Вечерком
...Вот и дожили мы как-то до пятницы. А в пятницу внезапно захотелось на море.
На море было хорошо. Кричали пронзительно чайки, таяли в предзакатной дымке белые паруса маленьких яхточек, и волна с шепотом набегала на валуны длинного мола, на мгновение оживляя обнажившиеся от отлива водоросли. Этот шепот был секретным и понятным только им - валунам и морю.
С шорохом шин мчались по молу велосипедисты, и обгоняли меня неизменные парочки. Они уходили вперед, оставляя мне обрывки своих разговоров.
Сначала за спиной говорили по-латышски. "До чего противный голос у девицы", - прокомментировало внутреннее, накопленное за рабочую неделю раздражение.
- ...Да, а теперь он хочет вернуться к моему отцу! - и в противном голосе девицы слышалось удовольствие.
- Так он что, уволился? - поддержал разговор ее спутник - типичный ботан с дурацкой стрижкой.
Обогнали и ушли вперед. И славно, ибо ее голос больше не был слышен.
- Нет, я ее, конечно, понимаю, - накатились следующие, и на этот раз разговор шел по-русски. - Чисто по-человечески. Но раз расстались, зачем снова искать встреч?
Рядом с понимающей барышней шел приземистый качок. Он был почти одинаков - что в длину, что в ширину.
Разговора не поддерживал, но, кажется, хотя бы слушал.
Потом были две подружки, одна из которых что-то искала в телефоне. Они поравнялись со мной, и слух уловил:
- А, значит, там слим-массаж...
- "Слим" это улитками, что ли? - уточнила другая, и мне подумалось, что массаж улитками, вероятно, это очень щекотно. Если, конечно, такой существует.
А еще была парочка, которая выделялась не разговором и не голосами. Они выделялись своим молчанием. Они шли бок о бок, и было ясно, что приехали они вместе. Но им было настолько интересно в обществе друг друга, что каждый шел уставившись в свой телефон.Так они шли, приближаясь ко мне. Так они шли, поравнявшись со мной. Так они шли, исчезнув у меня за спиной. И они ни разу даже не взглянули друг на друга.
Вместе все равно, что врозь.
А солнце опускалось все ниже, и на противоположном молу, на другом берегу Даугавы также гуляли люди. Стало прохладней, и острее запахло морем и водорослями.
Желтоватая песчаная кромка берега уходила далеко влево, и внезапно вспомнился эпизод из одного детектива: главный герой однажды вечером оказывается на берегу океана. И в тот момент его так все достало, что домой он ехать не хочет, и остается ночевать там же, на берегу. А утром друг обнаруживает его на этом самом берегу, узнает, что ко всему прочему главный герой накануне поругался с подругой и теперь прикидывает, где бы с утра спозаранку накупить ромашек для замаливания грехов. В ответ друг цитирует Ремарка: "Ты хочешь знать, что делать, если сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения". "Ничего не говори, - подхватывает главный герой цитату. - Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы". А потом он говорит, что это самый проникновенный, самый пронзительный роман о дружбе... И я с ним целиком и полностью согласна.
Роман о дружбе с точки зрения мужчины. Женщины наверняка сказали бы: "О любви"... Такое разное восприятие.
При первом прочтении "Трех товарищей" эта фраза о цветах и могилах прозвучала для меня оглушающим откровением, буквально ударила набатом и потрясла куда больше легендарной "Счастье - это самый неопределенный товар, который идет по самой высокой цене". Ремарк - это нерв, обнаженный до предела: открытый, ранимый, хрупкий... Странно...но мне никогда не хотелось прочитать его в оригинале. Тем более, что я не знаю немецкого. Мне почему-то кажется, что по-русски он звучит куда более откровенней, чем на немецком.
И следом приходит мысль, что неплохо бы перечитать Ремарка. "Триумфальную арку", "Черный обелиск"... Все то, что было прочитано давно, написано давно, а до сих пор не утратило своей актуальности...
Постепенно раздражение прошло, притупилось, испарилось... Мысли успокаивались, становились инертными, чуть ватными - без остроты, без резвости. Копошились неспешно, и ни одна не выбивалась из ряда. Голова понимала, что наступили выходные - краткий глоток свободы.
Вдали засыпал порт. В камышах выводили страстные рулады лягушачьи соблазнители. В воздухе жужжал дрон. По Двинке прошел катер. Начало заедать зверское комарье.
Стало понятно, что пора домой.
Но как же хорошо, что сюда можно вернуться.
На море было хорошо. Кричали пронзительно чайки, таяли в предзакатной дымке белые паруса маленьких яхточек, и волна с шепотом набегала на валуны длинного мола, на мгновение оживляя обнажившиеся от отлива водоросли. Этот шепот был секретным и понятным только им - валунам и морю.
С шорохом шин мчались по молу велосипедисты, и обгоняли меня неизменные парочки. Они уходили вперед, оставляя мне обрывки своих разговоров.
Сначала за спиной говорили по-латышски. "До чего противный голос у девицы", - прокомментировало внутреннее, накопленное за рабочую неделю раздражение.
- ...Да, а теперь он хочет вернуться к моему отцу! - и в противном голосе девицы слышалось удовольствие.
- Так он что, уволился? - поддержал разговор ее спутник - типичный ботан с дурацкой стрижкой.
Обогнали и ушли вперед. И славно, ибо ее голос больше не был слышен.
- Нет, я ее, конечно, понимаю, - накатились следующие, и на этот раз разговор шел по-русски. - Чисто по-человечески. Но раз расстались, зачем снова искать встреч?
Рядом с понимающей барышней шел приземистый качок. Он был почти одинаков - что в длину, что в ширину.
Разговора не поддерживал, но, кажется, хотя бы слушал.
Потом были две подружки, одна из которых что-то искала в телефоне. Они поравнялись со мной, и слух уловил:
- А, значит, там слим-массаж...
- "Слим" это улитками, что ли? - уточнила другая, и мне подумалось, что массаж улитками, вероятно, это очень щекотно. Если, конечно, такой существует.
А еще была парочка, которая выделялась не разговором и не голосами. Они выделялись своим молчанием. Они шли бок о бок, и было ясно, что приехали они вместе. Но им было настолько интересно в обществе друг друга, что каждый шел уставившись в свой телефон.Так они шли, приближаясь ко мне. Так они шли, поравнявшись со мной. Так они шли, исчезнув у меня за спиной. И они ни разу даже не взглянули друг на друга.
Вместе все равно, что врозь.
А солнце опускалось все ниже, и на противоположном молу, на другом берегу Даугавы также гуляли люди. Стало прохладней, и острее запахло морем и водорослями.
Желтоватая песчаная кромка берега уходила далеко влево, и внезапно вспомнился эпизод из одного детектива: главный герой однажды вечером оказывается на берегу океана. И в тот момент его так все достало, что домой он ехать не хочет, и остается ночевать там же, на берегу. А утром друг обнаруживает его на этом самом берегу, узнает, что ко всему прочему главный герой накануне поругался с подругой и теперь прикидывает, где бы с утра спозаранку накупить ромашек для замаливания грехов. В ответ друг цитирует Ремарка: "Ты хочешь знать, что делать, если сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения". "Ничего не говори, - подхватывает главный герой цитату. - Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают все. Даже могилы". А потом он говорит, что это самый проникновенный, самый пронзительный роман о дружбе... И я с ним целиком и полностью согласна.
Роман о дружбе с точки зрения мужчины. Женщины наверняка сказали бы: "О любви"... Такое разное восприятие.
При первом прочтении "Трех товарищей" эта фраза о цветах и могилах прозвучала для меня оглушающим откровением, буквально ударила набатом и потрясла куда больше легендарной "Счастье - это самый неопределенный товар, который идет по самой высокой цене". Ремарк - это нерв, обнаженный до предела: открытый, ранимый, хрупкий... Странно...но мне никогда не хотелось прочитать его в оригинале. Тем более, что я не знаю немецкого. Мне почему-то кажется, что по-русски он звучит куда более откровенней, чем на немецком.
И следом приходит мысль, что неплохо бы перечитать Ремарка. "Триумфальную арку", "Черный обелиск"... Все то, что было прочитано давно, написано давно, а до сих пор не утратило своей актуальности...
Постепенно раздражение прошло, притупилось, испарилось... Мысли успокаивались, становились инертными, чуть ватными - без остроты, без резвости. Копошились неспешно, и ни одна не выбивалась из ряда. Голова понимала, что наступили выходные - краткий глоток свободы.
Вдали засыпал порт. В камышах выводили страстные рулады лягушачьи соблазнители. В воздухе жужжал дрон. По Двинке прошел катер. Начало заедать зверское комарье.
Стало понятно, что пора домой.
Но как же хорошо, что сюда можно вернуться.