять, какой она была, можно представить Киру Валерьевну из недавней экранизации "Географ глобус пропил" Алексея Иванова: вот такая же, только лет на 15 старше.
Свои уроки она вела подчёркнуто манерно - но не с восторженным придыханием, столь характерных для многих преподавательниц-филологинь, а, наоборот, с холодной, автоматической отрешённостью. Свои лекции (уроки она вела в формате университетских лекций) она формулировала высокопарными, витиеватыми словесными конструкциями, произносимыми с подчёркнутой безупречностью и с нажимом на каждое слово. Любая фраза была пропитана пафосом ну просто вселенского масштаба. Дословно помню, например, следующее: "Двадцать. Восьмого. Января. Тысяча девятьсот. Девяносто шестого года. В Нью-Йорке. Перестало биться сердце. Величайшего. Русского. Поэта. Иосифа. Александровича. Бродского". При этом она негласно приветствовала дословное использование учениками этих конструкций в своих ответах (на эту тему я постоянно бунтовал, намеренно отвечая в духе "Бродский умер в девяносто шестом", на что она неизменно раздражалась). Все свои речи она сопровождала подчёркнуто-манерными жестами рук и мимикой. И так было все два года.
* * *
Вторая была преподавательницей высшей математики в Политехе. Невысокая женщина лет 60 с каре. Ни разу она не пришла на лекцию или практику с учебником, тетрадью или иными "шпаргалками". Весь материал, все формулы, доказательства всех теорем и все практические задания для нас она писала с ходу, без бумажки. Другие преподы отзывались о ней как о человеке очень высокой культуры: говорили, что она была знатоком музыки, сама прекрасно играла на фортепиано и рисовала; что она до сих пор поддерживает отношения со своими бывшими студентами, многие из которых ныне пребывают за границей.
Её боялись все группы и курсы, у которых она вела. На первом курсе куратор нашей группы сразу сказал нам: "Ну что... Вы попали". И очень скоро мы в этом убедились. Нам не раз приходилось сталкиваться с откровенно неадекватным поведением преподавателей, когда они могли выместить на студентах плохое настроение и т.д. и т.п. - но это всё были цветочки. Поведение этой женщины было пропитано какой-то перманентной злостью, яростью. Я не помню ни одного случая, чтобы она говорила с нами спокойно - только криком, доходящим порой до исступления.Самым безобидным эпитетом, которого мы удостаивались на занятиях, было "придурки". Поднять кого-нибудь с места и прилюдно жестоко опустить было для неё обычной практикой. Очень любила она называть нас, своих студентов, манкуртами. Получить у неё пятёрку было нереально, четвёрку - в виде особого исключения, а трояку радовались даже отличники.
"Вышка" была у нас первые четыре семестра. Пройдя их, мы вздохнули с облегчением.
Однажды на четвёртом курсе я по какой-то причине пару дней не ходил на занятия. В день, когда я вернулся, была военка. Чётко помню, что мы с Андрюхой ломом регулировали натяжение гусеницы танка, когда он сказал: "Представляешь, мне сегодня снилось, что я зашёл на кафедру высшей математики, а Петрова (фамилия изменена) там живая сидит". "В смысле - живая?!" - не понял я. Оказалось, что вчера она умерла. Последние несколько лет у неё был рак.
* * *
На протяжении многих лет после окончания университета мне неоднократно пригождалось (и до сих пор пригождается) знание высшей математики - и в науке, и в работе, и даже в хобби (при проектировании музыкальных инструментов). А Бродского я как не любил, так до сих пор и не люблю.