Казаки несколько дней не пропускали немцев на своем участке границы… № 3, декабрь 2009
Оригинал взят у ivanfm в Казаки несколько дней не пропускали немцев на своем участке границы… № 3, декабрь 2009
Интервью с казаком 94‑го кубанского казачьего кавалерийского полка 6‑й Ч онгарской им. С. М. Будённого
дивизии 6‑го казачьего кавалерийского корпуса Евгением Константиновичем Литвиненко
Автор с подполковником медицинской службы
в отставке Литвиненко Е. К. Москва, 2007 г.
В 2010 году исполняется 65 лет Победы в Великой Отечественной Войне. Уходят ветераны, а с ними свидетельства очевидцев о том, что это было и как это было. Слишком много в советский и постсоветский период было искажений фактов и замалчиваний. Слишком много было написано теорий в угоду политической конъюнктуре или в погоне за дешёвой сенсацией. Недаром президент России Дмитрий Анатольевич Медведев недавно поднял вопрос о борьбе с фальсификацией истории. Мы, казаки, всегда больше верили рассказам своей родни и станичников, свидетельствам казаков‑очевидцев, а не выдернутым из контекста очередным «исследователем» фактам в его «авторской» интерпретации. Судьба не пощадила нас в ХХ веке. Сперва Первая мировая и Гражданская войны значительно сократили количество мужчин, а через 20 лет по их детям, и без того поредевшим после голодомора и репрессий, кровавым катком прошлась война. Из каждых ста юношей 1922 года рождения до лета 1945 дожили только три человека… Одним из тех немногих, кто выжил, кто с оружием в руках встретил наступающего врага ранним утром 22 июня 1941 года на западной границе, был 18‑летний кубанский казак Евгений Константинович Литвиненко. Человек огромной силы духа. Впоследствии он почти полвека проработал хирургом в больнице станицы Пластуновской, и многие сотни станичников с теплотой и благодарностью вспоминают об участии этого замечательного человека в их жизни и жизни их родителей. Судьба свела меня с ним в 2001 году, когда Евгений Константинович был уже старейшиной станичного казачьего общества, заряжая куда более молодых казаков бодростью духа и энергией. И во время его двух последних визитов в Москву, да и на Кубани, я много расспрашивал его о войне, о жизни в 30‑е годы и после. Эта статья построена в основном на материалах послед‑ ней нашей встречи. В конце августа 2008 года, возвращаясь в Москву, я на пару дней заехал в родную станицу поклониться могилам предков, повидать сестру - и не мог не заехать к Евгению Константиновичу. В доме Литвиненко встретили меня со всегдашним радушием и тут же усадили за стол. Впервые за несколько лет я догадался взять с собой диктофон и не полагаться на свою память. Судьба распорядилась так, что это была наша последняя встреча. Я попросил рассказать подробнее о войне, о Кубани времён его молодости и отдельно о первых боях казаков с немцами.
- Пацаны совсем мы были. Мне тогда 18 годочков исполнилось и всё.
- Евгений Константинович, давно хотел у вас спросить. Я совсем немного нашёл про Кубанско-Терскую Дивизию…
- Какая Кубанско-Терская? - тут же переспросил он.
- Чонгарская.
- Там донцы были, терцы были и кубанцы были. Третий полк терских казаков…
- Евгений Константинович, давайте я прочитаю вам, какую информацию удалось найти, а Вы будете подправлять, так это или нет.
Он согласился, и я достал бумаги с крайне скудной информацией по той части, в составе которой кубанский казак Евгений Литвиненко встретил памятную ночь на 22 июня 1941 года. Однако даже эта информация оказалась не вполне точной.
- 6‑я казачья кавалерийская Кубано-Терская Чонгарская ордена Ленина, Краснознамённая ордена Красной Звезды дивизия имени С. М. Будённого.
Евгений Константинович отрицательно пока‑ чал головой:
- Вот смотри, у меня числится 94‑й кубанский казачий кавалерийский полк 6‑й Чонгарской имени Семена Михайловича Будённого дивизии 6‑го Сталинского корпуса 10‑й армии. Я могу тебе в военном билете показать, там так и написано.
- По составу дивизии на 41 год: 38 терский отдельный казачий эскадрон связи. 94 Кубанский казачий, но, почему‑то, Северо-Донецкий полк.
Казак 94‑го кубанского казачьего полка Ев-
гений Литвиненко, декабрь 1940 г.
- Слушай, цэ нэ тэ,
- не выдержал и перебил меня Литвиненко.
- Я вот и хотел у вас узнать. Потому что там дальше в составе дивизии: 38‑й отдельный Терс- кий казачий эскадрон связи, 1‑й отдельный Терский казачий сапёрный эскадрон, 3‑й Кубанский казачий Белореченский полк, 48‑й Кубанский казачий Белореченский полк, 94‑й Кубанский казачий Северо-Донецкий полк, 152‑й Терский казачий Ростовский полк, 35‑й Кубанский казачий механизированный полк, 15‑й Терский казачий конно-артиллерийский дивизион и так далее…
- Значит, было так: три полка. 3‑й полк терцев, 48‑й дончаки (Донской), и 94‑й Кубанский казачий кавалерийский полк.
Призывался я в городе Краснодаре на Шаумяна, сейчас Октябрьской 31, там был военкомат. Я ж краснодарец коренной, - он улыбнулся.
- Вот там нас призывали и мы туда йихалы в Ломжу. Был нашей дивизии придан танковый какой‑то полк, и авиация стояла, истребители, в Ломже. Но на начало войны лётчиков собрали за Минском на сборы или учения. И поднялось в воздух 22 июня три дежурных самолета. Всё.
Евгений Константинович внимательно смотрел на перечисления частей, распечатанные на моем листе.
- Не знаю, откуда они взяли эти данные.
- Источник: Советская кавалерия. Воениздат, Москва, 1984.
- Не знаю, - недоумённо повторил он.
- Вот ещё тут есть дислокация дивизии, - продолжил я, - Ломжа и Ломженский район.
- Ломжа! В старых екатерининских казармах мы размещались. При императрице Екатерине строились, это ещё Польша была.
- Дивизией командовал генерал Константинов?
- Я не помню даже.
- Что ещё нашел из этого источника: 22 июня генералу Константинову позвонил в час ночи начальник 87 погранотряда и доложил, что немцы сосредоточили крупные силы пехоты и танков на границе. Комдив в 2 часа ночи приказал командирам полков вскрыть красный пакет, и в 3 ночи дивизия была под- нята по тревоге…
- Безусловно, это правильно. Подняли ночью, дали по диску к ППД. У нас были пистолет-пулемёт Дягтерёва вместо карабинов. Я служил в 94‑м Кубанском казачьем кавалерийском полку в первом учебном эскадроне. Это был эскадрон, в котором готовили для дальнейшей службы. Там были и призывники, которых из институтов забрали, и те, кто закончили 10 классов. Из нас готовили будущих командиров. Первый учебный сабельный эскадрон, так он назывался. Где располагались другие полки, я не знаю. Но точно знаю, что в дивизии были три этих полка: терцы, дончаки и кубанцы.
- В 3 часа части Чонгарской дивизии были подняты по тревоге и двинулись к госгранице. А в 4 часа вместе с частями первого стрелкового корпуса 10‑й армии вступили в бой. Так же была поднята по тревоге и 36 кавалерийская дивизия, которой было поручено соединиться с Чонгарской и вместе отразить наступление противника на Ломженском выступе. Первым боевое крещение получил 94 казачий полк полковника Петросьянца, - я отвлёкся от чтения. - Какие фамилии нашел, те и читаю. После к полю боя подошли 48‑й и 14‑й…
- Точно, 48 были дончаки и 3-й терцы. А что там ещё ты читаешь, я и не знаю.
- Нашёл я указания на штат дивизии. Там даже танки отмечены. По штату дивизии полагалось иметь 9240 военнослужащих, 64 лёгких танка, 18 бронемашин, 32 полевых и 16 противотанковых и зенитных орудий, 64 мино- мёта. Фактически же перед началом войны в соединении было около 6000 человек .
Курков Г. М. Кубанские казаки на фронтах Великой Оте‑
чественной. Из истории формирования и боевых действий
казачьих кавалерийских соединений Красной Армии // Воен‑
но-исторический журнал. 2006. № 4. С. 13.
- Танки нам были приданы, это точно.
- 22 июня 1941 года дивизия в числе первых приняла бой с немецко-фашистскими захватчиками. В своих воспоминаниях генерал И. В. Болдин пишет, как рассказывал о тех боях командир 6‑го кавкорпуса генерал-майор И. С. Никитин: «В момент вторжения противника 6‑я кавдивизия находилась южнее Ломжи и приняла на себя удар. Конники превосходно дрались. Они буквально усеяли землю вражескими трупами и ни на один шаг не отступили. Тогда враг бросил на дивизию авиацию. Так и растрепали фашисты дивизию» . 94‑й казачий полк под командованием подполковника Н. Г. Петросьянца принял свой первый бой с немцами на рубеже железной дороги Ломжа - Лапы. Вскоре в бой вступили еще два казачьих полка - Белореченский Кубанский подполковника В. В. Рудницкого, занимавший оборону правее, и 152‑й Терский подполковника Н. И. Алексеева. Благодаря их героическому сопротивлению были отбиты все попытки врага с ходу пробиться к Ломже.
- Да, и не пропустили немцев.
- Несмотря на яростные атаки врага, отбрасывали его огнем и штыковыми ударами.
- Это так. Только штыков не было. У нас был ППД. Это ненадёжный такой, чуть песчинка попала или перекос, и все! Як нам казалы: «бэры за дуло и бый прыкладом». Ещё были минометы. Один эскадрон был минометный, пулемётный был, и артиллерия нам придана была. И когда немцы ринулись через речку, мы именно этим огнем их встретили. Ну а наш взвод с ППД. Долго мы там стояли. И немцы нас обошли, как и Брестскую крепость. Оставили какую‑то часть войск против нас, и пошли дальше. И мы начали отступление спустя 10 дней. На тот момент мы оказались в глубоком тылу, немцы уже Минск взяли.
И под Сокулкой был первый бой во время отступления, когда наша разведка донесла, что там расположен полк мотопехоты. Мы их изрубили в клочья. Как капусту рубят, шашками. Вот это была сеча. Шашками, на рассвете…
- А отступал только 94‑й полк? А остальная дивизия?
- Я не знаю. Я же не командир полка. Я от‑ ступал вместе с полком.
- 19 сентября 1941 года 6‑я казачья кавалерийская дивизия была официально исключена из состава действующей армии. Впоследствии в Красной Армии не создавались кавалерийские дивизии под номером шесть. Написано, что остатки 94‑го полка в количестве 300‑350 сабель вышли из окружения…
- Мы вначале изрубили немцев под Сокулкой, потом пошли дальше на восток. И под Волковыском они нас хотели задержать. Пошли на прорыв и вышли к какой‑то речушке. Я и не знал, как она называется. С одной стороны высотки, с другой река. Нас загнали между высотками и берегом, и тут налетели штурмовики и начали нас рас‑ стреливать. Лошади сбиваются в кучу, а они нас поливают из пулемётов… И когда мы переправи‑ лись через эту речушку, в нашей группе всего 17 человек живых было. А сколько ещё прорвалось в других местах, я не знаю… Меня потом ранило осколком. Минометный осколок остановился в миллиметре от сонной артерии. И контузия была. Я дважды терял зрение полностью. И когда нас немцы захватили всё‑таки. Мы в каком‑то сарае остановились на ночевку…
- Пешком?
- Пешком. Мы уже речку переплыли без лошадей. Подо мной двух лошадей убило. Одну под Сокулкой. Я другую взял. Соскочил с падающей лошади и взлетел на первую, что мимо скакала. Я всегда спортом занимался, а в молодости джигитовал хорошо. А вторую лошадь убило около речки. Слетел с неё и уже сам через речку переплыл. И вот нас 17 человек осталось. В каком‑то сарае мы остановились на ночь. Поскольку бежали по лесам, все были обессиленные. Мимо по дороге гнали колонны военнопленных красноармейцев. И то ли хозяин-поляк сказал немцам, но нас схватили и в ту же колонну поставили. И вот тогда я терял дважды зрение, меня вели под руку ребята. Потом нас поместили на остров Мазовецкий. Концлагерь был там. Говорили, что где‑то 14 тысяч военнопленных. Был он огорожен колючей проволокой, охраняли нас с собаками. Через лагерь протекал ручеёк водички. Пленные пили эту воду, и началась сплошная дизентерия (это потом я уже сообразил, что там было), и умирали как мухи. Тех, кто в живых остался, отправили в Германию. Мой номер военнопленного был 106651… 47 килограмм я весил на тот момент, температура поднялась страшно. И если бы не врачи с Красного креста женевского… Комиссия их приехала проверять лагеря для военнопленных. И я был в таком состоянии, что меня заставили отправить в госпиталь для военнопленных в городе Цайц. Там оперировал меня тоже военнопленный, хирург, доктор Даманский, поляк. Ассистировал ему майор. Располосовал он меня, а там нагноение уже началось… достаёт осколок, показывает мне и говорит: «Ты, сынок, в рубашке родился. В миллиметре от сонной артерии остановился. Чуть-чуть бы ещё, и всё. Мгновенное кровотечение и смерть». И вот тогда я дал клятву: если останусь в живых, обязательно буду хирургом. После выздоровления добился, чтобы меня оставили в госпитале санитаром.
А потом мытарств было столько, что не дай тебе Господь Бог. Счастье было, что когда я бежал в3‑й раз от немцев, это было в Тюрингии, американцы подходили. Вместе с ними Лейпциг освобождал. А потом американцы отправили в лагерь для интернированных. И нам там американские ребята сказали: «Хлопцы, вас завтра будут угонять». И не знали толком, куда, кто говорил в Африку, кто в Латинскую Америку. И мы оттуда тоже убежали. Это уже не составляло труда, потому что настоящие американские солдаты - это очень хорошие были ребята. Настоящие простые люди. А мы переплыли Эльбу и пошли в СМЕРШ 3‑й жуковской армии. Нас трое было. Проверили, узнали про меня, кто я, откуда. Про мою деятельность в госпитале и чем я там занимался. И оставили работать в СМЕРШе. Потому что я немецкий знал хорошо, французский, сербский. А переводчиков не хватало. У меня двадцать было сотрудниц по регистрации и репатриации иностранных пленных. Там французов очень много было, и итальянцы были, потому что их в 43‑м в сентябре немцы тоже брали в плен. И американцы, и индусы, и англичане, поляки, сербы. И так проработал я 4 месяца. И когда основные массы закончились, мне присвоили звание младшего сержанта и отправили в 605 артиллерийский полк в Фогельзанг. Присвоили звание сержанта, потом старшего сержанта. Там я до мая 46 года в оккупационных войсках служил. От ареста и отправки в лагерь спасло только то, что я работал в СМЕРШе. А так бы арестовали и всё. Сколько таких было, кто в плен попал. Предатель Родины. Сталин с такими не разговаривал. Про сына родного сказал: «У нас нет пленных, у нас только предатели». Когда в мае 46 года нас рас‑ формировали, меня отправили дослуживать в Сергиев Посад в 132‑й отдельный строительный батальон. Там был уже старшиной. Строили пленные немцы. Сперва под Москвой, потом в Горьковской области санаторий для военных. На мой день рождения 23 декабря 1946 года вышел указ о демобилизации солдат 22 года рождения. И к новому 1947 году я приехал в Краснодар. В плену я помогал одному по‑ жилому человеку, Зотову, главному ветеринарному врачу армии. Но это я тогда считал его пожилым, - улыбнулся Евгений Константинович. - Характер у меня всегда был боевой. Я и в плену, не смотря ни на что, всегда песни пел, вместо того, чтобы плакать и ныть. И за мной люди шли. Это мне потом и в СМЕРШе помогло. Так вот, Зотов, ветеринар этот, приехал и мне кожанку свою отдал. Да самой смерти считал, что я ему жизнь спас. Меня бесит, до сих пор бесит, что мы как изгои какие‑то. Мы же не виноваты, что на границе стояли. Немцы сквозь границу прошли как нож сквозь разгорячённое масло. А мы, как лайки в Сибири цепляются в медведя, вцепились в часть их войск и уничтожали то, что могли. А что кавалерия могла ещё сделать? Только нападать ночами. Только… пока нас не разгромили.
- Вы по ночам воевали, когда уже отступали? Или когда ещё на границе стояли?
- Мы начали отступление, когда узнали, что немцы уже дошли до Минска.
- А патроны были?
- Ну, у нас оставался ещё боезапас, но главное, это шашки. Что те патроны, что те ППД! Что мы могли сделать с теми ППД, - он горько взмахнул рукой. - ППД вооружён был наш эскадрон. А остальным поло‑ жены были карабины. Помимо пулемётов и миномётов были и противотанковые ружья… в общем, что могли, мы сделали! А сколько нас там полегло… Когда нас схватили уже немцы и пёрли до этого острова Мазовецкого, я не знаю даже где он расположен. Песок, кусты. Лагерь назвался «Остров Мазовецкий». Может селение какое там было, не знаю, это была польская территория. Мы ж были в Ломже, а Ломжа самая западная точка Советского Союза в начале войны. И я никого не встречал потом с нашей дивизии. Одного нашёл. И то не его, а в Кореновке зашёл в музей, и вдруг вижу - рисунок, там карта с Ломжей нарисована. И когда начал расспрашивать, оказалось, что в нашей 6‑й Чонгарской дивизии служил человек, который работал в Кореновке учителем. Но я его самого не видел, он умер уже.
- В книге приводятся данные, что остатки 94‑го полка вышли из окружения в районе Орши.
- Орши? Не знаю, может быть… Может быть и прорвались.
- Написано, что командир дивизии Константинов был ранен, остался с партизанами и полтора года руководил партизанским отрядом.
- Не знаю, про это не слышал. Нас схватили за Волковыском. Хотя, не так уж там далеко до Орши было.
Евгений Константинович за
операционным столом.
- Давно интересуюсь вопросом казаков, которые служили у немцев. В особенности, сколько там было этнических казаков, а сколько людей других национальностей назвались казаками и просто записались в казачьи части. Многие современные авторы утверждают, что немцы по всем лагерям старались искать казаков. Была ли такая агитация?
- Было. Когда меня оставили работать в госпитале после операции, поступали к нам и американцы, и англичане, и многие другие. Начальником этого госпиталя был Грефе, немец. А контролировал всё‑таки Международный красный крест. И когда к нам поступали военнопленные, которые работали у кого‑то в Германии, даже у крестьян, и слушали всё‑таки Би-Би‑Си, они давали нам новые сведения, что происходит на фронтах. А мы уже, я и доктор Леви, распространяли среди военнопленных. Я среди русских, а он среди французов. А он был еврей из Франции. И когда нас взяли (один военнопленный с западной Украины, Левчук Иван, донёс начальству), отправили в гестапо, меня и этого доктора. И там, когда нас допрашивали, я всё отрицал. Говорил, что «ничего я не распространял. Были слухи какие‑то, мы не распространяли». Они знали, что я казак, и относились ко мне более лояльно. И когда нас отвели в подвал расстреливать, у меня пули прошли над головой.
- Какой год был?
- 43‑й уже. Потом я бежал второй раз. И пытались тогда сагитировать. Ну, я ж молодой был, потому отвечал как дурачок. Потом меня усилиями докторов, в особенности Животана Мотяжича, вернули в госпиталь. Я на то время уже лабораторию осилил и лаборантом работал. Так что пытались агитировать. Может быть, и это сыграло свою роль, что я казак, и меня тогда не расстреляли.
- В 43‑м году у немцев появилась теория о «заблудившихся готах», казаков признали арийцами и стали привлекать на свою сторону.
- Я воевал за своих. За своего отца. За свою мать. За свою Кубань. Вот это для меня было главное! Мы же про Сталина ничего не знали и верили в то, чему нас учили. А немцы говорили, мол, вас расстреляют. И многие ушли. Кто в Англии оказался, наш вот пластуновский Малышко в Америке.
Но я всегда считал, что меня могут убить, но чтобы я предал своих родных, свою Родину, такого быть не могло! Так я был воспитан. И мы верили, что Сталин руководит и так далее. Начиная с октябрят и старше… Воспитывались так. Мы не могли анализировать и знать, что и чего. Ну их всех, - махнул рукой Евгений Константинович.
- Это всё прошло…
Жаль, что никого из своего полка так больше и не увидел. Был у нас в Пластуновке один, тоже в Ломже служил, не в 94‑м полку. Почти весь набор, с которым я попал, набирали с Краснодара. Мне ведь еще 18‑ти не было, когда я попал в армию.
- Они старались казаков брать, или не только?
- Брали они всех, они и не знали, по‑моему, казак или не казак. Взяли с Краснодара, и попал я в кавалерию. А мог бы попасть куда угодно, и в пехоту. Это мне так повезло, что я попал туда, откуда я родом, - улыбнулся Евгений Константинович, - с казакив. И форма у нас была казачья.
- А в вашем эскадроне были люди разных национальностей, или в основном казаки?
- Были и других, но в основном казаки. Я потом в академии учился с Седраком Агоповичем Язычаном. Он как узнал, что я в Ломже служил, расспрашивать стал. Его старший брат там тоже служил. Там же были и пограничники, и артиллеристы. Я не знал его брата. Не помню, чтобы у нас в полку армяне были. Но в других не знаю.
- Ваши предки в самом городе жили?
- Не знаю, тогда ж не говорили ничего. Помню, отец с дядей Андреем в домино играли, и тот говорил: «Смотри какой умный, наверное, с Уманской». Это теперь станица называется Ленинградская. Может, там сперва жили, не знаю. Я тогда и не знал, что Ленинградская была раньше Уманской.
- Не помните зиму 32‑33 года?
- Я был в Москве, на храме Христа Спасителя была вверху смотровая площадка. Мы с мамой туда забрались. Отец учился в Москве. Куйбышев руководил курсами какими‑то масложировой промышленности, а масложировой комбинат в Краснодаре назывался имени Куйбышева. А мы с мамой поехали смотреть город. Мне было почти 10 лет. Это я помню. И голод 33‑го года я помню. Мы жили около этого комбината. Я шёл с улицы Шевченко на Карла Либхнехта (Ставропольскую), а через Карасун дамба была. И когда шёл в школу, валялись там трупы вздутые. Это люди со станиц приезжали раздобыть хоть что‑нибудь.
Отцу на комбинате давали макуху , жёлтыми такими кругами. Она была в коридоре сложена. И приезжали родственники со стороны мамы и с Динской. У матери была девичья фамилия Журба. И им давали вот эту макуху которая была как деликатес…, - он помолчал немного. - Это был геноцид самый настоящий. Столько погибло людей! И эти пухлые трупы. Я понимаю, когда трупы долго лежат, а это были люди, пухлые от голода. Когда люди много пьют воды и распухают. И по станицам стояли хаты с заколоченными окнами и дверьми. Был такой случай. Бабушка держала поросёнка, а как кормить стало нечем, его зарезали. И какое время было в доме немного сала и мяса. Мама как‑то сделала в школу маленький бутербродик с салом. Была у нас учительница немецкого языка, уже не помню, как её звали. У неё в тот день кто‑то украл кусочек макухи, который она взяла с собой поесть. И она сидела и плакала. И когда я отдал ей свой бутербродик, она ещё больше расплакалась… вот до чего доходило. И в 21‑22 годах, когда я родился, тоже голодовка была страшная.
- Вы много рассказывали про своего отца…
- Дед воевал против красных, был полковником. Отец его мало помнил, когда он уходил на фронт в 1914 году, тот был ещё совсем маленьким, а потом он дома почти не появлялся. Сперва Первая мировая, потом Гражданская война. Что с ним потом стало, отец так и не узнал. Призвали отца в армию уже в 20‑е годы, служил он у Будённого. После вернулся на Кубань. Попал в состав «двадцатипятитысячников» - его на несколько лет откомандировали в горные районы Адыгеи развивать там хозяйство. Потом адыги отпускать обратно не хотели. Он лихой джигит был - зубами на полном скаку с земли платок доставал. Когда вернулся в Краснодар, продолжил работать на руководящей должности на масложировом комбинате. А в 37‑м году, когда народ стали хватать пачками и расстреливать, отцу припомнили, что его отец командовал полком в Белой Армии, написали, что он офицер-белогвардеец. Хоть он и говорил, что это бред, ему тогда 15 лет было. В общем, нашёлся у него друг, сказал, что ночью его приедут забирать и посоветовал уехать из города. Сказал, через несколько месяцев всё утихнет, тогда вернёшься. Отец когда домой пришёл, у него слезы на глазах были. Мы похватали, что успели, и сразу уехали в глухую станицу к дальней родне. Его поискали немного и бросили. А через полгода ему сказали, что можно возвращаться. Уже дела позакрывали. Такие времена были. Отец ведь думал, что я погиб. И, несмотря на бронь, ушёл мстить за меня. Был комиссаром кубанского казачьего полка, а погиб 9 мая 1944 года в Севастополе, на Сапун-горе. Немцы устроили там много крепких дотов, и взорвать их ничем нельзя было, а приказ был гору взять. Казаки на руках втаскивали по склону орудия и прямой наводкой разбивали эти доты. Рядом с отцом взорвалась граната, осколок попал в живот. Казаки вынесли из боя еще живого, он тут же скончался… Я ездил после войны на Сапун-гору. Отец ведь погиб, так и не зная, что я живой…
Мы ещё много беседовали в тот вечер с Евгением Константиновичем и Анной Николаевной, его супругой. За жизнь, за очередную войну на Кавказе (не прошло и трёх недель с начала вторжения грузинских войск в Цхинвал), расспрашивал он меня о моих планах на будущее, взял слово обязательно заехать к нему, как буду в станице следующий раз… Последний раз я разговаривал с Евгением Константиновичем по телефону 9 мая 2009 года, поздравляя его с Днём Победы. В апреле он перенёс инсульт, но голос его звучал по‑прежнему бодро, с той жизнеутверждающей силой, какая исходит от людей, которые знают, зачем они живут. Это был голос человека, который, возможно, сам того не желая, был строгим моральным ориентиром для людей, которые его знали. Человека, который не учил, как надо жить, а просто жил так сам. Не предавая, не отрекаясь и не отступая… Евгения Константиновича Литвиненко не стало через месяц после нашего телефонного разго‑ вора. Не стало настоящего Кубанского Казака. Одного их тех, кто был для нас, живущих, связующей нитью с эпохой наших дедов. Но остались его дети, по его стопам идут внуки, растут правнуки. И главное, осталась добрая память о нём в сердцах многих сотен людей, память о настоящем честном человеке…
Упокой, Господи, душу раба Твоего Евгения. Аминь!
Николай Ерёмичев,
кубанский казак ст. Пластуновской
Интервью с казаком 94‑го кубанского казачьего кавалерийского полка 6‑й Ч онгарской им. С. М. Будённого
дивизии 6‑го казачьего кавалерийского корпуса Евгением Константиновичем Литвиненко
Автор с подполковником медицинской службы
в отставке Литвиненко Е. К. Москва, 2007 г.
В 2010 году исполняется 65 лет Победы в Великой Отечественной Войне. Уходят ветераны, а с ними свидетельства очевидцев о том, что это было и как это было. Слишком много в советский и постсоветский период было искажений фактов и замалчиваний. Слишком много было написано теорий в угоду политической конъюнктуре или в погоне за дешёвой сенсацией. Недаром президент России Дмитрий Анатольевич Медведев недавно поднял вопрос о борьбе с фальсификацией истории. Мы, казаки, всегда больше верили рассказам своей родни и станичников, свидетельствам казаков‑очевидцев, а не выдернутым из контекста очередным «исследователем» фактам в его «авторской» интерпретации. Судьба не пощадила нас в ХХ веке. Сперва Первая мировая и Гражданская войны значительно сократили количество мужчин, а через 20 лет по их детям, и без того поредевшим после голодомора и репрессий, кровавым катком прошлась война. Из каждых ста юношей 1922 года рождения до лета 1945 дожили только три человека… Одним из тех немногих, кто выжил, кто с оружием в руках встретил наступающего врага ранним утром 22 июня 1941 года на западной границе, был 18‑летний кубанский казак Евгений Константинович Литвиненко. Человек огромной силы духа. Впоследствии он почти полвека проработал хирургом в больнице станицы Пластуновской, и многие сотни станичников с теплотой и благодарностью вспоминают об участии этого замечательного человека в их жизни и жизни их родителей. Судьба свела меня с ним в 2001 году, когда Евгений Константинович был уже старейшиной станичного казачьего общества, заряжая куда более молодых казаков бодростью духа и энергией. И во время его двух последних визитов в Москву, да и на Кубани, я много расспрашивал его о войне, о жизни в 30‑е годы и после. Эта статья построена в основном на материалах послед‑ ней нашей встречи. В конце августа 2008 года, возвращаясь в Москву, я на пару дней заехал в родную станицу поклониться могилам предков, повидать сестру - и не мог не заехать к Евгению Константиновичу. В доме Литвиненко встретили меня со всегдашним радушием и тут же усадили за стол. Впервые за несколько лет я догадался взять с собой диктофон и не полагаться на свою память. Судьба распорядилась так, что это была наша последняя встреча. Я попросил рассказать подробнее о войне, о Кубани времён его молодости и отдельно о первых боях казаков с немцами.
- Пацаны совсем мы были. Мне тогда 18 годочков исполнилось и всё.
- Евгений Константинович, давно хотел у вас спросить. Я совсем немного нашёл про Кубанско-Терскую Дивизию…
- Какая Кубанско-Терская? - тут же переспросил он.
- Чонгарская.
- Там донцы были, терцы были и кубанцы были. Третий полк терских казаков…
- Евгений Константинович, давайте я прочитаю вам, какую информацию удалось найти, а Вы будете подправлять, так это или нет.
Он согласился, и я достал бумаги с крайне скудной информацией по той части, в составе которой кубанский казак Евгений Литвиненко встретил памятную ночь на 22 июня 1941 года. Однако даже эта информация оказалась не вполне точной.
- 6‑я казачья кавалерийская Кубано-Терская Чонгарская ордена Ленина, Краснознамённая ордена Красной Звезды дивизия имени С. М. Будённого.
Евгений Константинович отрицательно пока‑ чал головой:
- Вот смотри, у меня числится 94‑й кубанский казачий кавалерийский полк 6‑й Чонгарской имени Семена Михайловича Будённого дивизии 6‑го Сталинского корпуса 10‑й армии. Я могу тебе в военном билете показать, там так и написано.
- По составу дивизии на 41 год: 38 терский отдельный казачий эскадрон связи. 94 Кубанский казачий, но, почему‑то, Северо-Донецкий полк.
Казак 94‑го кубанского казачьего полка Ев-
гений Литвиненко, декабрь 1940 г.
- Слушай, цэ нэ тэ,
- не выдержал и перебил меня Литвиненко.
- Я вот и хотел у вас узнать. Потому что там дальше в составе дивизии: 38‑й отдельный Терс- кий казачий эскадрон связи, 1‑й отдельный Терский казачий сапёрный эскадрон, 3‑й Кубанский казачий Белореченский полк, 48‑й Кубанский казачий Белореченский полк, 94‑й Кубанский казачий Северо-Донецкий полк, 152‑й Терский казачий Ростовский полк, 35‑й Кубанский казачий механизированный полк, 15‑й Терский казачий конно-артиллерийский дивизион и так далее…
- Значит, было так: три полка. 3‑й полк терцев, 48‑й дончаки (Донской), и 94‑й Кубанский казачий кавалерийский полк.
Призывался я в городе Краснодаре на Шаумяна, сейчас Октябрьской 31, там был военкомат. Я ж краснодарец коренной, - он улыбнулся.
- Вот там нас призывали и мы туда йихалы в Ломжу. Был нашей дивизии придан танковый какой‑то полк, и авиация стояла, истребители, в Ломже. Но на начало войны лётчиков собрали за Минском на сборы или учения. И поднялось в воздух 22 июня три дежурных самолета. Всё.
Евгений Константинович внимательно смотрел на перечисления частей, распечатанные на моем листе.
- Не знаю, откуда они взяли эти данные.
- Источник: Советская кавалерия. Воениздат, Москва, 1984.
- Не знаю, - недоумённо повторил он.
- Вот ещё тут есть дислокация дивизии, - продолжил я, - Ломжа и Ломженский район.
- Ломжа! В старых екатерининских казармах мы размещались. При императрице Екатерине строились, это ещё Польша была.
- Дивизией командовал генерал Константинов?
- Я не помню даже.
- Что ещё нашел из этого источника: 22 июня генералу Константинову позвонил в час ночи начальник 87 погранотряда и доложил, что немцы сосредоточили крупные силы пехоты и танков на границе. Комдив в 2 часа ночи приказал командирам полков вскрыть красный пакет, и в 3 ночи дивизия была под- нята по тревоге…
- Безусловно, это правильно. Подняли ночью, дали по диску к ППД. У нас были пистолет-пулемёт Дягтерёва вместо карабинов. Я служил в 94‑м Кубанском казачьем кавалерийском полку в первом учебном эскадроне. Это был эскадрон, в котором готовили для дальнейшей службы. Там были и призывники, которых из институтов забрали, и те, кто закончили 10 классов. Из нас готовили будущих командиров. Первый учебный сабельный эскадрон, так он назывался. Где располагались другие полки, я не знаю. Но точно знаю, что в дивизии были три этих полка: терцы, дончаки и кубанцы.
- В 3 часа части Чонгарской дивизии были подняты по тревоге и двинулись к госгранице. А в 4 часа вместе с частями первого стрелкового корпуса 10‑й армии вступили в бой. Так же была поднята по тревоге и 36 кавалерийская дивизия, которой было поручено соединиться с Чонгарской и вместе отразить наступление противника на Ломженском выступе. Первым боевое крещение получил 94 казачий полк полковника Петросьянца, - я отвлёкся от чтения. - Какие фамилии нашел, те и читаю. После к полю боя подошли 48‑й и 14‑й…
- Точно, 48 были дончаки и 3-й терцы. А что там ещё ты читаешь, я и не знаю.
- Нашёл я указания на штат дивизии. Там даже танки отмечены. По штату дивизии полагалось иметь 9240 военнослужащих, 64 лёгких танка, 18 бронемашин, 32 полевых и 16 противотанковых и зенитных орудий, 64 мино- мёта. Фактически же перед началом войны в соединении было около 6000 человек .
Курков Г. М. Кубанские казаки на фронтах Великой Оте‑
чественной. Из истории формирования и боевых действий
казачьих кавалерийских соединений Красной Армии // Воен‑
но-исторический журнал. 2006. № 4. С. 13.
- Танки нам были приданы, это точно.
- 22 июня 1941 года дивизия в числе первых приняла бой с немецко-фашистскими захватчиками. В своих воспоминаниях генерал И. В. Болдин пишет, как рассказывал о тех боях командир 6‑го кавкорпуса генерал-майор И. С. Никитин: «В момент вторжения противника 6‑я кавдивизия находилась южнее Ломжи и приняла на себя удар. Конники превосходно дрались. Они буквально усеяли землю вражескими трупами и ни на один шаг не отступили. Тогда враг бросил на дивизию авиацию. Так и растрепали фашисты дивизию» . 94‑й казачий полк под командованием подполковника Н. Г. Петросьянца принял свой первый бой с немцами на рубеже железной дороги Ломжа - Лапы. Вскоре в бой вступили еще два казачьих полка - Белореченский Кубанский подполковника В. В. Рудницкого, занимавший оборону правее, и 152‑й Терский подполковника Н. И. Алексеева. Благодаря их героическому сопротивлению были отбиты все попытки врага с ходу пробиться к Ломже.
- Да, и не пропустили немцев.
- Несмотря на яростные атаки врага, отбрасывали его огнем и штыковыми ударами.
- Это так. Только штыков не было. У нас был ППД. Это ненадёжный такой, чуть песчинка попала или перекос, и все! Як нам казалы: «бэры за дуло и бый прыкладом». Ещё были минометы. Один эскадрон был минометный, пулемётный был, и артиллерия нам придана была. И когда немцы ринулись через речку, мы именно этим огнем их встретили. Ну а наш взвод с ППД. Долго мы там стояли. И немцы нас обошли, как и Брестскую крепость. Оставили какую‑то часть войск против нас, и пошли дальше. И мы начали отступление спустя 10 дней. На тот момент мы оказались в глубоком тылу, немцы уже Минск взяли.
И под Сокулкой был первый бой во время отступления, когда наша разведка донесла, что там расположен полк мотопехоты. Мы их изрубили в клочья. Как капусту рубят, шашками. Вот это была сеча. Шашками, на рассвете…
- А отступал только 94‑й полк? А остальная дивизия?
- Я не знаю. Я же не командир полка. Я от‑ ступал вместе с полком.
- 19 сентября 1941 года 6‑я казачья кавалерийская дивизия была официально исключена из состава действующей армии. Впоследствии в Красной Армии не создавались кавалерийские дивизии под номером шесть. Написано, что остатки 94‑го полка в количестве 300‑350 сабель вышли из окружения…
- Мы вначале изрубили немцев под Сокулкой, потом пошли дальше на восток. И под Волковыском они нас хотели задержать. Пошли на прорыв и вышли к какой‑то речушке. Я и не знал, как она называется. С одной стороны высотки, с другой река. Нас загнали между высотками и берегом, и тут налетели штурмовики и начали нас рас‑ стреливать. Лошади сбиваются в кучу, а они нас поливают из пулемётов… И когда мы переправи‑ лись через эту речушку, в нашей группе всего 17 человек живых было. А сколько ещё прорвалось в других местах, я не знаю… Меня потом ранило осколком. Минометный осколок остановился в миллиметре от сонной артерии. И контузия была. Я дважды терял зрение полностью. И когда нас немцы захватили всё‑таки. Мы в каком‑то сарае остановились на ночевку…
- Пешком?
- Пешком. Мы уже речку переплыли без лошадей. Подо мной двух лошадей убило. Одну под Сокулкой. Я другую взял. Соскочил с падающей лошади и взлетел на первую, что мимо скакала. Я всегда спортом занимался, а в молодости джигитовал хорошо. А вторую лошадь убило около речки. Слетел с неё и уже сам через речку переплыл. И вот нас 17 человек осталось. В каком‑то сарае мы остановились на ночь. Поскольку бежали по лесам, все были обессиленные. Мимо по дороге гнали колонны военнопленных красноармейцев. И то ли хозяин-поляк сказал немцам, но нас схватили и в ту же колонну поставили. И вот тогда я терял дважды зрение, меня вели под руку ребята. Потом нас поместили на остров Мазовецкий. Концлагерь был там. Говорили, что где‑то 14 тысяч военнопленных. Был он огорожен колючей проволокой, охраняли нас с собаками. Через лагерь протекал ручеёк водички. Пленные пили эту воду, и началась сплошная дизентерия (это потом я уже сообразил, что там было), и умирали как мухи. Тех, кто в живых остался, отправили в Германию. Мой номер военнопленного был 106651… 47 килограмм я весил на тот момент, температура поднялась страшно. И если бы не врачи с Красного креста женевского… Комиссия их приехала проверять лагеря для военнопленных. И я был в таком состоянии, что меня заставили отправить в госпиталь для военнопленных в городе Цайц. Там оперировал меня тоже военнопленный, хирург, доктор Даманский, поляк. Ассистировал ему майор. Располосовал он меня, а там нагноение уже началось… достаёт осколок, показывает мне и говорит: «Ты, сынок, в рубашке родился. В миллиметре от сонной артерии остановился. Чуть-чуть бы ещё, и всё. Мгновенное кровотечение и смерть». И вот тогда я дал клятву: если останусь в живых, обязательно буду хирургом. После выздоровления добился, чтобы меня оставили в госпитале санитаром.
А потом мытарств было столько, что не дай тебе Господь Бог. Счастье было, что когда я бежал в3‑й раз от немцев, это было в Тюрингии, американцы подходили. Вместе с ними Лейпциг освобождал. А потом американцы отправили в лагерь для интернированных. И нам там американские ребята сказали: «Хлопцы, вас завтра будут угонять». И не знали толком, куда, кто говорил в Африку, кто в Латинскую Америку. И мы оттуда тоже убежали. Это уже не составляло труда, потому что настоящие американские солдаты - это очень хорошие были ребята. Настоящие простые люди. А мы переплыли Эльбу и пошли в СМЕРШ 3‑й жуковской армии. Нас трое было. Проверили, узнали про меня, кто я, откуда. Про мою деятельность в госпитале и чем я там занимался. И оставили работать в СМЕРШе. Потому что я немецкий знал хорошо, французский, сербский. А переводчиков не хватало. У меня двадцать было сотрудниц по регистрации и репатриации иностранных пленных. Там французов очень много было, и итальянцы были, потому что их в 43‑м в сентябре немцы тоже брали в плен. И американцы, и индусы, и англичане, поляки, сербы. И так проработал я 4 месяца. И когда основные массы закончились, мне присвоили звание младшего сержанта и отправили в 605 артиллерийский полк в Фогельзанг. Присвоили звание сержанта, потом старшего сержанта. Там я до мая 46 года в оккупационных войсках служил. От ареста и отправки в лагерь спасло только то, что я работал в СМЕРШе. А так бы арестовали и всё. Сколько таких было, кто в плен попал. Предатель Родины. Сталин с такими не разговаривал. Про сына родного сказал: «У нас нет пленных, у нас только предатели». Когда в мае 46 года нас рас‑ формировали, меня отправили дослуживать в Сергиев Посад в 132‑й отдельный строительный батальон. Там был уже старшиной. Строили пленные немцы. Сперва под Москвой, потом в Горьковской области санаторий для военных. На мой день рождения 23 декабря 1946 года вышел указ о демобилизации солдат 22 года рождения. И к новому 1947 году я приехал в Краснодар. В плену я помогал одному по‑ жилому человеку, Зотову, главному ветеринарному врачу армии. Но это я тогда считал его пожилым, - улыбнулся Евгений Константинович. - Характер у меня всегда был боевой. Я и в плену, не смотря ни на что, всегда песни пел, вместо того, чтобы плакать и ныть. И за мной люди шли. Это мне потом и в СМЕРШе помогло. Так вот, Зотов, ветеринар этот, приехал и мне кожанку свою отдал. Да самой смерти считал, что я ему жизнь спас. Меня бесит, до сих пор бесит, что мы как изгои какие‑то. Мы же не виноваты, что на границе стояли. Немцы сквозь границу прошли как нож сквозь разгорячённое масло. А мы, как лайки в Сибири цепляются в медведя, вцепились в часть их войск и уничтожали то, что могли. А что кавалерия могла ещё сделать? Только нападать ночами. Только… пока нас не разгромили.
- Вы по ночам воевали, когда уже отступали? Или когда ещё на границе стояли?
- Мы начали отступление, когда узнали, что немцы уже дошли до Минска.
- А патроны были?
- Ну, у нас оставался ещё боезапас, но главное, это шашки. Что те патроны, что те ППД! Что мы могли сделать с теми ППД, - он горько взмахнул рукой. - ППД вооружён был наш эскадрон. А остальным поло‑ жены были карабины. Помимо пулемётов и миномётов были и противотанковые ружья… в общем, что могли, мы сделали! А сколько нас там полегло… Когда нас схватили уже немцы и пёрли до этого острова Мазовецкого, я не знаю даже где он расположен. Песок, кусты. Лагерь назвался «Остров Мазовецкий». Может селение какое там было, не знаю, это была польская территория. Мы ж были в Ломже, а Ломжа самая западная точка Советского Союза в начале войны. И я никого не встречал потом с нашей дивизии. Одного нашёл. И то не его, а в Кореновке зашёл в музей, и вдруг вижу - рисунок, там карта с Ломжей нарисована. И когда начал расспрашивать, оказалось, что в нашей 6‑й Чонгарской дивизии служил человек, который работал в Кореновке учителем. Но я его самого не видел, он умер уже.
- В книге приводятся данные, что остатки 94‑го полка вышли из окружения в районе Орши.
- Орши? Не знаю, может быть… Может быть и прорвались.
- Написано, что командир дивизии Константинов был ранен, остался с партизанами и полтора года руководил партизанским отрядом.
- Не знаю, про это не слышал. Нас схватили за Волковыском. Хотя, не так уж там далеко до Орши было.
Евгений Константинович за
операционным столом.
- Давно интересуюсь вопросом казаков, которые служили у немцев. В особенности, сколько там было этнических казаков, а сколько людей других национальностей назвались казаками и просто записались в казачьи части. Многие современные авторы утверждают, что немцы по всем лагерям старались искать казаков. Была ли такая агитация?
- Было. Когда меня оставили работать в госпитале после операции, поступали к нам и американцы, и англичане, и многие другие. Начальником этого госпиталя был Грефе, немец. А контролировал всё‑таки Международный красный крест. И когда к нам поступали военнопленные, которые работали у кого‑то в Германии, даже у крестьян, и слушали всё‑таки Би-Би‑Си, они давали нам новые сведения, что происходит на фронтах. А мы уже, я и доктор Леви, распространяли среди военнопленных. Я среди русских, а он среди французов. А он был еврей из Франции. И когда нас взяли (один военнопленный с западной Украины, Левчук Иван, донёс начальству), отправили в гестапо, меня и этого доктора. И там, когда нас допрашивали, я всё отрицал. Говорил, что «ничего я не распространял. Были слухи какие‑то, мы не распространяли». Они знали, что я казак, и относились ко мне более лояльно. И когда нас отвели в подвал расстреливать, у меня пули прошли над головой.
- Какой год был?
- 43‑й уже. Потом я бежал второй раз. И пытались тогда сагитировать. Ну, я ж молодой был, потому отвечал как дурачок. Потом меня усилиями докторов, в особенности Животана Мотяжича, вернули в госпиталь. Я на то время уже лабораторию осилил и лаборантом работал. Так что пытались агитировать. Может быть, и это сыграло свою роль, что я казак, и меня тогда не расстреляли.
- В 43‑м году у немцев появилась теория о «заблудившихся готах», казаков признали арийцами и стали привлекать на свою сторону.
- Я воевал за своих. За своего отца. За свою мать. За свою Кубань. Вот это для меня было главное! Мы же про Сталина ничего не знали и верили в то, чему нас учили. А немцы говорили, мол, вас расстреляют. И многие ушли. Кто в Англии оказался, наш вот пластуновский Малышко в Америке.
Но я всегда считал, что меня могут убить, но чтобы я предал своих родных, свою Родину, такого быть не могло! Так я был воспитан. И мы верили, что Сталин руководит и так далее. Начиная с октябрят и старше… Воспитывались так. Мы не могли анализировать и знать, что и чего. Ну их всех, - махнул рукой Евгений Константинович.
- Это всё прошло…
Жаль, что никого из своего полка так больше и не увидел. Был у нас в Пластуновке один, тоже в Ломже служил, не в 94‑м полку. Почти весь набор, с которым я попал, набирали с Краснодара. Мне ведь еще 18‑ти не было, когда я попал в армию.
- Они старались казаков брать, или не только?
- Брали они всех, они и не знали, по‑моему, казак или не казак. Взяли с Краснодара, и попал я в кавалерию. А мог бы попасть куда угодно, и в пехоту. Это мне так повезло, что я попал туда, откуда я родом, - улыбнулся Евгений Константинович, - с казакив. И форма у нас была казачья.
- А в вашем эскадроне были люди разных национальностей, или в основном казаки?
- Были и других, но в основном казаки. Я потом в академии учился с Седраком Агоповичем Язычаном. Он как узнал, что я в Ломже служил, расспрашивать стал. Его старший брат там тоже служил. Там же были и пограничники, и артиллеристы. Я не знал его брата. Не помню, чтобы у нас в полку армяне были. Но в других не знаю.
- Ваши предки в самом городе жили?
- Не знаю, тогда ж не говорили ничего. Помню, отец с дядей Андреем в домино играли, и тот говорил: «Смотри какой умный, наверное, с Уманской». Это теперь станица называется Ленинградская. Может, там сперва жили, не знаю. Я тогда и не знал, что Ленинградская была раньше Уманской.
- Не помните зиму 32‑33 года?
- Я был в Москве, на храме Христа Спасителя была вверху смотровая площадка. Мы с мамой туда забрались. Отец учился в Москве. Куйбышев руководил курсами какими‑то масложировой промышленности, а масложировой комбинат в Краснодаре назывался имени Куйбышева. А мы с мамой поехали смотреть город. Мне было почти 10 лет. Это я помню. И голод 33‑го года я помню. Мы жили около этого комбината. Я шёл с улицы Шевченко на Карла Либхнехта (Ставропольскую), а через Карасун дамба была. И когда шёл в школу, валялись там трупы вздутые. Это люди со станиц приезжали раздобыть хоть что‑нибудь.
Отцу на комбинате давали макуху , жёлтыми такими кругами. Она была в коридоре сложена. И приезжали родственники со стороны мамы и с Динской. У матери была девичья фамилия Журба. И им давали вот эту макуху которая была как деликатес…, - он помолчал немного. - Это был геноцид самый настоящий. Столько погибло людей! И эти пухлые трупы. Я понимаю, когда трупы долго лежат, а это были люди, пухлые от голода. Когда люди много пьют воды и распухают. И по станицам стояли хаты с заколоченными окнами и дверьми. Был такой случай. Бабушка держала поросёнка, а как кормить стало нечем, его зарезали. И какое время было в доме немного сала и мяса. Мама как‑то сделала в школу маленький бутербродик с салом. Была у нас учительница немецкого языка, уже не помню, как её звали. У неё в тот день кто‑то украл кусочек макухи, который она взяла с собой поесть. И она сидела и плакала. И когда я отдал ей свой бутербродик, она ещё больше расплакалась… вот до чего доходило. И в 21‑22 годах, когда я родился, тоже голодовка была страшная.
- Вы много рассказывали про своего отца…
- Дед воевал против красных, был полковником. Отец его мало помнил, когда он уходил на фронт в 1914 году, тот был ещё совсем маленьким, а потом он дома почти не появлялся. Сперва Первая мировая, потом Гражданская война. Что с ним потом стало, отец так и не узнал. Призвали отца в армию уже в 20‑е годы, служил он у Будённого. После вернулся на Кубань. Попал в состав «двадцатипятитысячников» - его на несколько лет откомандировали в горные районы Адыгеи развивать там хозяйство. Потом адыги отпускать обратно не хотели. Он лихой джигит был - зубами на полном скаку с земли платок доставал. Когда вернулся в Краснодар, продолжил работать на руководящей должности на масложировом комбинате. А в 37‑м году, когда народ стали хватать пачками и расстреливать, отцу припомнили, что его отец командовал полком в Белой Армии, написали, что он офицер-белогвардеец. Хоть он и говорил, что это бред, ему тогда 15 лет было. В общем, нашёлся у него друг, сказал, что ночью его приедут забирать и посоветовал уехать из города. Сказал, через несколько месяцев всё утихнет, тогда вернёшься. Отец когда домой пришёл, у него слезы на глазах были. Мы похватали, что успели, и сразу уехали в глухую станицу к дальней родне. Его поискали немного и бросили. А через полгода ему сказали, что можно возвращаться. Уже дела позакрывали. Такие времена были. Отец ведь думал, что я погиб. И, несмотря на бронь, ушёл мстить за меня. Был комиссаром кубанского казачьего полка, а погиб 9 мая 1944 года в Севастополе, на Сапун-горе. Немцы устроили там много крепких дотов, и взорвать их ничем нельзя было, а приказ был гору взять. Казаки на руках втаскивали по склону орудия и прямой наводкой разбивали эти доты. Рядом с отцом взорвалась граната, осколок попал в живот. Казаки вынесли из боя еще живого, он тут же скончался… Я ездил после войны на Сапун-гору. Отец ведь погиб, так и не зная, что я живой…
Мы ещё много беседовали в тот вечер с Евгением Константиновичем и Анной Николаевной, его супругой. За жизнь, за очередную войну на Кавказе (не прошло и трёх недель с начала вторжения грузинских войск в Цхинвал), расспрашивал он меня о моих планах на будущее, взял слово обязательно заехать к нему, как буду в станице следующий раз… Последний раз я разговаривал с Евгением Константиновичем по телефону 9 мая 2009 года, поздравляя его с Днём Победы. В апреле он перенёс инсульт, но голос его звучал по‑прежнему бодро, с той жизнеутверждающей силой, какая исходит от людей, которые знают, зачем они живут. Это был голос человека, который, возможно, сам того не желая, был строгим моральным ориентиром для людей, которые его знали. Человека, который не учил, как надо жить, а просто жил так сам. Не предавая, не отрекаясь и не отступая… Евгения Константиновича Литвиненко не стало через месяц после нашего телефонного разго‑ вора. Не стало настоящего Кубанского Казака. Одного их тех, кто был для нас, живущих, связующей нитью с эпохой наших дедов. Но остались его дети, по его стопам идут внуки, растут правнуки. И главное, осталась добрая память о нём в сердцах многих сотен людей, память о настоящем честном человеке…
Упокой, Господи, душу раба Твоего Евгения. Аминь!
Николай Ерёмичев,
кубанский казак ст. Пластуновской