религиозность религиоведов (соображение на избитую тему)
Существует, насколько я понимаю, две основных позиции в этом вопросе. Первая заключается в том, что религиовед должен быть религиозным человеком также, как музыковед должен иметь музыкальный слух (ergo нерелигиозный религиовед - почти contradictio in adjecta), вторая - в том, что наоборот, религиозность религиоведа, автоматически означая его ангажированность, влечет за собой его практически полную профнепригодность.
Обе позиции, как представляется, сами ангажированы. Первая используется религиозными людьми, которые хотят 1. Использовать науку (точнее, авторитет науки) в целях религиозной апологетики. 2. По возможности ослабить авторитет науки, указав на элементы субъективизма и ангажированности в научном знании (при этом фактически снимая качественное различие между научным и обыденным знанием). Ясно, что эти мотивы отчасти противоречат друг другу, однако это не мешает им сосуществовать в сознании одних и тех же людей, выражая их общее вполне утилитарное отношение к ценности научного знания (и культуры вообще).
Вторая отчасти (но лишь отчасти) будучи реакцией на первую, выражает в то же время интерес и предрасположенность определенной части современного религиоведческого сообщества, которое, разумеется, преодолело «научный атеизм» как явный диктат определенных идей и конструкций, но во многом сохранило целый ряд навязанных им представлений более общего порядка: об общем смысле религиозных представлений, их роли в общественной жизни, среднем умственном уровне людей, их исповедующих, их отношении к научному и философскому знанию и культуре, их этосе и т.п.
Недостатки первого подхода более или менее очевидны, к достоинствам его следует отнести то, что он все-таки реально заставляет исследователя осуществлять рефлексию относительно собственной вовлеченности в религиозную жизнь. Впрочем, он же и останавливает эту рефлексию, поскольку указанная выше метафора предполагает, в сущности, только две возможности: наличие слуха/отсутствие слуха (ср. известную автохарактеристику Хабермаса).
Опасность второго подхода видится в том, что в своем стремлении к объективности (и объективизму), он рискует вообще вывести из поля зрения ученого его собственную жизненную связь с тем участком жизненного мира, который является предметом его изучения (религией). Т.е. заменить стремление к объективности провозглашением объективности, за которым в действительности будет скрываться совершенно определенная ангажированность (наглядный пример: religiopolis.org).
Вопрос, который обе стороны предпочитают обходить молчанием, может быть направлен на выяснение того, что во всех этих дискуссиях имеется виду под «религиозностью»? В каком смысле требуется или запрещается ученому, изучающему религию, быть «религиозным»?
Считая, что сосредоточение усилий именно на этом вопросе позволит устранить множество недоразумений, я рискну, не углубляясь особенно, предложить такую, мелькнувшую в голове (или в уме?) аналогию:
Представляется, что для адекватного усвоения тех или иных эстетических теорий (а тем более, для их создания) необходим собственный эстетический опыт. Этот опыт может быть весьма различным: совершенно необязательно, чтобы это был именно творческий опыт художника, это может быть опыт созерцания произведений искусства, красоты в природе, тех или иных культурных феноменов, не являющихся произведениями искусства в строгом смысле, но этот опыт нужен, просто для того, чтобы выявляемые теорией значения, логические связи и структуры не повисали в воздухе, а получали бы какой-то осязаемый референт, установление связи с которым, собственно и означает понимание (то, что в психологии называется «ага-реакция», в смысле, «ага, вот это о чем идет речь!»). (собствено, толчком к написанию этого опуса стал тот факт, что в какой-то момент мне показалось, что игра солнечного света с водой, воздухом и горами на дальнем берегу Скадарского озера сделали мне более понятными некоторые моменты соловьевской эстетики света)
Аналогично, можно говорить о необходимости этического опыта для понимания и создания этических теорий, и вероятно, теорий познания. Речь не идет, кстати, о том, что создатель некоторой этики должен быть абсолютно нравственным человеком, речь идет о том, что он должен обладать некоторым этическим опытом (возможно, даже, негативным, например, опытом предательства).
С другой стороны, ясно, что такого рода опытом в какой-то мере обладают все, однако, не все стремятся создавать (и даже понимать) этические и эстетические концепции. Больше того, совершенно ясно, что отсутствие этого стремления не делает людей ни безнравственными, ни нечувствительными к красоте, а наличие этого стремления наоборот, не делает их ни нравственными, ни эстетически развитыми.
Что же я все-таки имею в виду?
По-видимому то, что для усвоения (и создания) эстетических, этических, религиоведческих, исторических и т.д. концепций (и, разумеется, для проведения соответствующих исследований) требуется не обязательно выдающийся (он-то, как раз может и помочь и повредить, в зависимости от разных обстоятельств), но и не совершенно повседневный, стремящийся к минимальной осознанности опыт проживания соответствующих регионов жизненного мира. Скорее, я назвал бы этот опыт акцентированным. Что делает его таковым, что заставляет нас специально обратить внимание на ту или иную жизненную сферу, стремиться повысить интенсивность ее проживания и разобраться в ее логике - отдельный вопрос. Какая-то констелляция позитивных (высокая ценность, наличие потребности, интенсивность опыта) и негативных (фрустрация, несочетаемость с другими видами опыта, мало ли что еще) моментов.
Очевидное возражение, что эстетика и этика - разделы философии, а религиоведение - наука, не проходит, т.к. примерно тоже можно говорить почти о любой гуманитарной науке: филологии, истории, и т.д.
Эх, опять длинно.