Еще три байки
Оригинал взят у seaseas в Еще три байки
Михаил Зощенко "Стакан"
читает Иван Попов:
Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила.
И меня пригласила.
- Приходите,- говорит,- помянуть дорогого покойника, чем бог послал. Курей и жареных утей у нас,- говорит,- не будет, а паштетов тоже не предвидится. Но чаю хлебайте сколько угодно, вволю и даже можете с собой домой брать.
Я говорю:
- В чае хотя интерес не большой, но прийти можно. Иван Антонович Блохин довольно,- говорю,- добродушно ко мне относился и даже бесплатно потолок побелил.
- Ну,- говорит,- приходите тем более.
В четверг я и пошёл.
А народу припёрлось множество. Родственники всякие. Деверь тоже, Петр Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчина со стоячими кверху усиками. Против арбуза сел. И только у него, знаете, и делов, что арбуз отрезает перочинным ножом и кушает.
А я выкушал один стакашек чаю, и неохота мне больше. Душа, знаете, не принимает. Да и вообще чаишко неважный, надо сказать,- шваброй малость отзывает. И взял я стакашек и отложил к чёрту в сторону.
Да маленько неаккуратно отложил. Сахарница тут стояла. Об эту сахарницу я прибор и кокнул, об ручку. А стакашек, будь он проклят, возьми и трещину дай.
Я думал, не заметят. Заметили, дьяволы.
Вдова отвечает:
- Никак, батюшка, стакан тюкнули?
Я говорю:
- Пустяки, Марья Васильевна Блохина. Ещё продержится.
А деверь нажрался арбуза и отвечает:
- То есть как это пустяки? Хорошие пустяки. Вдова их в гости приглашает, а они у вдовы предметы тюкают.
А Марья Васильевна осматривает стакан и всё больше расстраивается.
- Это,- говорит,- чистое разорение в хозяйстве - стаканы бить. Это,- говорит,- один - стакан тюкнет, другой - крантик у самовара начисто оторвёт, третий - салфетку в карман сунет. Это что ж и будет такое?
А деверь, паразит, отвечает:
- Об чём,- говорит,- речь. Таким,- говорит,- гостям прямо морды надо арбузом разбивать.
Ничего я на это не ответил. Только побледнел ужасно и говорю:
- Мне,- говорю,- товарищ деверь, довольно обидно про морду слушать. Я,- говорю,- товарищ деверь, родной матери не позволю морду мне арбузом разбивать. И вообще,- говорю,- чай у вас шваброй пахнет. Тоже,- говорю,- приглашение. Вам,- говорю,- чертям, три стакана и одну кружку разбить - и то мало.
Тут шум, конечно, поднялся, грохот.
Деверь наибольше других колбасится. Съеденный арбуз ему, что ли, в голову бросился.
И вдова тоже трясётся мелко от ярости.
- У меня,- говорит, - привычки такой нету - швабры в чай ложить. Может, это вы дома ложите, а после на людей тень наводите. Маляр,- говорит,- Иван Антонович в гробе, наверное, повёртывается от этих тяжёлых слов... Я, говорит, щучий сын, не оставлю вас так после этого.
Ничего я на это не ответил, только говорю:
- Тьфу на всех, и на деверя,- говорю,- тьфу.
И поскорее вышел.
Через две недели после этого факта повестку в суд получаю по делу Блохиной.
Являюсь и удивляюсь.
Нарсудья дело рассматривает и говорит:
- Нынче,- говорит,- все суды такими делами закрючены, а тут ещё не угодно ли. Платите,- говорит,- этой гражданке двугривенный и очищайте воздух в камере.
Я говорю:
- Я платить не отказываюсь, а только пущай мне этот треснувший стакан отдадут из принципа.
Вдова говорит:
- Подавись этим стаканом. Бери его.
На другой день, знаете, ихний дворник Семён приносит стакан. И ещё нарочно в трёх местах треснувший.
Ничего я на это не сказал, только говорю:
- Передай,- говорю,- своим сволочам, что теперь я их по судам затаскаю.
Потому, действительно, когда характер мой задет,- я могу до трибунала дойти.
1923
Андрей Ильенков "Тимуровцы"
читает Сергей Окунев:
Жил да был один мужик. В советское еще время. Шутник был еще тот. Но и строгий тоже, не без того.
Вот один раз он слышит какой-то шум за дверью. Детские голоса и тому подобное безобразие. Открывает он дверь - а там на лестничной площадке какие-то пионеры подозрительно притихли. Он их строго так спрашивает: "Вы тут что делаете? Воровать пришли, стекла бить, почтовые ящики поджигать? Хрена ль вам тут надо?".
Дети переглядываются, а самая смелая пионерка отвечает: "Что вы! Наоборот, мы - тимуровцы. Мы соседке вашей по площадке решили помогать. Она же вдова фронтовика. Вот, хлеба купили".
Мужик говорит: "А, тимуровцы! Это правильно. Мочите давайте!"
И дверь закрыл. А тимуровцы повесили на соседкину дверь авоську с батоном, позвонили в дверь и убежали. А мужику любопытно, он в глазок наблюдает. Соседка дверь открыла, вышла. Посмотрела-посмотрела на этот батон, покачала головой и обратно зашла. Взять, видно, не решилась. Вдруг какой-нибудь отравленный. Старушка подозрительная была. А мужик наш в глазок смотрит и думает: "Вот дура-то! Ну да я-то не дурак!" Вышел и батон прихватил.
На другой день слышит - опять шумят. Он к глазку. Смотрит - опять батон повесили. Ну пока старуха до двери тащилась, он - шмыг за дверь и обратно. Вот лафа мужику - второй день хлеб покупать не надо!
На третий день выходит он из подъезда - а там знакомая компания тимуровцев. Он им говорит: "Салют, компаньерос! А вы, ребята, молодцы, что не забываете ветеранов. Только что вы ей все хлеб да хлеб таскаете? Она что же, по-вашему, хлебом единым должна питаться?" Призадумались тимуровцы - а ведь и верно... Спрашивают: "А чего бы тогда еще ей можно принести?" Мужик отвечает: "Ну, там, не знаю... Консервов можно. Сыра. Огурчиков соленых. Колбаски..."
Пионеры согласились, стали провизию поразнообразнее на дверь старушке вешать. Мужик их знай похваливает, иной раз подсказывает, что принести.
А накануне 9 мая мужик пионерам говорит: "Завтра праздник, так вы бы, знаете, ветеранке бутылочку поднесли. Пусть выпьет старушка фронтовые сто грамм, вспомнит боевых павших друзей все дела. Пионеры говорят: "Вот здорово вы придумали! Только ведь нам спиртное не продадут..." Дядя говорит: "Так уж и быть, пострелята! Давайте деньги, сам куплю". Купил, отдал им. Они бутылку в пакет, и продуктовый набор праздничный тоже. Хорошо пошло вечерком...
И понравилось мужику это дело. В другой раз сообщил ребятам, что у старушки день рождения. Потом - что дата героической гибели супруга. И все ничего, все сходило ему с рук. Но жадность фраера сгубила...
Однажды по секрету сообщил он тимуровцам, что старушка-то - того... если сказать правду, злоупотребляет... Так что можно ей и почаще выпивку носить. Сказал и ушел домой. Вероятно, довольно потирая руки в предвкушении. Но напрасно...
Самая смелая пионерка оказалась и самой принципиальной. Она поставила вопрос о том что: а нельзя ли найти другую старушку? Или старичка. Тоже героического фронтовика, но не пьяницу. Неужели нельзя найти в огромном городе? Да легко!
И нашли довольно скоро...
Андрей Ильенков " Баян"
читает Александр Сергеев:
Давным-давно, лет тридцать, а то и сорок назад, жила-была на белом свете одна маленькая девочка. Не в смысле, что совершенно одна, нет. Наоборот, она жила в большой и дружной семье, всех членов которой мы описывать не станем, потому что для нашей истории не все они одинаково важны. Для нас существенными являются только сама эта девочка, а также ее папа и бабушка. Девочка, как мы уже сказали, была маленькая и миленькая, круглая отличница, хотя и с характером. Бабушка была обыкновенная, нормальная такая бабушка. Папа же был большой железнодорожный начальник, Герой Социалистического труда и самодур. Ну вот, живут они себе и живут. И живут, как нетрудно догадаться, по тем временам совсем неплохо, то есть вполне благополучно. Дом у них - полная чаша, дача имеется, личный автомобиль и все такое. Ну и культурный уровень тоже.
Вот папа решил, что надо дочку музыке учить. А что, хорошее дело. Решил так решил. А какой инструмент? Дочка хотела на пианино - оно как-то изящней. А папе что-то это не понравилось. Что-то уж слишком изящно во-первых. А во-вторых - больно огромное оно, пианино. И в-третьих, семья хотя и не бедная, но все же дороговатый инструмент. Нет, папе больше по душе было, чтобы на аккордеоне. Оно и демократичнее как-то, и звук красивый получается. Не то что, например, от скрипки или гобоя. Сказано - сделано. Купили аккордеон, наняли за хорошие деньги учительницу и занятия начались.
А только девочке играть на аккордеоне почему-то не нравилось. То ли он казался ей слишком тяжелым, то ли быть аккордеонисткой с ее точки зрения было не так престижно, как пианисткой, а только она заскучала и даже попыталась капризничать. Но папа был тверд и настаивал. Да и учительница оказалась страшной энтузиасткой этого дела.
Она жила до сего времени на одну зарплату где-то в тесной избушке на самой окраине города. И когда она попала в квартиру своей ученицы, то прямо ахнула - такой роскошной показалась ей эта квартира. Хозяева были доброжелательны и предупредительны. Даже до такой степени, что узнав о неблагоустроенном жилье учительницы, бабушка любезно предложила ей, если есть желание, принимать у них ванну и нисколько не стесняться. Пользоваться телефоном, сколько заблагорассудится. Бабушка поила ее чаем и кофием. Деньги предложили тоже очень хорошие. Смущала только не слишком радивая ученица. И учительница приложила все усилия, чтобы девочка занималась.
Наставница приходила к трем, принимала ванну, пила кофе, а потом уединялась с девочкой в комнате, откуда, по причине застенчивости ученицы, удалялась бабушка. Бабушка сидела в другой комнате и в течение часа с восхищением слушала игру, которая с каждым месяцем становилась все увереннее, а вскоре, пожалуй, стала, не побоимся этого слова, виртуозной. Это продолжалось довольно долго, пока однажды папа не вернулся домой раньше обычного. Этот номенклатурный самодур не постеснялся войти в комнату во время урока. Он увидел там дочку, читавшую книжку, и учительницу, игравшую на аккордеоне. И очень удивился.
Михаил Зощенко "Стакан"
читает Иван Попов:
Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила.
И меня пригласила.
- Приходите,- говорит,- помянуть дорогого покойника, чем бог послал. Курей и жареных утей у нас,- говорит,- не будет, а паштетов тоже не предвидится. Но чаю хлебайте сколько угодно, вволю и даже можете с собой домой брать.
Я говорю:
- В чае хотя интерес не большой, но прийти можно. Иван Антонович Блохин довольно,- говорю,- добродушно ко мне относился и даже бесплатно потолок побелил.
- Ну,- говорит,- приходите тем более.
В четверг я и пошёл.
А народу припёрлось множество. Родственники всякие. Деверь тоже, Петр Антонович Блохин. Ядовитый такой мужчина со стоячими кверху усиками. Против арбуза сел. И только у него, знаете, и делов, что арбуз отрезает перочинным ножом и кушает.
А я выкушал один стакашек чаю, и неохота мне больше. Душа, знаете, не принимает. Да и вообще чаишко неважный, надо сказать,- шваброй малость отзывает. И взял я стакашек и отложил к чёрту в сторону.
Да маленько неаккуратно отложил. Сахарница тут стояла. Об эту сахарницу я прибор и кокнул, об ручку. А стакашек, будь он проклят, возьми и трещину дай.
Я думал, не заметят. Заметили, дьяволы.
Вдова отвечает:
- Никак, батюшка, стакан тюкнули?
Я говорю:
- Пустяки, Марья Васильевна Блохина. Ещё продержится.
А деверь нажрался арбуза и отвечает:
- То есть как это пустяки? Хорошие пустяки. Вдова их в гости приглашает, а они у вдовы предметы тюкают.
А Марья Васильевна осматривает стакан и всё больше расстраивается.
- Это,- говорит,- чистое разорение в хозяйстве - стаканы бить. Это,- говорит,- один - стакан тюкнет, другой - крантик у самовара начисто оторвёт, третий - салфетку в карман сунет. Это что ж и будет такое?
А деверь, паразит, отвечает:
- Об чём,- говорит,- речь. Таким,- говорит,- гостям прямо морды надо арбузом разбивать.
Ничего я на это не ответил. Только побледнел ужасно и говорю:
- Мне,- говорю,- товарищ деверь, довольно обидно про морду слушать. Я,- говорю,- товарищ деверь, родной матери не позволю морду мне арбузом разбивать. И вообще,- говорю,- чай у вас шваброй пахнет. Тоже,- говорю,- приглашение. Вам,- говорю,- чертям, три стакана и одну кружку разбить - и то мало.
Тут шум, конечно, поднялся, грохот.
Деверь наибольше других колбасится. Съеденный арбуз ему, что ли, в голову бросился.
И вдова тоже трясётся мелко от ярости.
- У меня,- говорит, - привычки такой нету - швабры в чай ложить. Может, это вы дома ложите, а после на людей тень наводите. Маляр,- говорит,- Иван Антонович в гробе, наверное, повёртывается от этих тяжёлых слов... Я, говорит, щучий сын, не оставлю вас так после этого.
Ничего я на это не ответил, только говорю:
- Тьфу на всех, и на деверя,- говорю,- тьфу.
И поскорее вышел.
Через две недели после этого факта повестку в суд получаю по делу Блохиной.
Являюсь и удивляюсь.
Нарсудья дело рассматривает и говорит:
- Нынче,- говорит,- все суды такими делами закрючены, а тут ещё не угодно ли. Платите,- говорит,- этой гражданке двугривенный и очищайте воздух в камере.
Я говорю:
- Я платить не отказываюсь, а только пущай мне этот треснувший стакан отдадут из принципа.
Вдова говорит:
- Подавись этим стаканом. Бери его.
На другой день, знаете, ихний дворник Семён приносит стакан. И ещё нарочно в трёх местах треснувший.
Ничего я на это не сказал, только говорю:
- Передай,- говорю,- своим сволочам, что теперь я их по судам затаскаю.
Потому, действительно, когда характер мой задет,- я могу до трибунала дойти.
1923
Андрей Ильенков "Тимуровцы"
читает Сергей Окунев:
Жил да был один мужик. В советское еще время. Шутник был еще тот. Но и строгий тоже, не без того.
Вот один раз он слышит какой-то шум за дверью. Детские голоса и тому подобное безобразие. Открывает он дверь - а там на лестничной площадке какие-то пионеры подозрительно притихли. Он их строго так спрашивает: "Вы тут что делаете? Воровать пришли, стекла бить, почтовые ящики поджигать? Хрена ль вам тут надо?".
Дети переглядываются, а самая смелая пионерка отвечает: "Что вы! Наоборот, мы - тимуровцы. Мы соседке вашей по площадке решили помогать. Она же вдова фронтовика. Вот, хлеба купили".
Мужик говорит: "А, тимуровцы! Это правильно. Мочите давайте!"
И дверь закрыл. А тимуровцы повесили на соседкину дверь авоську с батоном, позвонили в дверь и убежали. А мужику любопытно, он в глазок наблюдает. Соседка дверь открыла, вышла. Посмотрела-посмотрела на этот батон, покачала головой и обратно зашла. Взять, видно, не решилась. Вдруг какой-нибудь отравленный. Старушка подозрительная была. А мужик наш в глазок смотрит и думает: "Вот дура-то! Ну да я-то не дурак!" Вышел и батон прихватил.
На другой день слышит - опять шумят. Он к глазку. Смотрит - опять батон повесили. Ну пока старуха до двери тащилась, он - шмыг за дверь и обратно. Вот лафа мужику - второй день хлеб покупать не надо!
На третий день выходит он из подъезда - а там знакомая компания тимуровцев. Он им говорит: "Салют, компаньерос! А вы, ребята, молодцы, что не забываете ветеранов. Только что вы ей все хлеб да хлеб таскаете? Она что же, по-вашему, хлебом единым должна питаться?" Призадумались тимуровцы - а ведь и верно... Спрашивают: "А чего бы тогда еще ей можно принести?" Мужик отвечает: "Ну, там, не знаю... Консервов можно. Сыра. Огурчиков соленых. Колбаски..."
Пионеры согласились, стали провизию поразнообразнее на дверь старушке вешать. Мужик их знай похваливает, иной раз подсказывает, что принести.
А накануне 9 мая мужик пионерам говорит: "Завтра праздник, так вы бы, знаете, ветеранке бутылочку поднесли. Пусть выпьет старушка фронтовые сто грамм, вспомнит боевых павших друзей все дела. Пионеры говорят: "Вот здорово вы придумали! Только ведь нам спиртное не продадут..." Дядя говорит: "Так уж и быть, пострелята! Давайте деньги, сам куплю". Купил, отдал им. Они бутылку в пакет, и продуктовый набор праздничный тоже. Хорошо пошло вечерком...
И понравилось мужику это дело. В другой раз сообщил ребятам, что у старушки день рождения. Потом - что дата героической гибели супруга. И все ничего, все сходило ему с рук. Но жадность фраера сгубила...
Однажды по секрету сообщил он тимуровцам, что старушка-то - того... если сказать правду, злоупотребляет... Так что можно ей и почаще выпивку носить. Сказал и ушел домой. Вероятно, довольно потирая руки в предвкушении. Но напрасно...
Самая смелая пионерка оказалась и самой принципиальной. Она поставила вопрос о том что: а нельзя ли найти другую старушку? Или старичка. Тоже героического фронтовика, но не пьяницу. Неужели нельзя найти в огромном городе? Да легко!
И нашли довольно скоро...
Андрей Ильенков " Баян"
читает Александр Сергеев:
Давным-давно, лет тридцать, а то и сорок назад, жила-была на белом свете одна маленькая девочка. Не в смысле, что совершенно одна, нет. Наоборот, она жила в большой и дружной семье, всех членов которой мы описывать не станем, потому что для нашей истории не все они одинаково важны. Для нас существенными являются только сама эта девочка, а также ее папа и бабушка. Девочка, как мы уже сказали, была маленькая и миленькая, круглая отличница, хотя и с характером. Бабушка была обыкновенная, нормальная такая бабушка. Папа же был большой железнодорожный начальник, Герой Социалистического труда и самодур. Ну вот, живут они себе и живут. И живут, как нетрудно догадаться, по тем временам совсем неплохо, то есть вполне благополучно. Дом у них - полная чаша, дача имеется, личный автомобиль и все такое. Ну и культурный уровень тоже.
Вот папа решил, что надо дочку музыке учить. А что, хорошее дело. Решил так решил. А какой инструмент? Дочка хотела на пианино - оно как-то изящней. А папе что-то это не понравилось. Что-то уж слишком изящно во-первых. А во-вторых - больно огромное оно, пианино. И в-третьих, семья хотя и не бедная, но все же дороговатый инструмент. Нет, папе больше по душе было, чтобы на аккордеоне. Оно и демократичнее как-то, и звук красивый получается. Не то что, например, от скрипки или гобоя. Сказано - сделано. Купили аккордеон, наняли за хорошие деньги учительницу и занятия начались.
А только девочке играть на аккордеоне почему-то не нравилось. То ли он казался ей слишком тяжелым, то ли быть аккордеонисткой с ее точки зрения было не так престижно, как пианисткой, а только она заскучала и даже попыталась капризничать. Но папа был тверд и настаивал. Да и учительница оказалась страшной энтузиасткой этого дела.
Она жила до сего времени на одну зарплату где-то в тесной избушке на самой окраине города. И когда она попала в квартиру своей ученицы, то прямо ахнула - такой роскошной показалась ей эта квартира. Хозяева были доброжелательны и предупредительны. Даже до такой степени, что узнав о неблагоустроенном жилье учительницы, бабушка любезно предложила ей, если есть желание, принимать у них ванну и нисколько не стесняться. Пользоваться телефоном, сколько заблагорассудится. Бабушка поила ее чаем и кофием. Деньги предложили тоже очень хорошие. Смущала только не слишком радивая ученица. И учительница приложила все усилия, чтобы девочка занималась.
Наставница приходила к трем, принимала ванну, пила кофе, а потом уединялась с девочкой в комнате, откуда, по причине застенчивости ученицы, удалялась бабушка. Бабушка сидела в другой комнате и в течение часа с восхищением слушала игру, которая с каждым месяцем становилась все увереннее, а вскоре, пожалуй, стала, не побоимся этого слова, виртуозной. Это продолжалось довольно долго, пока однажды папа не вернулся домой раньше обычного. Этот номенклатурный самодур не постеснялся войти в комнату во время урока. Он увидел там дочку, читавшую книжку, и учительницу, игравшую на аккордеоне. И очень удивился.